Пешки - Татьяна Чернявская

Татьяна Чернявская

ПЕШКИ

Эту историю мы могли бы начать с угрюмого, затянутого сухим туманом и редкими шальными искрами поля за скромным поселищем Корени, забытым даже в летописях, или с одинокой фигуры бледной девушки, кутающейся в старый шарпан, на перевалочном пункте Смиргорода, но начнём мы её с того места, когда вынашиваемый веками план начал стремительно лететь в пропасть…

День первый

Поразительное, проникновенное и слегка испуганное собственной проникновенностью молчание неуверенно и неловко встречало это утро. Ранее оно заглушалось стрекотанием насекомых. Ещё ранее в их стрёкот вплеталось пение диких, не сталкивавшихся с тяготами цивилизации и потому жизнерадостных, птах. А ещё ранее (если быть точными, то неделю назад) его и вовсе начинал раскатистый крик петуха, быстро перешедший в вопль, когда появившееся здесь недавно порождение Замка Мастеров после первого подобного пробуждения предприняло почти удачную попытку убиения реликта предыдущих хозяев. К сегодняшнему утру желающих проявлять излишки голосистости не осталось, поэтому рассвет подкрался незаметно.

Солнце сладостно и томно растекалось по водной глади, окрашивая её розовато-алыми косами и словно изнутри высвечивая в толще Чвыра редкие вереницы плавучих водорослей. Пестрокрылые стрекозы купались в клубах золотистого утреннего тумана, поднимающегося трепетными лентами органзы над озером. Большие тягучие капли конденсата вальяжно скользили по листьям прибрежных ив и стягивали их серебристые острые кончики книзу, отражая своими налитыми боками сотни сияющих вселенных. Солнечные лучи смело смешивали утренние краски: глубокую синеву вод и серебристость брошенного звёздами неба, благородную бледность луны и густую мрачную зелень леса, красновато — молочные разводы песчаных берегов и дрожащую тьму омутов. Картина рассвета в Озёрном крае была не лучше и не хуже предыдущих, что год за годом, век за веком вычерчивались неумолимым ходом времени на полотне мирного центра отдыха для богатых и бедных жителей княжества. Единственное, что была она ехидно тихой, слишком тихой, даже для этого спокойного места.

Зачарованная дыханием южных ветров, трепетала высокая осока, распевала свои волшебные песни, стонала по чему‑то непременно забытому и, несомненно, важному. Тощие стволы одичавшей рябины, отмечавшие собой некогда ухоженную дорожку парка, силились подпевать ей, постукивали неспелыми гроздьями по ставням гостевого дома. Кусты шиповника хранили загадочное молчание, полагающееся в их почтенном возрасте, и только благородно благоухали немногими цветами, пробившимися сквозь объятья дикого хмеля. Их аромат смешивался с запахом лестных трав, щекотливым духом скошенных деревенских лугов, вязкой озёрной сыростью и откровенным душком, доносящимся из небольшого деревянного сруба. Воистину, дикое зверьё, даже если бы и водилось близ столь людных мест, поостереглось бы приближаться к объекту с настольно своеобразной ароматической смесью.

Шальной лучик света протиснулся сквозь щелистые ставни и нагло скользнул по загорелому девичьему плечику, чтоб бесстыдно пробраться сквозь густые рыжеватые локоны и пощекотать за подбородок. Алеандр недовольно попыталась натянуть на голову покрывало, чтобы избавиться от наглеца, но вместо этого сморщила нос, подавилась несостоявшимся чихом, перевернулась на спину и окончательно проснулась. Пробуждение было предсказуемым, но от этого не более приятным. Поскольку извечная неугомонная манера хозяйки старенькой угловой тахты спать, ворочаясь, бормоча и просыпаясь от собственного бормотания, привела сначала к падению худой, битой куриным пером подушки, после к сползанию покрывала, а ближе под утро и свержению самой девушки вкупе с засаленным сенником. Но основная неприятность заключалась не в бурной ночи. Проблема была в том, что в потёмках покрывало сперва было спутано с прикроватным ковриком, а подушка до своего обнаружения порядком измаралась в вековой пыли. Теперь знатная рыжая грива больше напоминала пук нечёсаной шерсти с полным набором гербария, а на щеках красовались следы от крошек и царапучих ломаных остюков. Что, впрочем, никак не отразилось на цветущем виде молодой девушки.

Алеандр славно потянулась, упираясь маленькими исцарапанными ладошками в крупные наскоро шлифованные брёвна сруба, и открыла глаза. Толстый совсем зажравшийся в этой сырой и богатой на мошек местности паук спустился с балки к самому лицу девушки и меланхолично раскачивался в своё удовольствие. Рыжая скосила глаза на переносицу, увлечённо прикидывая удельный вес его жирных волосатых лап, способ их наиболее качественной просушки и возможность дальнейшей транспортировки в Чижиный бор. Паук неведомой интуицией почуял её плотоядные намеренья и спешно втянулся обратно на свою паутину. Девушка разочарованно зевнула, но намерений не оставила, постаравшись запомнить точное расположение его гнезда. Никогда ещё Алеандр Валент не была так кровожадна в своих помыслах.

Поскольку ни сарафан, ни бриджи, ни, тем более, верхняя рубаха находиться не планировали, из‑за занавеси показалось лохматое нечто в проситившемся коротком нижнем платье и одном носке (второй надеванию уже не подлежал). Она как нельзя лучше вписалась в общую атмосферу домика, поскольку и атмосфера‑то была не особенно. Печь в подозрительных подпалинах пугающе зияла перекошенной и какой‑то грустной физиономией с пучками зёлок вокруг дымохода. Стол пересекала извилистая трещина, пол — повторяющая её дорожка из песка и опилок. Под столом, раззявив кожаную пасть, щетинился бельём так и не разобранный чемодан. С полок невообразимым комом свисали нестиранные тряпки и испорченные занавески. На комоде красовался слегка светящийся послед от реактива. Оазисом посреди этого хаоса возвышалась узкая сбитая кровать с аккуратно подоткнутым покрывалом и свешенным на спинке синим платьем с пристежными рукавами. Причина столь возмутительного порядка, сложив на груди бледненькие руки, спала, как убитая, что в варианте с духовником считается не только каламбуром, но и серьёзным оскорблением.

Раздвигая ногами битые черепки, Алеандр едва продиралась сквозь густую, но вполне привычную для неё за последние два года дымовую завесу, так и не развеявшуюся за ночь.

— Н-дя, — протянула девушка, обтирая босую ногу о первую попавшуюся тряпку, после того, как впотьмах наступила в какую‑то лужу возле кадки с водой, — и тебе доброе утро, Эл.

Дальше идти к кадке с водой как‑то расхотелось, потому что травница смутно догадывалась, во что в этом районе можно вляпаться. Вроде она именно там устраивала вчера поздний ужин, пока заваривалась мазь, а когда экспериментальный состав заварился и начал густой зеленоватой массой вываливаться на раскалённый под, стало совсем не до остатков провианта. В условиях экстренного тушения пылающего фиолетовым пламенем котла вообще всё становится не столь важным. Со смесью ехидства и облегчения девушка подумала, что сегодня не её очередь дежурства и поплелась к единственному приемлемому источнику света в этой части домика.

— Совсем обнаглели замковые, — ворчала Алеандр, пытаясь дотянуться до крюка на ставнях через койку соседки и не потревожить спящего дракона в её лице; для этого травнице приходилось опираться на изголовье и цепляться ногой за край столешницы в позе скрюченного зяблика, — света ей не хватает, воздуха мало, душно! Зачем ей, спрашивается, свет, если тенегляды всё равно ночью работают? Будто в её подвалах и склепах морские бризы…

Неожиданно крюк поддался потугам, мысленным мольбам и невнятным спросонья пробам телекинеза — ставни распахнулись. Свежий ветер ворвался в комнату, стремительно, дерзко. Алеандр потянулась и сделала глубокий вдох, краем глаза замечая, как избыток кислорода вступает в реакцию с испареньями новой мази и чёрно-рыжими хлопьями оседает на руках, подоконнике и Яританниом платье.

— Трын-да.

Девушка попыталась резко захлопнуть ставни, и ровненько перешла из позы скрюченного зяблика в позу запечённой куропатки, совсем неграциозно рухнув поверх товарки. Только пятки в воздухе просвистели.

— Нужно, как‑то это прикрыть, чтоб Тан всего не заметила, — Алеандр неловко перевалилась с соседской кровати на пол и принялась спешно скрывать компромат, пока духовник не проснулась.

Яританна что‑то невнятно просопела и перевернулась на бок.

— Вот б-балясина! — вскрикнула в сердцах травница, когда разглядела поближе лицо подруги.

Танка и раньше самоотверженно не без риска для жизни подвергалась жестоким экспериментам подруги и добровольно шла на дегустацию всяких настоек и наливок. Единственной абсолютно здоровой функцией её не слишком крепкого организма всегда было пищеварение и, как оказалось года четыре назад, ядопереваривание. Сама духовник прибывала в неведенье о своём уникальном таланте, потому что травница не собиралась признаваться в ма-аленькой оплошности с похожими флаконами. Теперь же оплошность была на лицо, притом на лицо Яританны. Мало того, что лосьон, специально разработанный от загара на камышовом корне и муравьиной слюне, подействовал на бледную кожу духовника противоположным образом, и Танка умудрилась обгореть до волдырей, лёжа на берегу в тенёчке, так эта коварная поскудь (не Танка, а лосьон) ещё и с новой мазью отказалась сочетаться. Что ж для новых составов ситуация стандартная, но подобное объяснить молодой девушке с крупными цветастыми пятнами по всему телу казалось маловероятным.