Дорожные поэмы - Элеанор Арнасон

Элеанор Арнасон

Дорожные поэмы

В этой личности из восьми тел, тридцати двух глаз, обычного числа отверстий и конечностей обитал дух столь же непоседливый, как летящая по ветру паутинка. В молодости я мечтал о славе купца-путешественника. Позднее, осознав, что многие из моих частей физически не слишком сильны, я подумывал о карьере ученого или бухгалтера. Но во мне не оказалось Целедара, необходимого для обеих профессий. Способности мои спонтанны и недолговечны, они вспыхивают и исчезают, подобно падающей звезде. Для меня провести всю жизнь, складывая цифры или просматривая пыльные документы, все равно что попытаться «осветить огромный зал одним светлячком» или «полить большой сад каплей росы».

В конце концов, посоветовавшись с воспитателями своего детского сада, я решил стать странствующим поэтом. Это нелегкая жизнь и богатства не сулит, но меня она устраивает.

Пересекая горы к западу от Ибри, я услышал крик уишика, а потом увидел и само животное, восседающее на голой ветке. Крылья его напоминали белые лепестки.

Это дерево зацвелоТак поздно осенью?Дурацкая мысль!Я мечтаю об обеде.

Одно из моих тел продекламировало стих. Другое записало его, пока остальные продолжали идти дальше, высматривая приметы какого-нибудь жилья. Кроме перьев и бумаги я на всякий случай ношу и дубинки. Никогда не знаешь, на что можно нарваться в глухомани к западу от Ибри.

Великий поэт Неистовый Фонтан умер в этих краях от поноса, преследуемый злобными духами. Другие писатели, почти столь же знаменитые, были убиты чудовищами или бандитами; те же, кто уцелел в подобных схватках, встретили свой конец от рук неудовлетворенных покровителей.

Убийца Поэтов[1] умер еще до моего рождения. Именно его дух или духи предложили Неистовому Фонтану миску каши, ставшую для поэта роковой. Но другие покровители все еще живут «на крутых склонах и в каменистых долах».

Ужасен рассказО покровителях в Ибри:Костолом рыщетВысоко в горах.Разбиватель Черепов поджидаетВ полутемной долине.Лучше всех живетсяЛишь Хватателю, ОбманщикуИ Прячущему Еду.

Вы спросите, зачем же тогда направляться в такие места? А затем, что за зубчатыми горами Ибри простираются широкие поля Большого и Малого Иба — процветающие земли, хорошо известные своими ремеслами и искусствами.

Уже под вечер я понял, что не найду себе укрытия на ночь. Холмы передо мной скрыли темные снеговые тучи. Позади, налоге, низкое солнце устало струило бледные лучи. Мои тени, длинные и многорукие, плясали впереди на ухабистой дороге. Мое самое поэтичное тело произнесло:

Путь на север перекрыли тучи,Подобные валунам.Зимнее солнцеОтбрасывает тени на мой путь.

Несколько других моих тел нахмурились. Летописец записал стих, но с явной неохотой.

— Слишком очевидно, — пробормотал носитель дубинки.

— Напоминает Неистовый Фонтан, когда его/ее одолевала меланхолия, — согласился кто-то из моих тел.

Далеко впереди часть меня тревожно вскрикнула. Я прервал спор и побежал на крик тесной группой, подняв дубинки и готовый пустить их в ход.

Вскоре, не успев даже запыхаться, я остановился у места, известного своей отвратительной репутацией — Зубастой Реки. Широкая и мелкая; она текла по зазубренным камням, хорошо видимым в это время года и острым, как клыки хищника. Голый склон на другом берегу поднимался к окутанным облаками горам. На моей стороне низкие холмы отбрасывали тени на широкий берег. Там, возле тряпичного свертка, стояла моя лучшая разведчица. Она взглянула вверх, увидела остальную часть меня и неуклюжими пальцами развернула складки одеяла.

В центре его лежали два крошечных тельца. Годовалый ребенок, обхвативший себя ручонками.

— Живой? — спросил я. Разведчица наклонилась.

— Одно тело живое и на вид здоровое. Другое… — Разведчица легонько его коснулась. — Уже холодное.

Я вздохнул. Все очевидно. Какая-то личность родила ребенка. А тот или оказался необычно маленьким, или же другие его части умерли. По какой-то причине родитель путешествовал в одиночку. Возможно, он/она/оно был мелким купцом или фермером, которого нищета выгнала из дома. Или же он был бродячим вором или грабителем, объявленным вне закона за гнусные преступления. В любом случае, родитель донес ребенка до этого печального места, где предпоследняя часть ребенка скончалась.

Я представил, каково было ему стоять на берегу ледяной реки, прижимая к себе ребенка, оставшегося в одиночестве. Он не мог перенести мысль о том, что ему придется растить столь неполную личность! Да и кто смог бы?

И родитель перебрался через, реку, оставив на этом берегу свою горькую ношу.

Я застонал. Мое поэтическое тело сказало:

Двух тел недостаточно;Одно тело — ничто.

Остальные тела согласно забормотали. Поэт добавил вторую половину древней мудрости:

Живи в группе,Или умри.

Я опять согласился,

Разведчица подняла ребенка.

— Это девочка.

Малышка проснулась и заплакала, размахивая четырьмя ручками, дрыгая четырьмя ножками и выпустив струйку мочи. Разведчица держала ее как можно дальше от себя. Вне всяких сомнений, малютка оказалась здоровой, громкой и активной! Но неполной.

— Зачем ты ее разбудила? — спросил носитель дубинки. — Лучше бы не трогала и дала ей спокойно умереть.

— Нет, — возразила разведчица. — Она останется со мной.

— Со мной! Кого это ты имела в виду? — закричали другие мои части.

В шумном споре нет ни искусства, ни мудрости. Поэтому я не стану его описывать, скажу лишь, что затянулся он до самой ночи. С неба начали падать снежинки — сперва редко и медленно, потом все гуще. Я высказывался с той резкостью суждений, которую люди приберегают для разговоров наедине с собой. Слова, подобные острым камням из Зубастой Реки, так и летали туда-сюда. О, какие раны я наносил — и сам же от них страдал! Что может быть хуже спора с самим собой?

Разведчица упорно стояла на своем. Она полюбила малышку, пусть даже дефективную. Носители дубинок, крепкие мужчины, пришли в ярость. Поэт и летописец, утонченные нейтралы, преисполнились отвращения. Остальные мои тела были женскими, и потому более сочувствующими.