Дневники и записные книжки (1909) - Лев Толстой

Толстой Лев Николаевич

Дневники и записные книжки

(1909)

Очень, очень хорошо. Неперестающая радость сознания всё большего и большего соединения со Всем — любовью. Вчера еще понял грубую ошибку, начав описывать лицо нелюбимое. Много хотел сказать, но и посетители, и письма растрепали.

Записать надо:

1) Высшее, хотелось бы сказать: утонченное духовное благо (наслаждение) есть любовь к ненавидящему, к тому, кто хочет мне сделать зло. Удивительное дело: чем больше что зло для телесной жизни, тем то больше благо для духовной — любовной. Как же не жить любовной жизнью, не воспитывать в себе эту жизнь? А это возможно, я это с поразительной ясностью вижу на себе. (Наверху страницы рукой автора написано: 1) Приговор, 2) для Бога, 3) мечлюбви, 4) потреб(ность] общен(ия])

2) Благо жизни людей прямо пропорционально их любви между собой. Каково же должно быть их теперешнее положение, как далеки должны они быть от блага теперь у нас в России, когда все правители, консерваторы, все революционеры, все помещики, крестьяне, все ненавидят друг друга?

Все тяжелее и тяжелее мне становятся разговоры. И как хорошо одному! Удивительное дело, только теперь, на девятом десятке начинаю немного понимать смысл и значение жизни — исполнения не для себя — своей личной жизни и, главное, не для людей исполнения воли Бога — Любви, и в первый раз нынче, в первый день Нового 09 года почувствовал свободу, могущество, радость этого исполнения. Помоги мне быть в Тебе, с Тобою, Тобою.

Дня два нездоровится, но душевное состояние спокойно и твердо. Всё чаще и чаще думаю о рассказе, но сейчас утро, сижу за столом, примериваюсь и чувствую, что буду выдумывать. А как нужно, нужно написать, и, слава Богу, нужно, признаю нужным не для себя. За это время поправлял конец о Ст-не. Кажется, порядочно.

Да, здоровье нехорошо, а душевное состояние как будто определилось с новым годом. Записать:

1) В старости это уже совсем можно и даже должно, но возможно и в молодости, а именно то, ч[тобы] быть в состоянии не только приговоренного к смертной казни, но в состоянии везомого на место казни. Как хорошо: «Я есмь — смерти нет. Смерть придет — меня не будет». Мало того, чтобы быть готовым не удивляться тому, ч[то] есть смерть, ничего не загадывать; хорошо, главное, то, ч[то] вся жизнь становится торжественна, серьезна. Да, жизнь серьезное дело.

2) Легко сказать: жить перед Богом, только перед Богом. (Мне портит мой дневник, мое отношение к нему то, ч[то] его читают. Попрошу не читать его.) А как это трудно и как хорошо. Я немножко начинаю понимать эту возможность, даже изредка жить так. Как это радостно! Удивительно, сколько совершенно новых узнаешь на старости радостей. Для того же, чтобы жить перед Богом, нужно 3) необходимо обращение к Нему, общение с Ним, как с личностью, хотя знаешь, что Он не личность. Это же обращение к Нему нужно приговоренному к смерти, нужно мне и всем нам.

Жить перед Богом значит целью всякого поступка своего ставить исполнение Его воли, а исполнение это в одном — в любви, в том, в чем я вижу Его.

4) Признание Бога любовью тем и хорошо и благотворно, что, признавая Его любовью, общение с Ним, к[отор]ого не можешь не желать, только одно: любовь к людям. Преимущество этого общения с Богом перед всяким другим общением в том, что при этом общении чувствуешь, что Он есть и отвечает тебе в твоей душе, отвечает тем, что чем больше, полнее отдаешься ты любви к людям, тем больше он спокойствием, радостью наполняет твое сердце.

Кажется, всё записал. Получил письмо от Копыла и не умею, как поступить. Самое трудное общение — это общение с вполне сумасшедшим, менее трудное — с невполне сумасшедшим. Не надо, нельзя освобождать себя от любовного общения признанием сумасшествия. Напротив. Тут и узнаешь могущественность «меча любви». Не люблю метафор, но эта мне очень нравится. Именно меч, всё разрубающий. Нет такого тяжелого, запутанного, затруднительного положения, к[отор]ое не разрешалось бы проявлением любви без всяких соображений о прошедшем и будущем, а любви сейчас, в настоящем. Сейчас испытаю на деле Копыла.

Вчера показалось, что могу писать худ(ожественное]. Но не то. Нет охоты. Нынче совсем не могу. Да и не надо. Только бы над собой работать, приучать себя жить не для тела, не для славы людской, а для себя, настоящего себя, того, к[отор]ое не родилось и не умирает, для Бога. Только освободись от ложной жизни, и будет настоящая. Испытывал это 4-го дня и хочу испытать сегодня.

Третьего дня был настоящих интелигент, литератор Гершензон, будто бы с вопросами о моих метафиз[ических] основах, в сущности же с затаенной (но явной) мыслью показать мне всю безосновность моей веры в любви. Долго он мямлил, но наконец ясно, определенно высказал следующее:

«Почему думать, что то Начало, к[отор]ое создало жизнь и мир и ведет жизнь мира, предписало основой нравственности любовь?» И это он говорил после того, как я уже определенно высказал ему то, что под Богом я разумею Любовь, не могу понимать Бога иначе, как любовью. Оказалось, что для него уже решено, что есть кто-то, создавший и ведущий мир, и что надо, мол, ответить на вопрос, откуда взялся мир. И вот надо было внушить ему, воображавшему, что он покажет мне неосновательность моего мировоззрения, допускающего на веру без основания закон любви основным законом жизни, и выведет меня из моего заблуждения своим строго рационалистическим взглядом, — надо было внушить ему, что его взгляд самый детский, основанный на принятом на веру положении о том, что есть Начало, сотворившее и ведущее, есть грубое суеверие, и что та любовь, к[отор]ую он полагал, что я понимаю как предписание этого создавшего и ведущего начала, есть та самая единственная форма, в которой я могу понимать, в к[отор]ой мне открывается это начало. Надо было внушить ему, что, говоря о происхождении мира, он говорит о временном, тогда как, как бы ни понимать начало всего, оно вне времени и пространства, так как время и пространство есть только, вследствии наш[ей] ограниченности, неизбежная форма нашего восприятия явлений мира. Всё это я разъяснил ему, но он, разумеется, ничего не понял, а если мог понять, то постарался переврать, чтобы удержать свое установившееся и нужное не для души, а для мирских целей миросозерцание.

Вчера читал чертк[овск]ую переписку с Эртелем. Опять та же самоуверенная, несерьезная интеллигентная болтовня со стороны Эртеля и ясное, твердое понимание Ч[ерткова].

Одно, что вынес из этих двух впечатлений, это — сознание тщеты рассуждений. Ах, если бы только отвечать, когда спрашивают, и молчать, молчать. Если не б[ыло] противоречием бы написать о необходимости молчания, то написать бы теперь: Могу молчать. Не могу не молчать. Только бы жить перед Богом, только любовью. А вот сейчас писал о Герш[ензоне] без любви гадко. Помоги, помоги... не могу назвать.

Здоровье сносно. Второй день ничего не работаю. Написал вчера несколько писем, пытался продолжать Павлушу. Не пошло. Нынче — теперь 12 часов — всё утро ничего не делал. Чудная погода. Ходил утром и встретил болгара офицера — нервно возбужденный. Было тяжело. Письмо от Льва Рыжего, написал ответ, но не пошлю. Ч[ертков] настаивает на моем особенном значении. Не могу и не могу верить, да и не желаю. Благодарю Бога. Записать два:

1) О памяти. Я совсем почти потерял память. Прошедшее исчезло. В будущем ничего (почти) не желаю, не жду. Что может быть лучше такого положения? и я испытываю это великое благо. Как не переставая не благодарить Бога за эту чудную жизнь, свободную, радостную?!

2) Ночью думал о том, как бы хорошо ясно определить те злодейские должности, к[отор]ые не только христианин, но просто порядочный человек — не злодей, желающий чувствовать себя не злодеем,— исполнять не может. Знаю, что торговец, фабрикант, землевладелец, банкир, капиталист, чиновник безвредный как учитель, профессор живопи[си], библиотекарь и т. п. живет воровским, грабленным, но надо делать различие между самим вором и грабителем и тем, кто живот воровским. И вот этих самих воров и грабителей надо бы выделить из остальных, ясно показать греховность, жестокость, постыдность их деятельности.

И таких людей имя — легион. 1) Монархи, министры: а) внутренних д[ел], с насилием полиции, казнями, усмирения[ми], в) финансов — подати, с) юстиции — суды, d) военные, е) исповеданий (обман народа), и все служащие, всё войско, всё духовенство. Ведь это милионы. Только бы уяснить им, — что они делают.

Вчера думал о том, что надо поговор[ить] с Катей о том, ч[то] жизнь ее ужасна, но прошедшее — прошедшее, в настоящем же ей предстоит хорошее дело: свою душу спасти и вместо с нею душу Анд[рея], к[оторый] так любит ее. Она мало поняла и приняла. Может быть, я не прав. Дай Бог.