Возрождение - Стивен Кинг

1

ПЯТЫЙ ПЕРСОНАЖ. ЧЕРЕП-ГОРА. МИРНОЕ ОЗЕРО.

В одном, по крайней мере, наша жизнь и вправду похожа на кино. В главных ролях — родные и друзья. Роли второго плана исполняют соседи, коллеги, учителя и знакомые. Есть и эпизодические персонажи: улыбчивая девушка за кассой супермаркета, рубаха-бармен в местной забегаловке, парни в спортзале, с которыми ты три раза в неделю делишь тренажеры. Наконец, массовка: тысячи людей, протекающих сквозь твою жизнь как вода сквозь решето — увидел и забыл. Подросток, мимо которого ты с извинениями продираешься к стойке с журналами, рассматривает комиксы в книжном магазине. Женщина в соседнем ряду у светофора пользуется моментом, чтобы подкрасить губы. Мать вытирает мороженое с лица ребенка в придорожном ресторанчике, где ты остановился перекусить. Парень продает тебе пакетик арахиса на бейсбольном матче.

Но иногда в твоей жизни появляется человек, не вписывающийся в эти категории. Это джокер, который время от времени выпрыгивает из колоды – зачастую в самые тяжелые минуты. В кино он известен как «пятый персонаж» или «источник перемен». Когда он возникает на экране, становится ясно, что этот человек появился там по воле сценариста. Но кто пишет сценарии наших жизней? Судьба? Случай? Мне хочется верить в последнее. Хочется верить в это всем сердцем и душой. Когда я вспоминаю о Чарльзе Джейкобсе – моем пятом персонаже, моем источнике перемен, моем проклятии, – то даже и думать не хочу, что его появление в моей жизни было предначертано. Это означало бы, что все последовавшие за этим ужасные события – весь этот кошмар – тоже были предопределены. Если это так, то мы живем в мире, где нет света, а вся наша вера – всего лишь глупая обманка. Если это так, мы живем во тьме, точно дикие звери в норе или муравьи в недрах муравейника.

И в этой тьме есть кто-то еще.

На шестой день рождения Клер подарила мне армию, и в ту октябрьскую субботу 1962 года планировалось крупное сражение.

Я рос в большой семье — четыре мальчика, одна девочка, – и как самому младшему мне всегда доставалась куча подарков. Лучшие всегда дарила Клер. То ли потому, что она была старше всех нас, то ли потому, что была единственной девчонкой… может, всего понемногу. И все равно солдатики стали самым крутым подарком из всех. Две сотни зеленых пластиковых пехотинцев — некоторые с ружьями, некоторые с автоматами, дюжина с какими-то штуками, похожими на цилиндры (Клер сказала, что они называются минометами), восемь грузовиков и двенадцать джипов… Но лучше всего, пожалуй, была коробка, в которой хранилась эта маленькая армия: картонный солдатский сундучок в зелено-коричневых камуфляжных тонах с трафаретной надписью «Собственность армии США» на одной из сторон. Рядом Клер приписала: «Командующий Джейми Мортон».

Это был я.

— Я увидела рекламное объявление на задней обложке комикса Терри, — сказала она, когда мои радостные вопли утихли. – Он не хотел, чтобы я его вырезала – ведь Терри козявка…

— Точно, — подтвердил Терри. Ему было восемь. – Старший брат-козявка.

С помощью указательного и безымянного пальцев он изобразил вилку и воткнул ее себе в нос.

— Прекратите, — вмешалась мама. – Никаких перепалок в дни рождения, пожалуйста и спасибо. Терри, вытащи пальцы из носа.

— Короче говоря, — продолжила Клер, — я скопировала купон и отправила его по почте. Боялась, что посылка не придет вовремя, но она пришла. Рада, что тебе понравилось.

И она поцеловала меня в висок. Она всегда целовала меня туда. Спустя все эти годы я до сих пор чувствую эти нежные поцелуи.

— Я люблю их! – воскликнул я, прижимая сундучок к груди. – Я всегда буду их любить!

Дело было после завтрака. В то утро мы ели мои любимые блины с черникой и бекон. В свой день рождения каждый из нас получал на завтрак то, что любит больше всего, а после этого приходил черед подарков. Прямо там, на кухне с дровяной печью, длинным столом и огромной стиральной машиной, которая вечно ломалась.

— Для Джейми «всегда» – это где-то дней пять, — сказал Кон. Тогда ему было десять и он был тощим (хотя позже и набрал мышечную массу). Уже в то время он имел научный склад ума.

— Неплохо, Конрад, — отметил отец. Он был одет в чистый рабочий комбинезон. На левом нагрудном кармане золотой нитью было вышито его имя: «Ричард». Надпись на правом гласила: «Топливо Мортона». – Я впечатлен.

— Спасибо, па.

— Острый язык заработал тебе возможность помочь маме с посудой.

— Но сегодня очередь Энди!

— Была очередь Энди, — уточнил отец, поливая сиропом последний блин. – Хватай полотенце, острослов. И постарайся ничего не разбить.

— Балуете вы его, — сказал Кон, но полотенце взял.

Конни не так уж и ошибался насчет моего представления о вечном. Пять дней спустя подарок Энди — игрушечный медицинский набор – пылился под кроватью. Некоторых частей в нем все равно не хватало, потому что Энди купил его за четвертак на распродаже. Туда же отправился и пазл от Терри. Сам Кон подарил стереоскоп, который продержался чуть дольше остальных, но все равно вскоре навсегда оказался в шкафу.

От родителей я получил одежду, потому что мой день рождения выпал на конец августа, а в том году я должен был пойти в первый класс. Новые брюки и рубашки показались мне столь же интересными, как таблица для настройки телевизора, но я постарался произнести слова благодарности как можно более восторженно. Сейчас я понимаю, что они наверняка раскусили меня – притворная радость дается шестилетним не слишком-то хорошо… хотя, должен отметить, учимся мы этому быстро. В любом случае, одежду постирали, высушили на бельевой веревке и сложили в шкаф. Не стоит, наверное, упоминать, что в следующий раз я увидел ее только в сентябре, когда пришла пора идти в школу. Помню, что свитер оказался на удивление крутым – коричневым в желтую полоску. Когда я носил его, то воображал себя супергероем по прозвищу Человек-оса: берегитесь моего жала, злодеи!

Но насчет сундучка с армией Кон ошибся. Я играл с солдатиками почти каждый день, обычно — на полоске голой земли между нашим палисадником и Методист-роуд, которая в те годы и сама была земляной. Тогда все дороги в Харлоу были грунтовками, кроме шоссе № 9 и двухрядки, ведущей к Козьей горе, где находился курорт для богатых. Я помню, как мама иной раз даже плакала из-за того, сколько пыли летит в дом в засушливые летние дни.

Часто по вечерам я играл в солдатиков с лучшими друзьями, Билли Пакеттом и Элом Ноулзом. Но в тот день, когда в моей жизни впервые появился Чарльз Джейкобс, я был один. Не помню, почему не пришли Билли и Эл, зато помню, как радовался, что в кои-то веки могу поиграть без них. Во-первых, можно было не делить армию на три части. Во-вторых, и это было важнее, не пришлось спорить с ними из-за того, кому побеждать в сражении. Честно говоря, я считал, что вообще не обязан проигрывать: солдатики-то мои, и сундучок тоже.

Как-то жарким днем в конце лета, вскоре после моего дня рождения, я поделился этой мыслью с мамой. Она взяла меня за плечи и посмотрела в глаза. Верный признак, что мне предстоял очередной Жизненный Урок.

— Половина бед в мире проистекает из этого вот «мое-мое», Джейми, — сказала она. — Когда ты играешь с друзьями, солдатики принадлежат вам всем.

— Даже если мы понарошку враги?

— Даже тогда. Когда Билли и Эл уходят домой ужинать, а ты складываешь солдатиков в коробку…

— Это сундучок!

— Хорошо, в сундучок. Когда ты их убираешь, они снова твои. Люди умеют обижать друг друга самыми разными способами, — ты это еще узнаешь, когда подрастешь. Но я считаю, что корень всех зол — обыкновенный эгоизм. Обещай, что не будешь эгоистом, малыш.

Я пообещал. Но мне все равно не нравилось, когда побеждали Билли и Эл.

Тем октябрьским днем 1962-го, когда судьба мира висела на волоске из-за тропического клочка земли под названием Куба, я воевал за обе стороны, а значит, победа в любом случае оставалась за мной. С утра по Методист-роуд проехался грейдер («и не надоело ему камни двигать», обычно ворчал папа), оставив после себя кучки рыхлой земли. Сначала я сделал холмик, который затем превратился в холм, а потом — в холмище, почти мне по колено. Сперва я хотел назвать его Козьей горой, но это показалось мне банальным (ведь до настоящей Козьей горы всего лишь дюжина миль) и скучным. Пораскинув мозгами, я назвал его Череп-горой и даже попытался выкопать в ней глаза-пещеры, но сухая земля тут же их засыпа́ла.

— Ну и ладно, — сказал я россыпи солдатиков в сундучке. – Жизнь — не сахар, всего не заполучишь.

Это была одна из любимых папиных присказок, и с пятью-то детьми он знал, о чем говорит.