Восемнадцать штыковых ран - Валентин Пикуль

Валентин Саввич Пикуль

Восемнадцать штыковых ран

Смею заверить вас, что Александр Карлович Жерве был очень веселый человек. Поручик лейб-гвардии славного Финляндского полка (а сам он из уроженцев Выборга), Жерве слыл отчаянным шутником, талантливо прикидываясь глупеньким, пьяным или без памяти влюбленным. Жерве был склонен к шутовству даже в тех случаях, когда другим было не до смеха. Так, например, когда его невеста Лиза Писемская уже наряжалась, готовая ехать в церковь для венчания, Жерве был внесен с улицы мертвецки пьяным и водружен у порога, как скорбный символ несчастного будущего. Лиза в слезах, родня в стонах, а жених только мычит. Дворника одарили рублем, чтобы выносил жениха на улицу, ибо свадьбе с таким пьяницей не бывать, но тут Жерве вскочил, совершенно трезвый, заверяя публику:

— Бог с вами! Да я только пошутил. Отец невесты, важный статский советник, сказал:

— Не женить бы тебя, а драть за такие шуточки… С тех пор прошло много-много лет. Жерве превратился в старого брюзгливого генерала, и ему, обремененному долгами и болезнями, было уже не до шуток. Однако, читатель, было замечено, что, посещая храмы божий, в дни будние или табельные, генерал не забывал помянуть «раба божия Леонтия», по этому же Леонтию он заказывал иногда панихиды. Это стало для него столь привычно, а сам Александр Карлович так сроднился с этим «Леонтием», что священник, хорошо знавший его семейство, однажды спросил вполне резонно:

— А разве в роду дворян Жерве были когда Леонтии?

— Нет, не было, — отвечал старик почти сердито. — Но и меня не было бы на свете, если б не этот Леонтий по прозванию Коренной, который в лютейшей битве при Лейпциге восприял от недругов сразу ВОСЕМНАДЦАТЬ штыковых ран, чтобы спасти всех нас, грешных, от погибели неминучей…

Наверное, он не раз слышал, как распевали солдаты в строю:

Сам Бонапарт его прославил,

Приказ по армии послал,

В пример всем русского поставил,

Чтоб Коренного всякой знал

Но в том-то и дело, что у нас «всякой» его не знает.

Эту миниатюру я посвящаю военным людям, и думается, что читателю, далекому от дел батальных, она покажется скучноватой. Сразу же предваряю: было время наполеоновских войн, а в ту пору каждый выстрел по врагу давался нашему солдату не так-то легко. В одну минуту он мог выстрелить не более двух раз — при условии, что вояка он опытный, дело свое знающий.

Заряжение ружья проводилось строго по пунктам:

Из сумки за спиной достань бумажный патрон,

Зубами откуси верхушку гильзы,

Возьми пулю в рот и держи ее в зубах,

Пока из гильзы сыпешь порох в дуло ружья,

Остаток пороха сыпь на «полку» сбоку ружья,

Тут же «полку» закрой, чтобы не просыпался порох,

Теперь клади в ствол ружья и пулю,

Хватай в руки шомпол,

Как можно туже забивай пулю шомполом в дуло,

Туда же пихай и бумажный пыж (оболочку от гильзы),

Убери шомпол, чтобы он тебе не мешал,

Избери для себя врага, самого лютого,

Начинай в него целиться,

А теперь стреляй, черт тебя побери!

Конечно, при таких сложностях стрелять в бою приходилось мало, и потому особенно ценился штыковой удар…

Служили тогда солдаты по 25 лет кряду, так что под конец службы забывалась родня. Зато казарма становилась для них родной горницей, однополчане заменяли отцов, сватьев, братьев и кумовей. Почему, вы думаете, в России так много было домов для инвалидов и богаделен? Да потому, что многие солдаты, отбарабанив срок, уже не возвращались в деревни, где о них давно позабыли, а пристраивались в банщики или дворники, но большинство оседали в солдатских приютах, даже в старости не разлучаясь с казарменным обществом.

Странно? А я не вижу в этом ничего странного… Леонтий Коренной служил в гарнизоне Кронштадта. И тоже не верил, что его станут дожидаться в деревне, поглядывая из-под руки на дорогу. Потому не стал охать да ахать, слезы горючие проливая, а женился на молодухе Прасковье, что по батюшке звалась Егоровной. Правда, свадьбу сыграл не сразу, а когда перевалило ему за сорок и пошло на пятый десяток. Другим же солдатам, которые помоложе, хоть они тут извойся, жен заводить не дозволялось — еще не заслужили.

Ладно. Дело прошлое. Стал наш Леонтий Коренной жить по-людски, и когда холостяки разбредались по трактирам, Леонтий бодрым шагом, салютуя прохожим офицерам, шагал прямо к Парашке, никуда теперь не сворачивая. А уж она его не обижала: тут тебе и щи домашние, и кот на лежанке песни поет, мурлыча о кошках, и огурчик соленый приготовлен — на закуску.

— А как же иначе? — рассуждал Коренной. — На то самое человеки разные бабами и обзаводятся… Тебе же, Егоровна, прямо скажу, и цены нет в базарный день. Ублажила!

— Да и ты, Левонтий, не в дровах найденный, — говорила в ответ ему женушка. — Я как-никак тоже глядела, чтобы не обмишуриться. Мне шатучих не надобно. Мне подавай солидного, чтобы с бакенбардами. Вот и сподобилась, слава-те, господи…

Но вот грянул 1807 год, год беспримерной битвы у Прейсиш-Эйлау, который у нас забывают по той причине, что привыкли поминать сразу 1812 год. Однако, читатель, еще Аустерлиц аукнулся в Питере нехваткой солдат, и тогда заслуженных ветеранов, что были поздоровее, стали переводить в гренадерские роты. А такому молодцу, каков Коренной, сам бог велел служить в гренадерах. Ростом вышел горазд исправен, никаких хвороб не имел, вот и перевели его в лейб-гвардии Финляндский полк.

Этот полк, раньше и позже, был славен талантами офицеров: в музыке — композитор Титов, знаменитый «дедушка русского романса», в литературе — два писателя, Марин и Дружинин, а в живописи — ну кто ж не знает Федотова? Строгостей в полку было много, но мордобоем офицеры не грешили, отношения у них с солдатами были согласные. А таких старослуживых, как Коренной, набралось в полку человек пять — все с женами, и жены солдатские не мотались по углам с узлами, а законно селились подле казарм, и даже не без корысти — офицерам бельишко стирали, иные на огородах копались, коз разводили…

Коренного в полку называли уважительно «дядей».

— Дядя Леонтий, — просили его молодые солдаты, — ты нам расскажи сказку какую ни на есть, чтобы мы не скучали.

— Вам бы, дуракам, только сказки слушать да горло драть, ан нет того, чтобы поразмыслить о чем-либо возвышенном… А за «возвышенным» далеко ходить было не надо! Уже в 1811 году пошли тихие шепоты: мол, зловредный Бонапартий вроде притих, а на самом-то деле он в Париже клыки свои вострит, мошну поднакопил да собирает войско несметное, чтобы Россию тревожить. Это не выдумка! Именно за год до нашествия Россия уже была встревожена подобными слухами. И большой войны русские люди ожидали — уже тогда. Наполеон, как известно, напал только летом, а весною русская армия выдвигалась на пограничные рубежи, дабы оградить нападение.

— Ну, Параня, — сообщил Коренной супруге, — кажись, дело к тому идет, что ты у меня, как барыня, паспорт получишь…

А тогда был такой порядок: солдатские жены жили при мужьях и никто у них паспорта не спрашивал. Но, коли объявлялся поход, женам на все время мужней отлучки выдавались паспорта от полковой канцелярии. Получила его и Прасковья Егоровна, а люди грамотные прочитали ей вслух, чтобы впредь баба знала — кто она такая и каково она выглядит:

— «Объявительница сего, Лейб-Гвардии Финляндского полка Гренадера Леонтия Кореннова жена, Параскева Егорова, уволенная с согласия мужа ея для прокормления себя работою в С. — Петербурге, приметами она: росту средняго, лицом бела, волоса и брови темно-русые, глаза серче от роду ей 24 года, в уверение чего и дан сей (паспорт) с приложением полковой печати. С. — Петербург, 1 Марта 1812 г .».

— Теперь не убежишь, — смеялся муж, — сразу пымают. Я бы ишо писарю подсказал, чтобы родинку на брюхе твоем отметил.

— И не стыдно тебе, охальник? Уже и родинку разглядел, да где? Стыдно сказать…, тьфу!

И пошел полк в поход, а с полком пошел и Коренной. От Бородино всего лишь 108 верст до Москвы, и в канун решающей битвы русская армия прониклась торжественно-молитвенным настроением. Французы, набалованные победами, ждали сражения, словно праздника, шумно веселясь на своих бивуаках, а русские в суровом молчании готовились к битве — как к искупительной жертве во славу Отечества, столь им любезного.

Известно, что сказал Наполеон, объезжая войска своей гвардии: «Русские рассчитывают на бога, а я надеюсь на вас…»

Вечером в канун битвы русские воины, как водится, получали водку, но большинство пить отказалось:

— Не такой завтрева день, чтобы его похмельем поганить… На святое дело идем, так на што нам водка?

На восходе солнца войска уже стояли в боевых порядках, финляндский полк занял позицию у деревни Семеновской, и в шесть утра началась канонада. Русские обнимались, целуясь: