Галактики как песчинки - Брайан Олдисс

Брайан Олдисс

Галактики как песчинки

Из множества законов внешнего мира один стоит выше всех: Закон Скоротечности. Ничто не вечно.

Из года в год опадают листья с деревьев, рушатся горы, сгорают галактики, как большие сальные свечи. Ничто не вечно — за исключением Времени. Изнашивается покров Вселенной, но время не стареет. Время — это башня, бесконечная шахта; Время чудовищно и невероятно. Время есть Бог. Гуманные и бесчеловечные личности нанизываются на Время, как бабочки на картонку; да… и хотя крылья расправлены — о полёте забудь.

У Времени, как я у воды, может быть три состояния — твёрдое, жидкое и газообразное, В настоящем — это поток, который невозможно схватить. В будущем — это спускающийся вуалью туман. В прошлом — оно застывает и покрывается льдом; и ещё мы называем его Историей. Впоследствии оно ничего не показывает, креме наших печальных образов; оно — лишь кривое зеркало, отражающее наши ограниченные истины. Оно так велико для человека, что становится невыносимым; оно столь неопределённо, что порой оказывается враждебным.

Некоторые наблюдения, которые далее будут приведены, записаны людьми, имеющими отношение ко Времени. Некоторые — воссозданы. Одни из них — мифы, искусно замаскированные под истину достаточно давно, чтобы их принимать за таковую. Но все они — отрывочны.

Огромное зеркало прошлого разбито. Его осколки лежат попранные в пыли. Когда-то оно украшало стены всех дворцов; сейчас — остались лишь осколки. И эти осколки вы держите в руках.

1. ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ ВОЙН

…вне досягаемости

Начнём — хотя, конечно же, не существует никакого начала, — с первого осколка — Это — осколок незнакомого старого мира, где облака национализма собрались в тучи и разразились штормом войны.

Над забытыми континентами — Азией, Америкой, Африкой — летают ракеты смерти. Преследуемые люди этого дня не могут до конца постичь истинной природы борьбы, в которую они втянуты.

Те обыкновенные чёрные, белые и седые, которые определяют политику, с готовностью издают талмуды мироздания. Но за этими фолиантами — факторы, едва ли понимаемые в министерских кабинетах Пекина, Лондона, Каира или Вашингтона, факторы, которые уходят корнями в глубокое и дикое прошлое рас; факторы инстинктов и разрушенных инстинктов; факторы страха, страсти и опустившегося сознания; факторы, неразрывно связанные с юностью рода человеческого, и которые неясно вырисовываются во всех человеческих отношениях, как непреодолимая горная цепь.

Итак, люди уничтожали друг друга вместо того, чтобы бороться самим с собой.

Самые мужественные искали выход. И, чтобы ускользнуть от потоков мерзости, направляли свои усилия на прорыв к ближайшим планетам Солнечной системы; трусливые — покоились в объятиях Морфея в огромных приютах-ульях, названных мечтальниками, где комфорт фантазии заглушал хищный рык войны.

Ни то, ни другое не гарантировало полного спасения: когда начинается землетрясение, ему подвластны и дворцы и шалаши…

И вполне уместно поэтому, что первый фрагмент начинается с человека, беспомощно сидящего в кресле под грохот разрывов падающих бомб.

Директор Мечтальника № 5 соскользнул с кресла, стоящего напротив безмолвного пульта управления. Вопрос, касающийся Флойда Милтона, угнетал его своей необузданностью.

Время от времени далёкий разрыв снарядов возвещал: атака противника все ещё продолжается, что никак не могло приободрить Директора. Немного подумав, он решил, что, спустившись в убежище, тем самым убьёт двух зайцев: личная безопасность — во-первых, и возможность заглянуть в мысли Флойда Милтона — во-вторых.

Размышляя над уже принятым решением, он вошёл в лифт и погрузился в прохладные глубины Мечтальника. Сегодня днём Директор случайно повстречал Милтона. Тот был похож на смерть.

На спальных уровнях как всегда было влажно, а в воздухе витал запах спирта, которым обычно пользовались роботы-массажисты.

— Слизняки! — громко произнёс Директор, обращаясь к рядам спящих.

Те лежали в состоянии прострации. Шлемы обратной связи плотно облегали их головы.

Время от времени такого спящего следовало сворачивать, как ёжика, до тех пор, пока его ступни не оказывались на плечах, а спина не выгибалась дугой. Робот с прорезиненным механическим кнутом активно обрабатывал его. Затем распрямлял спящего и начинал тузить его по груди, аккуратно минуя места, где к телу крепились свисающие с потолка кабели питания.

Каково бы ни было умственное состояние клиента, его всегда поддерживали в хорошей физической форме.

И все время они спали и видели свои тайные сны.

— Слизняки! — в сердцах повторил Директор.

Трудно было добиться того, чтобы Директор Мечтальника любил своих подопечных по долгу службы; один внутри огромного пространства, забитого ячейками автоматического мечтальника, ему доставляло удовольствие подглядывать за грёзами этих безнадёжных зомби.

За исключением нескольких молодых парней, которыми двигало обыкновенное любопытство, в мечтальнике лежали только психопаты и неудачники, изживая себя и строя воздушные замки.

К несчастью, таковые составляли значительный процент населения: шестидесятилетняя холодная война — вылившаяся во что-то уж очень горячее — наплодила поразительное количество умственных калек, которые радовались любой возможности спастись бегством в свой мир фантазий с помощью мечтальников.

Флойд Милтон не походил на крутого парня-астронавта, который после напряжённого, утомительного пути к Марсу или Ганимеду однажды вернулся сюда, чтобы немного передохнуть. Скорее, он напоминал человека, который предал себя, — и Флойд Милтон знал об этом.

Вот почему Директор считал необходимым видеть его оны. Иногда парки — настоящие парни — могут спастись сами от себя прежде, чем падут слишком низка.

Директор остановился у кровати Милтона. Вновь прибывший лежал спокойно, часто дыша. Его лицо скрывалось под забралом шлема обратной связи. Отметив про себя номер Флойда, Директор поспешил в ближайшую кабину управления и набрал код. Надел шлем.

Через несколько секунд он автоматически подключится к грёзам Милтона; по выражению лица пациента, когда тот вошёл в Мечтальник № 5, можно было помять, что у него на душе. Но контуры подстройки обеспечивали Директору возможность скорректировать эффект эмпатии, достаточный для того, чтобы манипулировать собственным сознанием.

Как всегда, прежде чем осуществить наблюдение, Директор быстро пробежал по собственному миру ощущений и восприятий; однажды, в чьих-то видениях, он испытал трудности своей ориентировки. Это был очень неудобный мир. Возведённые на Земле идеологические барьеры в сороковых прошлого столетия препятствовали любому прогрессу человеческого счастья.