Удача - Б. Седов

Б.К. Седов Удача

ПРОЛОГ

Хорошо быть богатым и здоровым.

Я, например, богат, да и здоровьем Бог не обидел.

Тут мне и позавидовать вроде можно, но не все так просто.

Просто быть богатым и здоровым – маловато будет. Гораздо важнее быть счастливым, а что такое счастье – никто не знает. Поэты, философы, мыслители всякие доморощенные – все они пытаются понять, что же оно такое, счастье это, да вот только ничего из этого не получается.

Все они думают, что если найти ответ на этот вопрос, то тут же счастье и настанет. Вроде как если разгадать генетический код, то все будут здоровыми и станут жить по восемьсот лет, как в Библии.

Открываешь Ветхий Завет и аж завидки берут! Они там все жили по семьсот да по восемьсот лет, а круче всех отличился Мафусаил. Ему удалось проскрипеть аж девятьсот шестьдесят девять лет. Но это все было только в самом начале, когда Бог еще не понял, что натворил. А когда понял, то быстренько все исправил, и люди стали жить как сейчас, лет по восемьдесят, по девяносто, кое-кто, конечно, умудрялся протянуть и за сто, однако в этом ничего особенного нет. Долгожители и сейчас встречаются.

Но это все касается, так сказать, грешного тела, а вот насчет счастья и прочей радости для души, то, по-моему, никакого такого счастья, которое молено было бы найти и нырять в нем, как алкаш в бассейне с портвейном – нет и быть не может.

Я долго думал о том, что же такое счастье, и пришла мне в голову одна неплохая мысль. На нее меня Игроки натолкнули, а именно – академик Наринский, чтоб ему провалиться. Он сказал как-то раз про полноту ощущений, и именно это помогло мне понять некоторые вещи.

Счастье – это изменение к лучшему.

Его можно сравнить с ускорением, когда тебя в спинку сиденья вжимает. А несчастье, соответственно – это когда ты мордой в торпеду летишь. Примерно так.

А то ровное состояние, когда у тебя все хорошо, но ничего не меняется, это, по-моему, тоска, да и только. Лучше уж несчастье какое-нибудь для той самой полноты ощущений, о которой говорил Наринский. Конечно, желательно, чтобы это несчастье было не очень сильным, не нужно вот этих всяких погибелей, катастроф, умираний…

Но в общем он, наверное, прав.

Ведь если взять, например, любимую женщину, то с ней как получается – расстался утром и чувствуешь, как тормозить начало. Так сказать, отрицательное ускорение, плохо тебе без нее. К вечеру похужело, а ты раз – и снова с ней! И опять ускорение, но уже положительное, полетел вперед.

Качели, понимаешь!

А если взять тебя и запереть с самой что ни на есть разлюбимой женщиной, так, чтобы деться было некуда, то очень скоро начнется беда. Для того чтобы с радостью встретиться, нужно сначала расстаться. А куда же ты расстанешься, если ты с ней в четырех стенах, и никакого просвета нет!

Это даже если с любимой.

А если просто с бабой, пусть она даже весьма смазлива и действует на тебя как «Виагра»? Это же караул! Это же настоящее несчастье!

А раз так – то выходит, что несчастье, это когда у тебя ничего не меняется. Ни к лучшему, ни к худшему.

А если это – несчастье, то что же тогда смерть дорогого человека? Горе?

Та-а-ак…

Значит, вот это – счастье, вот это – несчастье, а это – горе, блин.

Как бы мне, бедному, голову свою простреленную не вывихнуть.

В общем, получается так, что счастье – это когда ты живешь и либо страдаешь, либо радуешься. А несчастье – ровная жизнь без потрясений и событий, пусть далее в здоровом и сильном теле и с полным сундуком золотых дукатов и зеленых долларов.

А раз так – то я, значит, счастливый человек.

Причем настолько счастливый, что большинство живущих на Земле обывателей просто должны завидовать мне лютой завистью. Уж у меня эти ускорения в ту и в другую сторону такие случаются, что не всякий космонавт выдержит.

А я выдерживаю.

Молодец, черт меня побери!

Да еще и богатый.

Кончита, конечно, бабенка ничего, да вот только с головой у нее совсем беда. Грешно, конечно, говорить так о женщине, которая вытащила меня из Америки в такой момент, когда мне было попросту некуда деться, но, как говорится, правда матку режет.

Тогда, в Лос-Анджелесе, она подобрала меня около придорожной забегаловки как раз в тот момент, когда я с интересом прикидывал, сколько мне осталось топтать грешную американскую землю.

Деньги у меня были, тысяч сорок, руки-ноги на месте, а вот с ксивой – труба. Мои права можно было показывать только слепому паралитику. А про самолеты, приобретение автомобилей, мотели, в общем – про те места, где с ними мог ознакомиться компьютер, следовало забыть раз и навсегда.

Набив живот едой и пивом, я вышел из забегаловки и направился в соседний магазин, где рассчитывал купить одежду за наличные, и тут рядом со мной остановился розовый «Кадиллак» пятьдесят третьего года, за рулем которого сидела Кончита.

Сказать по правде – все это было как во сне.

Я уже решил было, что мои приключения подходят к концу, потому что с Игроками шутки плохи, и если уж они открестились от меня, то или ФБР, или ФСБ, или свои же урки – кто-нибудь меня обязательно достанет.

Но… Кончита появилась настолько вовремя, что это напомнило мне классический хэппи-энд из американского фильма.

Боже, благослови Голливуд!

Усевшись рядом с ней на мягкое сиденье «Кадиллака», я захлопнул дверь, потом тупо посмотрел на Кончиту, а она, улыбаясь во весь свой большой рот, весело поинтересовалась:

– Сеньор куда-нибудь едет?

Я не нашелся, что ответить, и пожал плечами.

– Сеньор не рад меня видеть? – Кончита обиженно надула губы.

Наконец дар речи вернулся ко мне, и я ответил:

– Сеньор рад тебя видеть. И сеньор хочет ехать куда-нибудь, но только не туда, где он может встретиться с сеньором Гарсиа и сеньором Альвецом.

Кончита звонко засмеялась и сказала:

– Закрой дверь. Курнуть хочешь?

– Давай для начала уедем отсюда куда-нибудь подальше.

– Подальше? Пожалуйста! – ответила Кончита, и «Кадиллак» тронулся с места.

Через несколько минут, когда мы оказались на хай-вэе, Кончита поддала газу и сказала:

– Открой бардачок.

Я повиновался и увидел в нем большой никелированный пистолет и маленькую дамскую сумочку.

– Открой сумочку. Я открыл сумочку. – Достань из нее портсигар.

Я достал плоский кожаный портсигар.

– Черт тебя подери! – выругалась вдруг Кончита. – Наверное, твоя русская сука высосала у тебя все мозги! Ты что, сам не можешь сообразить, что нужно делать? Зря я не перерезала ей глотку!

Я открыл портсигар и обнаружил в нем несколько самокруток весьма подозрительного вида. Выбравmy, которая была потолще, я раскурил ее, глубоко затянулся и, задержав дыхание, передал косяк Кончите.

Вообще-то я не имею пристрастия к наркотикам.

Мы, простые незатейливые алкаши, презираем это дело, предпочитая старую добрую выпивку, но в этот раз курнуть было самое то. А кроме того, марихуана не наркотик. Во всяком случае, она не вызывает такого страшного привыкания, как, например, героин или кокаин. Вспомнив про кокаин, я поморщился, потому что передо мной сразу же замаячила хищная красивая морда дона Хуана.

Я понимал, что он вовсе не исчез из моей жизни, как дурной сон, и мне наверняка предстоит еще встретиться с ним, но пусть это будет когда-нибудь потом. А сейчас я сидел в роскошном автомобиле, который со скоростью семьдесят миль в час двигался в сторону…

А куда, интересно, мы едем?

Я взглянул на Кончиту и спросил:

– Куда мы едем?

Она засмеялась, передала мне косяк и сказала: – Молодая красивая женщина… Я красивая?

Посмотрев на нее, я был вынужден признать, что она и на самом деле ничего. Конечно, ее красота была дикой, как у животного, да она и была животным, куда ей до умницы Риты…. Но, в общем, я не покривил душой, когда уверенно ответил:

– О да! Ты – красивая.

– Я знаю, – с явным удовольствием сказала Кончита. – А что же тогда спрашиваешь?

– Мне нравится, когда мужнины говорят мне об этом.