ВАЛИС. Трилогия - Филип Дик

Филип ДИК

ВАЛИС

Валис

Расселу Галену – ты показал мне истинный путь

ВАЛИС (аббревиатура: Всеобъемлющая Активная Логическая Интеллектуальная Система, из американского фильма) – возмущение в поле реальности, в котором формируется спонтанный самоуправляемый негентропический вихрь, самопроизвольно переводящий свою среду в категоризированную информацию. Характеризуется наличием псевдосознания, цели, разума, роста и строгой дисциплины.

1

Нервный срыв у Жирного Лошадника начался в тот день, когда ему позвонила Глория и спросила, нет ли у него нембутала. Он спросил, зачем ей нембутал, и она ответила, что хочет себя убить. В поисках нембутала она звонила всем знакомым и собрала почти пятьдесят таблеток – а ей требовалось штук на тридцать—сорок больше, чтобы уж наверняка.

Жирный Лошадник сразу решил, что так она просит помощи. Жирный вообще многие годы пребывал в заблуждении, будто способен помочь людям. Его психиатр как–то дал ему два совета: завязать с наркотиками (чего он не сделал) и бросить попытки помочь людям (он по–прежнему пытался помочь людям).

Нембутала у него не было, как не было и никакого иного снотворного. Жирный никогда не принимал снотворное; он принимал апер.[1] И просто не мог дать Глории нембутал, чтобы та с собой покончила. Да и в любом случае так не поступил бы.

– У меня есть десять таблеток, – солгал он.

Потому что скажи он правду, Глория повесила бы трубку.

– Я к тебе подъеду, – ответила Глория совершенно естественным голосом, тем же самым спокойным рациональным тоном, каким просила нембутал.

Тогда Жирный понял, что она не просит помощи; она действительно хочет умереть. Глория совершенно свихнулась. Будь она в своем уме, поняла бы, что подобное намерение надо скрывать, иначе друг будет чувствовать себя виновным. Только желая ее смерти, можно согласиться на такое. А желать ее смерти у него причин не было. Да и ни у кого не было – Глория была тихая и мягкая, только кислоткой чересчур увлекалась. Совершенно ясно, что за полгода, которые они не виделись, наркотики полностью выжгли ей мозги.

– Ты чем занималась? – спросил Жирный.

– Меня держали в больнице в Сан–Франциско – я хотела покончить с собой, и моя мать меня заложила. Выписали только на прошлой неделе.

– Ты вылечилась? – спросил он.

– Да.

Тогда–то Жирный и начал сходить с ума. В то время он этого не знал, но его втянули в отвратительную психологическую игру. Выхода не было. Глория Кнудсон уничтожила собственные мозги, а вместе с ними и своего друга. Возможно, подобными разговорами она уничтожила еще шесть или семь своих друзей, тех, кто ее любил; бесспорно, она уничтожила мать и отца. В безмятежно звучащем голосе Жирный слышал нотки нигилизма, отзвук пустоты.

Тогда он еще не знал, что стремление сойти с ума – порой вполне адекватная реакция на реальность. Его заразила рациональная просьба Глории дать ей умереть. Получилось, как в китайской игре–ловушке – чем сильнее тянешь, тем труднее вытащить палец.

– Ты сейчас где? – спросил Жирный.

– В Модесто. У стариков.

Жирный жил в округе Марин; стало быть, ей ехать несколько часов. Он вряд ли поехал бы в такую даль. Еще одно доказательство безумия: по три часа туда и обратно ради десятка таблеток нембутала. Рационально выполнить свое нерациональное решение Глория не могла. «Спасибо, Тим Лири,[2] – подумал Жирный. – Тебе и твоим радостям расширенного – благодаря наркотикам – сознания».

Он не знал, что под вопросом его собственная жизнь. Дело было в 1971–м. А в 1972–м в Ванкувере, в Канаде, одинокий, бедный и напуганный, Жирный попытается покончить с собой. Сейчас он ни о чем подобном не догадывался. И хотел лишь одного – заманить Глорию в округ Марин и помочь ей. Благодарение Господу, мы способны забывать. В 1976–м, свихнувшись от горя, Жирный Лошадник перережет себе вену на запястье, примет сорок девять таблеток дигиталиса и запрется в гараже, в машине с работающим двигателем – и все равно ничего не выйдет. У тела есть силы, неподвластные разуму.

Вот разум Глории контролировал тело полностью; она была рационально безумна.

В большинстве случаев безумие можно установить по эксцентричным выходкам и театральным эффектам. Человек надевает на голову кастрюлю, оборачивается банным полотенцем, размалевывает тело фиолетовой краской и отправляется на прогулку. Глория же была спокойнее и невозмутимее обычного. Вежлива, цивилизованна. Живи она в Древнем Риме или Японии, никто бы ничего не заметил. Даже ее манера водить машину не изменилась – Глория исправно останавливалась на каждом светофоре и за время всей поездки за десятью таблетками нембутала ни разу не превысила скорость.

Я – Жирный Лошадник, однако пишу эти записки от третьего лица ради того, чтобы добиться столь необходимой объективности. Я не любил Глорию Кнудсон, но она мне нравилась. В Беркли они с мужем давали изысканные вечеринки, и мы с женой неизменно бывали в числе приглашенных. Глория часами готовила крохотные сандвичи и к тому же подавала к столу самые разнообразные вина. Она со вкусом одевалась и всегда выглядела очень привлекательно – особенно мне нравились коротко стриженные соломенные кудряшки.

Как бы то ни было, у Жирного Лошадника не нашлось для нее нембутала, и спустя неделю Глория выбросилась из окна одиннадцатого этажа Шинанон–билдинг в Окленде, штат Калифорния, и разбилась в лепешку о мостовую бульвара Макартура, а Жирный Лошадник продолжил свое тайное, долгое падение в страдание и болезнь, в тот хаос, который, по словам астрофизиков, ожидает нашу вселенную.

Жирный в этом опередил и свое время, и саму вселенную. Постепенно он забыл, что послужило толчком к его падению в энтропию; Господь милостиво закрывает для нас не только будущее, но и прошлое. После известия о самоубийстве Глории Жирный в течение двух месяцев рыдал, смотрел телевизор и долбился наркотой; его мозги уже тогда поехали, но Жирный еще не знал об этом. Безгранична милость Божия.

Собственно говоря, годом раньше Жирный потерял жену, которая тоже свихнулась. Это было как чума, и никто не мог понять, только ли в наркотиках дело. Те годы – с шестидесятого по семидесятый – в Америке, а особенно в Северной Калифорнии, в районе Залива,[3] были совсем паршивые. Как ни досадно, но это факт, и самые причудливые термины и замысловатые теории его не скроют.

Власти предержащие стали такими же психопатами, как и те, за кем они охотились. Им хотелось избавиться от любого, кто не вписывается в истеблишмент. Жирный заметил, что полицейские смотрят на него со свирепостью цепных псов. Когда чернокожую марксистку Анжелу Дэвис выпустили из тюрьмы округа Марин, полиция перекрыла весь административно–общественный центр города – мол, необходимо воспрепятствовать радикалам в нарушении порядка. Лифты отключили, на дверях понавесили фальшивые таблички с ложной информацией, а прокурор округа куда–то исчез.

Жирный видел все это своими глазами. В тот день он отправился в центр вернуть книгу в библиотеку. Два копа у входа по листику перетрясли книгу и другие бумаги, которые нашлись у Жирного. Он пришел в недоумение и оставался в этом состоянии весь день. В кафетерии вооруженный полицейский наблюдал за тем, как посетители едят. Жирный вернулся домой на такси, поскольку побоялся ехать на своей машине, и решил, что окончательно спятил. Он и в самом деле спятил, однако то же самое можно было сказать и об остальных.

По профессии я писатель–фантаст и имею дело с фантазиями. Сама моя жизнь – фантазия. Но Глория Кнудсон все равно лежит в гробу в городе Модесто, штат Калифорния. В моем альбоме есть фотография венков на ее похоронах. Фотография цветная, поэтому хорошо видно, какие венки красивые. На заднем плане припаркован «фольксваген». Можно разглядеть и то, как я крадусь к «фольксвагену» прямо посреди заупокойной службы. Я больше не в состоянии выносить все это.

После службы я, бывший муж Глории Боб и несколько его – и ее – печальных друзей пообедали в модном ресторанчике неподалеку от кладбища. Официантка отвела нам место в углу, поскольку трое из нас смахивали на хиппи, несмотря на костюмы и галстуки. Нам было плевать.

Не помню, о чем шел разговор за столом. Накануне вечером мы с Бобом – я хотел сказать Боб и Жирный Лошадник – ездили в Окленд посмотреть фильм «Паттон». Прямо перед началом заупокойной службы Жирный впервые в жизни увидел родителей Глории. Как и их покойная дочь, они отличались чрезвычайной вежливостью. Несколько друзей Глории устроились в старомодной, в стиле ранчо, гостиной, вспоминая ту, что связала их между собой. Само собой, на миссис Кнудсон было слишком много косметики; женщины всегда чрезмерно красятся, когда кто–то умирает.