На поле славы - Генрик Сенкевич

Генрик Сенкевич

На поле славы

Перевод Э. В. Пушинской

I

Зима с 1682 на 1683 год была такая холодная, что даже старожилы не помнили ничего подобного. Осенью шли постоянные дожди, а в середине ноября ударил первый мороз, который сковал реки и деревья покрыл точно стеклянной скорлупой. В лесах изморозь облепила сосны и начала ломать ветки. В первых числах декабря, после усилившихся морозов, птицы начали слетаться по деревням и городкам, и даже лесной зверь выползал из чащи и приближался к человеческим жилищам. Однако накануне дня святого Дамазия небо начало затягиваться тучами, а затем снег валил десять дней подряд. Он покрыл землю толстым полуторааршинным слоем, позасыпал лесные дороги и плетни и даже окна в избах. Люди разгребали лопатами снежные заносы, чтобы из дома пробраться в конюшню или на скотный двор. Когда же, наконец, снег перестал, снова ударил трескучий мороз, от которого деревья стреляли в лесу, словно ружья.

В то время мужики, когда им нужно было ехать в лес за дровами, ездили для безопасности не иначе как гуртом, да и то стараясь, чтобы ночь не застала их вдали от деревни. После захода солнца ни один из них не решался выйти на собственный двор без вил или топора, а собаки до самого утра лаяли коротким, испуганным лаем на волков.

Однако в такую-то ночь и в страшный мороз по лесной дороге подвигалась огромная карета на санях, запряженная четверкой лошадей и окруженная всадниками. Впереди ехал на коренастой лошаденке передовой с кафарком, то есть с железной плошкой, прикрепленной к длинному шесту, в которой пылала смоляная лучина — не для освещения дороги, потому что было светло от луны, но для острастки волков. На козлах сидел кучер, на пристяжной — форейтор, а по бокам кареты подпрыгивали на худых клячонках два работника, вооруженные кистенями.

Вся эта процессия подвигалась очень медленно по причине непроторенной дороги и снежных заносов, которые то тут, то там, и в особенности на поворотах, точно гигантские валы возвышались посреди дороги.

Эта медленность выводила из терпения и в то же время беспокоила пана Гедеона Понговского, который, рассчитывая на количество и прекрасное вооружение своих слуг, решил пуститься в путь несмотря на то, что в Радоме его предупреждали об опасности, тем более что до Белчончки нужно было ехать через Козенецкую пущу.

Эти огромные леса начинались когда-то еще задолго до Едлинки и простирались далеко за Козенины до самой Вислы, в сторону, лежащую на другом берегу Стежницы и на север до Рычилова.

Пану Гедеону казалось, что, выехав перед полуднем из Радома, он как ни в чем не бывало к заходу солнца уже будет дома. Между тем в нескольких местах приходилось раскапывать засыпанную дорогу, на что уходило несколько часов, так что Едлинку они проехали уже почти вечером. Там их предупреждали еще раз, что лучше остаться переночевать, но так как у кузнеца нашлась лучина, которой можно было освешать себе путь, то пан Понговский приказал ехать дальше.

И вот ночь застала их в лесу.

Трудно было ехать быстрее из-за все увеличивавшихся снежных засыпей, и пан Гедеон начинал все сильнее беспокоиться. В конце концов он принялся проклинать свое путешествие, но по-латыни, чтобы не испугать свою родственницу, пани Винницкую, и свою приемную дочь, панну Сенинскую, которые ехали вместе с ним.

Панна Сенинская была молода и беззаботна, и потому не очень боялась. Наоборот, отодвинув кожаную занавеску у окна кареты и приказав ехавшему рядом работнику не заслонять собой вида, она весело смотрела на сугробы и стволы сосен, покрытые длинными полосами снега, по которым ползали красные огоньки лучины, образуя вместе с зеленоватым светом луны приятное для глаз развлечение. Потом, сложив губки воронкой, она начала дуть, и ее забавляло то, что дыхание было видно и стало розоватым от огня.

Но трусливая и почти столетняя пани Винницкая начала ворчать:

— И зачем было выезжать из Радома или, по крайней мере, не заночевать в Едльне, где нас предупреждали об опасности? И все из-за чьего-то упрямства. До Белчончки еще далеко, и дорога идет все время лесом… Волки, наверное, нападут на нас… Разве только архангел Рафаил, покровитель путешественников, смилуется над заблудившимися, чего они, к несчастью, совсем недостойны…

Услышав это, пан Понговский окончательно вышел из себя.

Только этого недоставало, чтобы еще заблудиться.

Но ведь дорога идет прямо, как стрела, а что касается волков, то они, может быть, нападут, а может быть, и нет. Людей у них достаточно, а кроме того, волк неохотно нападает на солдата не только потому, что боится его больше, чем обыкновенного смертного, но и прямо под влиянием какого-то пристрастия и как умное, смышленое животное.

Волк прекрасно понимает, что ни мещанин, ни мужик ничего не дадут ему даром, и только солдат позволяет ему иногда поживиться, так как не напрасно люди называют войну волчьей жатвой. Однако, размышляя так и слегка льстя самолюбию волков, пан Понговский вовсе не был уверен в их благосклонности. Поэтому ему пришло в голову, не приказать ли одному из людей слезть с лошади и сесть возле барышни. В таком случае он сам защищал бы одну дверку кареты, а тот — другую, не говоря уже о том, что оставленная лошадь бросилась бы, вероятно, вперед или назад и могла бы отвлечь за собой волков.

Но пану Гедеону казалось, что для этого еще есть время впереди. Пока что он положил на переднем сиденье, возле панны Сенинской, два пистолета и нож, чтобы иметь их под рукой. Так как у него не было левой руки, то он мог пользоваться только правой.

Они спокойно проехали несколько верст.

Дорога начала расширяться.

Понговский, прекрасно знавший эту дорогу, облегченно вздохнул и сказал:

— Недалеко уже Маликова поляна.

Он надеялся, что на открытом месте во всяком случае безопаснее, чем в лесу.

Но в эту самую минуту ехавший впереди с кафарком человек внезапно повернул лошадь, подскочил к карете и начал что-то быстро говорить вознице и челяди, которые отрывисто отвечали ему, как обычно говорят в минуту опасности, когда нельзя терять времени.

— Что там такое? — спросил пан Понговский.

— Что-то слышно на поляне.

— Волки?!

— Какой-то шум! Бог знает что!

Пан Понговский уже собирался приказать едущему с кафарком человеку поехать вперед, посмотреть, что там происходит, но подумал, что в таких случаях лучше не оставаться без огня и держаться всем вместе, а кроме того, что на светлой поляне обороняться легче, чем среди леса, и потому приказал ехать дальше.

Но через минуту передовой снова появился у окна кареты.

— Кабаны, — проговорил он.

— Кабаны?

— Слышно громкое хрюканье с правой стороны дороги.

— Ну, так слава Богу!

— Но, может быть, на них напали волки?

— Тогда тоже слава Богу! Проедем мимо без задержки. Ну, трогай. Действительно, предположение передового оказалось правильным. Выехав на поляну, они увидели на расстоянии двух или трех выстрелов из лука, направо от дороги, сбившееся в кучу стадо кабанов, которых окружало подвижное кольцо волков. Страшное хрюканье, в котором слышалась не тревога, а бешенство, становилось все сильнее. Когда карета приблизилась к середине поляны, челядь, посматривая с лошадей, заметила, что волки не осмеливаются еще броситься на стадо, а только наступают на него все сильнее.

Кабаны образовали круг, в середине которого стояли кабанихи, а по краям самые сильные вепри, образуя как бы движущуюся крепость, грозную, сверкающую белыми клыками, непобедимую и бесстрашную.

А между кольцом волков и этой стеной клыков и тупых рыл виднелся белоснежный круг, освещенный, как и вся поляна, ярким светом луны.

Только иногда какой-нибудь волк подскакивал к стаду, но сейчас же пятился назад, словно испуганный щелканием клыков и еще более грозным хрюканьем.

Если бы волки уже вступили в борьбу со стадом, они были бы совершенно поглощены ею, и карета могла бы проехать незатронутой; но раз этого еще не было, то оставалось опасение, что они откажутся от этой атаки и попробуют другую.

Действительно, вскоре некоторые из волков начали отделяться от стаи и направляться к карете. За ними последовали и другие. Но вид вооруженных людей испугал их.

Одни из них начали собираться позади процессии, другие отступали на несколько шагов, тогда как третьи с бешеной быстротой обегали вокруг кареты, точно желая таким образом разжечь самих себя.

Челядь хотела уже стрелять, но пан Понговский запретил им, опасаясь, чтобы выстрелы не привлекли всю стаю.

Между тем, хотя и привыкшие к волкам, лошади начали тереться друг о друга и, громко храпя, поворачивать набок головы, а затем произошел еще более неприятный случай, который во сто крат увеличил опасность.