Сказки для взрослых - Сергей Федин

Сергей Федин

СКАЗКИ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ

Кто-то остроумно определил сказки, как «страшные истории, которые осторожно подготавливают детей к чтению газет». Но, разумеется, прелесть сказок не в этом. Наше знакомство с литературой начинается со сказок, и именно во время чтения или прослушивания этих чудесных историй наша фантазия впервые расправляет крылья и отправляется в восхитительный полет. У некоторых он продолжается всю жизнь. Возможно, сказки, рассказанные Ариной Родионовной, повлияли на Пушкина больше, чем вся классическая литература.

Одни любят читать и слушать сказки во всех их ипостасях (фэнтези, фантастика, предвыборные обещания), другие — их рассказывать. Я, наверное, отношусь к последним. Пятнадцать лет назад я написал несколько сказок для взрослых, первые две из которых перед вами. «Егорушка» был опубликован в журнале фантастики «Альтаир» (№ 1, 1993), а «Восходит мутное солнце» — только что вышел в журнале «Техника — молодежи» (№ 7, 2006).

ВОСХОДИТ МУТНОЕ СОЛНЦЕ

Всю ночь, под жуткое уханье филина, Яга ворочалась на своей остывшей печке. А утром, едва засветилось пыльное оконце, засиженное ядовитыми мухами, свесила босые ноги вниз и, кряхтя, потащилась к двери.

Тяжко было у старой на сердце, муторно. Почти уж сто лет не слезала она с печи, всё хворала. А как чуток полегчало, решила проведать глушь свою дремучую.

Заскрипела, поднатужилась дверь трухлявая, выпустила-таки старуху на свет. Крякнула изба, зашаталась, но выстояла, только ногой трёхпалой дернула.

Оглянулась старуха окрест — не узнать Леса.

Всё вокруг в рост человеческий заросло белёсой дурман травой. Неподвижно и угрюмо расстилалась она во все стороны. Только жёлтый туман колыхался поверху. А деревья могучие, мрачные, по самые вершины заросли густой паутиной.

И ни звука кругом, ни шороха.

Удивилась Яга, видно неладно что-то в её Лесу. Надо, думает, слетать, все закоулки проведать, разузнать, в чем дело, да наказать кого следует.

А ну-ка, где там её волшебная ступа? Полезла под избу, нащупала скрюченными пальцами свою заветную, вытащила на свет.

Смотрит — в труху рассыпалась старая ступа, ни на что не годится.

Осерчала Яга, да делать нечего — пришлось идти пешком. Вышла на заколдованную тропинку, кликнула лешего. Но никто не вышел из Леса. Бывало раньше леший тут же бежал на зов, кланялся, да дорогу показывал, а сейчас — как сквозь землю провалился — не отзывается.

Пуще прежнего осерчала старая, ударила злобно клюкой в землю, Змея Горыныча вызывать стала.

И опять никто не явился.

Совсем расстроилась Яга, ничего понять не может.

Приковыляла к заколдованному болоту, еле отдышалась. Свистнула по-особому, да никто не отзывается. Ни кикимор, ни водяного не видать. Как вымерло всё. Только гадюка под колодою зашипела и тут же смолкла.

Что за напасть такая?

С трудом вспомнила Яга старое заклятье, ворона, хранителя Леса, призывающее. Уж ему-то никак нельзя пропасть. Покуда Лес стоит, ворону суждено при нём быть.

И точно, зашумели крылья, явился чёрный ворон, сел на плечо. Смотрит старуха — и ворон сдал. Облезлый какой-то, поник весь, и глаза с трудом открываются.

Будто хворый.

— Ну-ка, — спрашивает сурово Яга, — признавайся, что с Лесом случилось, да куда вся его живность подевалась?

Нахохлился ворон, заплакал чёрными слезами.

— Почитай никого не осталось, матушка Яга. Все сгинули, кто куда, а лес уж давно болеет. Будто заворожили его или порчу какую наслали.

— Да где ж народец-то наш лесной да волшебный? Где русалки, водяной, леший? А Соловей-разбойник?

— Поразъехались в разные стороны, — вздохнул ворон, — всё больше за лучшей долей, в чужие края. Русалки, к примеру, в чужедальнем озере, за тридевять земель, тамошнего водяного Дракона обхаживают да срамные пляски на воде для гостей его устраивают. А водяной при них же стражником устроился.

Ну а леший с Соловьём-разбойником, они и здесь-то на руку были нечисты, а как надзору поубавилось, они сразу за горы — шасть. Туда, где, сказывают, позолоченный лес стоит, а в нём райские птицы разгуливают, как у нас воробьи. Связались они там с упырями да вампирами и теперь разбоем промышляют.

— А Змей-то Горыныч, защитник наш испокон века, неужто тоже сгинул?

— Сгинул, матушка, — проскрипел ворон. — Он теперь в Тридесятом царстве за ихнего короля воюет. Большую ему плату за это положили. Как его не понять, вон у него два змеёныша растут, а их кормить надо. А всё ж обидно.

— Ну а Кощеюшка-то где? — дрогнул голос у Бабы-Яги. — Он-то где схоронился?

Совсем потускнел ворон, еле слышно говорит:

— Его давно в заморские края звали. Шибко его там уважают за мудрость да дух особый… Так что он теперь у них вроде советника. Живёт припеваючи, только, говорят, плачет иногда по ночам.

Закрыл глаза ворон, съёжился.

— Одни мы с тобой Баба-Яга остались.

— Постой, постой, — вдруг вспомнила Яга. — А как же богатыри-то? Всегда тут под ногами путались.

— А как вся нечисть да погань из Леса сгинула, так и богатыри перестали сюда захаживать. Что им здесь делать-то? Все нынче в других лесах славы ищут. Вот и пусто стало, как на погосте. Дак ведь и то сказать, пора уж. Заждался я смерти, истомился весь.

Тут зашумели, засвистели чёрные крылья, обдало старую затхлым ветром. Глянула — нет уж ворона, исчез, будто и не было.

Огляделась Яга. Тихо, пусто кругом. Только пауки огромные по веткам снуют, да сыплются, сыплются на землю серые листья…

Никого не осталось в больном лесу. Видно, вышел ему срок. Задумалась Яга, закручинилась. Куда ж ей-то податься немощной? Не бросать же родные коряги да болота, где каждая кочка знакома как родинка.

Знать, тоже помирать пора пришла. Заплакала старуха с горя, а глаза уж и забыли, как это делается, нейдут слёзы-то. Села у зыбкой топи на пенёк трухлявый, на клюку оперлась, пригорюнилась.

Долго ли, коротко ли просидела так Яга в печали, да только слышит, вроде как голосок детский к ней обращается:

— Ты что тужишь, бабушка? Никак заблудилась, али горе какое?

Подняла глаза старуха, глянула с удивлением. Стоит рядом курносый мальчонка в бедной такой, но чистой одёжке.

Глаза голубые, ясные, и видно, что доверчив, как ягнёнок. В былые-то времена Яга полакомилась бы таким вкусненьким.

А теперь… Будто треснуло что-то в окаменевшем сердце старухи, тепло стало. Просочились из глаз две слезинки малые, потекли по морщинам. Улыбнулась с трудом, впервые, наверное, за последние триста лет.