Частушки красноармейские и о Красной Армии - Василий Князев

Василий Князев

ЧАСТУШКИ КРАСНОАРМЕЙСКИЕ И О КРАСНОЙ АРМИИ

Красная армия в частушках

I

Везде и всюду, кроме Советских Республик, армия, это — остроотточенные, покорно-готовые, как к обороне, так и к захватническим нападениям, «штыки».

И — только.

Этим и ограничивается их жизненная роль.

Остроотточенность и покорная готовность (иными словами боеспособность) создается особыми приемами казарменного воспитания, лучше всего переданными солдатской прибауткой недоброго нашего, дооктябрьского, прошлого:

«Руки — по швам,Голову — в карман».

Дисциплина и человек — автомат!

Солдат не должен мыслить. Солдат не имеет права мыслить. Мыслит за него — начальство.

Техника казарменного воспитания, опять-таки, лучше всего обрисована солдатскими пословицами и прибаутками:

«Недовернешься — бьют, и перевернешься — бьют»

«Бритвы нет, так шило бреет;

«Шубы нет, так палка греет»…

Битье, битье и битье!

Отсылаем читателей к повести Куприна «Поединок», некоторые страницы которой целиком посвящены изображению этой палочной и зубодробительной системы превращения мыслящего живого человека в покорно-готовый и остро-отточенный «ШТЫК».

Вернувшись в деревню, искалеченный человек приходится здесь не ко двору, чувствует себя чужаком, мучается и доставляет невыразимые мучения окружающим. Об этом хорошо передано в рассказе Соболя — «Порченный», посвященном такому, изуродованному царской казармой, пахарю.

II

«Солдат отрезанный ломоть»…

«Солдат — горемыка, хуже лапотного лыка»…

«Двадцать пять лет — солдатский век»…

И не мудрено, поэтому, что стары , дооктябрьские, посвященные солдатчине, частушки, почти сплошь — стоны, жалобы и слезы.

Жалобы, стоны и слезы начиняются непосредственно с момента отправления в город, в ненавистный «приемный дом».

Девушка, невеста новобранца, поет:

Городской приемный дом,Сгори ты синиим огнем;Сгори ты синиим огнем—Чтоб не сдавали Колю в нем!

А сам жених, рекрут, такими словами передает свое душевное состояние перед черной разлукой:

Ты сыграй, а я споюПро участь горькую мою;Участь горькая моя —Сдают в солдатушки меня.

Или, еще более определенно:

Пойду, выду на могилу,Разбужу родную мать:«Ты вставай, родная мать,Со мною горе горевать;Со мною горе горевать—Меня в солдаты провожать!».

Нет никакой нужды передавать жалобы и стоны слезные следующих этапов: расставание — дорога — город — прием — забрит — казарма.

Дайте ножик повострее,Тошно сердцу моему:Моя молодость проходитВ серокаменном дому!

Стоны и жалобы, сплошные моря слез — вот чем сопровождалась «рекрутчина» в старой, дооктябрьской России, вот что видели и слышали в ней сурово-безмолвные стены гробов-казарм.

III

Но совсем другое дело призыв и казарма нашего, послеоктябрьского, времени.

«Солдата» в прежнем понимании этого слова, — теперь у нас нет.

Есть — красноармейцы, воины-граждане. Командир— в подавляющем большинстве, такой же крестьянин и рабочий, как и рядовые красноармейцы, — не только начальник (по опытности и знаниям), но и учитель, друг, товарищ.

Штыки их остроотточоны на случай чьего-либо разбойничьего нападения на СССР, по случаи захватнических наскоков на земли соседей вычеркнуты раз навсегда.

Красноармейцы знают, зачем они идут в красную казарму:

Собралась вас полна ротаИз рабочих батраков —Защищать свои советыОт богатых кулаков.

Гражданская война, вообще, воспитала в них воинов-граждан, прояснила сознание их, указала им единственно приемлемый для труженика, прямой, правый путь.

Ведь перед их глазами протекали потрясающие сцены классового мщения и террора озверевших буржуа-золотопогонников:

Яму вырыли большуюГенералы-палачи,Всех рабочих становилиИ стреляли до ночи,

Золотопогонники воображали, что такие устрашительные меры, подавив сознание, вернут им их взбунтовавшихся pабов», когда-то столь покорных и безответных. Но выходило наоборот:

«Эх ты, Ванюшка — голубчикВаня славный побратим,Возьмем Ваня по винтовке,Да на белых покатим».

II потом, — когда винтовка уже в мозолистых руках труженика, осознавшего классовый характер гражданской войны: —

Мы с братишкой-ВанюшкойПоменялись кольцами:За советску власть в солдатыИдем добровольцами!

Гражданская война явилась великолепной политической школой. Система классового террора справа рожала совсем не то, на что рассчитывали устрашите ли:

Не старайтесь, офицеры,Красну армию разбить:Ваше времячко минуло,И по старому не быть!

IV

Целых три года продолжалась непрерывная кровопролитнейшая война. Вот бы, казалось, удобный случай для слез, стонов, бесконечных жалоб!

Послушайте, что говорит деревенская девушка 18-го, 19-го и 20-го гг.

Когда Коленьку забрали,Я взяла с него обет:До последней капли кровиЗащищать в бою совет.

А другая девушка-героиня говорит своему ненаглядному:

Милый мой, милый мой,Ты возьми меня с собой:Ты служить будешь с винтовкой,Я служить буду сестрой!

И не только «сестрами» уходили на фронт героически) дочери рабочего класса.

Мой миленок коммунар,А я — коммунарочка:На позицию пошлют,—Отчаянная парочка!

Ни слезы, ни стоны, ни жалобы, а — сознание необходимости борьбы, горделивое любование своим ненаглядным «героем», жажда разделить с ним классовую страду:

Милый пишет мне письмо:С белыми сражается,С красным орденом домойВ отпуск собирается.

Кабы были сизы крылушки,Серебряный полет,—Полетела бы я, девушка,К миленочку во флот.

В песенках девушек запечатлена и другая сторона облика красной послеоктябрьской казармы.

Девушки — любят красноармейцев:Золотое-то колечкоТолько вечером горит,У девченочке сердечкоПо курсантике болит.

Я сидела у окошкаШила милому платок;У милого есть гармошка,А на шапке молоток.

То не ветер ветку клонит,Сама ветка клонится;За хорошеньким армейцемСама девка гонится.

Но за что любят девушки красноармейцев? За их красу? За воинскую удаль, неколебимую решимость одолеть ощетинившегося тред гибелью своею классового врага? И за то, и за это. Но на ряду с этим (а может быть, и главным образом) за то. чего прежде не было и не могло быть. Девушка любит красноармейца вот за что:

Как милого не любитьПо его портрету:Стала грамоту учитьПо его совету.

Красноармеец является проводником просвещения! Мало того, смычка города с деревней, без наличия этого вяжущего звена, вряд ли удалась бы нам в полной мере.

V

Нет слез, жалоб и стонов в оставленной красным рекрутом родной деревушке.

Нет их и в вольной казарме.

Сознательный защитник советской власти стоит на страже завоеваний своей революции, каждый момент готов ощетинившемуся врагу дать колючий смертоносный отпор:

Мы изжить хотим напасти,Чтоб покой себе добыть,А врагов советской власти —Били, бьем и будем бить.

Он далек от хвастливого, — «квасного», как говорили в старину, — патриотизма прежней палочной и зубодробительной «солдатчины»: —«шапками закидаем»!!! И, если слышим мы от него —

«Всю Рассею переедем,Всю Европу перейдем:На советы кто полезет —Тому голову свернем!»

то это вовсе не хвастание, а результат пережитого-пере-испытанного. Ему, действительно, приходилось биться и «свертывать головы» представителям чуть-ли не всей Европы. Он бил — чехо-словаков, японцев и американцев в Сибири. Он столкнул в Ледовитый океан — англичан, а в Черное море— французов, греков и итальянцев. Он имеет право на эти горделивые, полные сознания собственной мощи, строки: