Мозг - Густав Майринк

Густав Майринк

Мозг

Священник так искренне радовался предстоящему возвращению Мартина, своего брата, из южных стран, но когда тот приехал и на час раньше, чем ожидалось, вошёл в его старомодную комнату — вся радость вмиг пропала.

В чём тут было дело, священник понять не мог, он только удивлялся про себя, как если бы поздней осенью, в ноябре, настал испепеляющий зной.

И старая Урсула поначалу утратила дар речи.

Мартин, загорелый как египтянин, радостно улыбнулся, пожимая руку брату. Конечно же, он будет ужинать дома, и ничуть он не устал, — таковы были его первые слова. В ближайшие дни ему нужно будет побывать в столице, но уж потом он всё лето проведёт дома. Они заговорили о своей юности, о временах, когда был жив отец, и тут священник заметил, что странная меланхолия, и всегда-то свойственная Мартину, пожалуй, ещё усилилась.

— А ты не веришь, как я, что некоторые удивительные, ошеломляющие события неизбежно случаются только потому, что мы не в силах подавить свой внутренний страх перед ними? — спросил Мартин напоследок, перед тем как уйти и лечь спать. — Помнишь ли, какой чудовищный ужас однажды на пал на меня, ребёнка, когда я увидел на кухне окровавленный телячий мозг?

Священнику не спалось — в комнате, прежде такой уютной, словно повисла гнетущая призрачная пелена.

«Новое в нём, непривычное», — подумал священник. Но не в новизне было дело, не в непривычности — брат принёс в дом что-то иное.

Мебель, казалось, была теперь не такой, как раньше, старые картины висели так, будто незримая сила придавила их к стенам. Священник со страхом чувствовал; стоит лишь довести до конца некую странную неясную мысль, и в то же мгновение произойдут неслыханные перемены. «Не думать, только не думать о новом! Думай о прежнем или о повседневном», — предостерегал внутренний голос. Мысли опасны, как молнии!

Из головы у него не шло происшествие, пережитое Мартином после битвы при Омдурмане. Он попал тогда в плен к неграм, те привязали его к стволу дерева… Колдун племени выходит из своей хижины, опускается перед пленником на колени и кладёт на барабан, который держит одна из рабынь, окровавленный человеческий мозг.

Колдун вонзает в этот мозг длинную иглу, снова и снова, и всякий раз Мартин дико вскрикивает, потому что каждый укол пронзает его голову.

Да что же всё это значит?!

Господи, смилуйся над ним…

Английские солдаты нашли Мартина и доставили его, полностью парализованного, в полевой лазарет.

Однажды священник, придя домой, увидел, что брат его лежит без сознания. Старая Урсула рассказала, что приходил мясник, и едва он переступил порог со своей лоханью, полной мяса, как господин Мартин вдруг неожиданно упал в обморок.

Дальше так нельзя, ты должен пойти в нервную клинику, показаться профессору Диоклетиану Бюффелькляйну. Этот врач славится как мировое светило, — сказал священник брату, когда тот пришёл в чувство. Мартин согласился.

Господин Шлейден? Ваш брат, священник, говорил мне о вашей болезни. Садитесь и рассказывайте, но попрошу покороче, — так встретил профессор Бюффелькляйн Мартина, когда тот вошёл в его приёмную.

Мартин сел и начал рассказывать:

Через три месяца после того случая близ Омдурмана — ну да вы ведь в курсе — последние признаки паралича…

Покажите язык! — перебил профессор. — Гм-гм, никаких отклонений, тремор умеренный. В чём дело? Продолжайте, рассказывайте!

Последние признаки паралича…

Положите ногу на ногу! Так… Нет, вот так! — распорядился прославленный медик и ударил Мартина стальным молоточком по колену. Нога дёрнулась вверх.

Повышенные рефлексы, — отреагировал профессор. — У вас что, и раньше были повышенные рефлексы?

Не знаю. Я никогда не бил себя по коленям, — ответил Мартин извиняющимся тоном.

Закройте один глаз. Теперь — другой. Откройте левый глаз… Так… Теперь — правый… Хорошо. Рефлексы зрачка в порядке. У вас всегда раньше были нормальные рефлексы зрачка, господин Шлейден? Особенно в последнее время? Мартин удручённо молчал.

Нужно следить за такими вещами, — заметил профессор с лёгким упрёком и велел больному раздеться.

Последовал долгий, тщательный осмотр, в ходе которого профессор проявлял все признаки глубочайшего размышления и бормотал латинские слова.

Вы сказали, у вас симптомы паралича. Но я их не нахожу, — вдруг объявил он.

Нет, я хотел сказать, что через три месяца они исчезли.

Значит, вы больны уже так давно, дорогой мой?

Мартин смутился.

— Удивительное дело — как правило, пациенты-немцы не умеют внятно рассказать о себе, — приветливо улыбаясь, заметил профессор. — Вот побывать бы вам на врачебном обходе в какой-нибудь французской клинике. Как точно выражаются там пациенты, даже из самых простых! Ну а с заболеванием вашим дела совсем не так плохи. Неврастения, больше ничего. Думаю, небезынтересный для вас факт: нам, медикам, удалось, причём в самое последнее время, докопаться до сути этих фокусов с нервами. Да-с, по счастью, у нас сегодня есть новый метод исследования, и благодаря ему мы абсолютно убеждены, что лучше всего вообще не применять никаких средств, никаких лекарств. А что нужно? Целенаправленно следить за развитием заболевания! Изо дня в день! Вы ещё подивитесь, когда увидите, каких результатов мы достигнем! Да вы ведь понимаете! Главное — избегайте каких бы то ни было волнений, волноваться вам опасно. И каждые два дня — ко мне на приём. Итак, повторяю: никаких волнений! — Профессор тряхнул руку пациента, всем своим видом врач словно хотел показать — он безумно устал после пережитого мощного напряжения душевных сил.

Санаторий, массивное каменное здание, стоял на углу ровной прямой улицы, прорезавшей тихий и малолюдный район города. Вдоль другой её стороны тянулся дворец графини Захрадка, его окна, вечно занавешенные, усиливали общее впечатление больничного покоя на этой безжизненной улице.

Прохожих тут почти не бывало, потому что ворота санатория, куда пускали многочисленных посетителей, были с другой стороны здания, там, где пестрели цветочные клумбы и росли два старых каштана.

Мартин Шлейден любил одиночество, и сад, с его подстриженными газонами, креслами на колёсах, капризными больными, унылым фонтаном и нелепыми стеклянными шарами, внушал ему отвращение.

Его влекли тихая улица и старинный дворец с тёмными, забранными решёткой окнами. Что там, во дворце, внутри?

Старые выцветшие гобелены, ветхая мебель, зачехлённые люстры. Старуха с кустистыми седыми бровями, с суровым сухим лицом, позабытая и жизнью и смертью…

Изо дня в день Мартин Шлейден прогуливался вдоль фасада дворца.