Новый Мир ( № 5 2012) - Новый Мир Новый Мир

Поздние стансы

Кублановский Юрий Михайлович родился в 1947 году в Рыбинске. Окончил искусствоведческое отделение истфака МГУ. Поэт, критик, эссеист. Живет в Переделкине. Пользуясь случаем, сердечно поздравляем Юрия Михайловича с юбилеем.

              *      *

                   *

Много рябины, солоду,

ив — на обрывах Леты.

Делавший в книгах смолоду,

как дурачок, пометы,

запер я ближе к холоду

рамы на шпингалеты.

Это не то что средние

годы мои прошли,

это, считай, последние

годы меня нашли.

Днём всё пытались в целое

тучи сложиться, но

чаще клубилось белое,

тёмным подпалено,

и колтуны несжатые

ветер трепал хлебов,

вызвавшись в провожатые…

Я же заместо снов

в ночь раскалённо-тусклую

вижу, как смотрит на

нашу пучину русскую

с трупным пятном луна.

Римская набережная

Памяти Е. Ш.

Реки имеют свою природу,

не ясную до конца.

Много втянула в себя народу

их тёмная зеленца.

Брусчатка набережной, карниз

над рустом щербат везде.

И слышится шевеленье крыс

в береговой тресте.

Одни подгнившие невода

ракит шелестят вдогон

тому, кто встарь приходил сюда

и вглядывался в планктон.

Спроси у месяца, у звезды:

зачем они заодно

с пучинным током ночной воды...

И мнится, не под Ливорно, но

здесь Шелли, блузы не сняв, погиб,

что с вольного взять певца?

Он думал форсировать брассом Тибр,

и Тибр не пустил пловца.

Иван да Марья

Иван-да-марья да львиный зев

мироточили окрест когда-то

давно в полуденный разогрев.

Ищи-свищи теперь виноватых

в засилье нынешнего репья.

И полисад с сиротой рябиной

необитаемого жилья

нам отвечает тоской звериной.

Давно заволжское вороньё

угомонилось уж в кронах сосен.

А годы, годы берут своё

с заплечным грузом, чей вес несносен —

из-за коробочки порошка

зубного явно не с рынков новых,

ветровки, занятой у дружка

на время северных дней суровых.

Была ведь молодость без угла,

узкоколейкой тряслись в вагонце,

и ты в испуге, что ночь прошла,

кивнула на киселёк в оконце,

где отразилось твое лицо

поверх бегущего перелеска

............................

У других отторжение, вспомнят — вздрагивают,

ничего её не любя.

А меня Россия затягивает,

втягивает в себя.

Война и мир

Снова старик Солярис

в дальнем углу вселенной

воспроизводит что-то:

усадебные ворота,

боярышник и физалис,

жизни клочок смиренной…

Муаровой промельк юбки

упрямицы, верной трону,

и никакой уступки

заезжему фанфарону,

вернее сказать, поэту.

Уснувший на сеновале,

он сделался схож к рассвету

с охотником на привале.

Некогда там, далече,

и бытовалось проще,

и помиралось легче,

как светотени в роще,

откуда в окошко пташка

влетела и растрепала

сальный темляк на шашке

покойного генерала.

13 сентября 2011

Памяти Фета

Казалось, в ногу с практичным временем

иди, забыв про любовь и жалость.

Но над лысевшим с годами теменем

пространство звёздное разрасталось.

Как быть тут с музыкою взыскующей

в одной луной освещённом зальце,

где весь раскрыт, будто топь, бликующий

рояль — при беглости в каждом пальце…

Нет, мир не воля и представление,

что на него положили глаз мы,

а на амбарном клочке творение

про ночь и слёзные в горле спазмы.

Под спудом в крипте села Клеймёнова,

где сыровато и мало света,

каким-то чудом до лета оного

не потревожены мощи Фета.

Октябрь 2011

              *      *

                   *

С. Кистенёвой

Вдруг шепоток недолгий:

— Копи царя Бориса,

Красная слобода

где-то в верховьях Волги…

Антоновки и аниса

был урожай тогда.

И дотемна играли

в городки пацаны.

А у отцов — медали,

лица обожжены.

Там, как запретный пряник

иль дорогой трофей,

прятал киномеханик

в круглых коробках змей.

Много позднее сшила

мать, изумив родных,

из светлого крепдешина

платье для выходных.

Падкий на золотишко

маугли сникших рощ,

соберу-ка я рюкзачишко,

чтоб оставался тощ.

Осени подмалёвки...

Будет вопрос решён

даже без поллитровки.

Только держись, ветровки

сплющенный капюшон!

Грешнево

Золотисто-иконостасные

дни такие, что на колени

опускаешься, видя красные

капсулы шиповника в светотени.

Нет, моя Россия не для запойного

дурака на селе ли, в городе,

но для верного, беспокойного

сердца, что горячо и в холоде.

Но она и для сердца падшего.

Ездил в Грешнево — там в печи

темнота; шелестит опавшее…

Вот и снится с тех пор в ночи

разорённый склеп Некрасова старшего:

осыпная яма и кирпичи.

5 октября 2011

Поздние стансы

С землёй теперь не поспоришь —

с тех самых десятилетий,

как лёг в неё первый кореш,

а следом — другой и третий.

Но она опустилась

во вред соловью и пенке,

да так, как, поди, не снилось

какому-нибудь Лысенке.

Выбрал бы жизнь другую:

того, кто, проснувшись рано,

лил себе ледяную

на мозжечок из крана,

или того, кто долго

любил поваляться с книжкой,

или того, кто чёлкой

тряс, как последней фишкой.

Но оборвались сроки,

не доисполнясь даже,

спортсменов и лежебоки.

В новом эоне я же,

траченный болью, солью,

видя, как ты красива,

начал смиряться с ролью

частного детектива.

Правда, ещё остались