Свадебный рэп - Виктор Смоктий

Виктор Смоктий

Свадебный рэп

Интродукция, блин

На изумрудном небе яростно клубилась кипень майских облаков. Башни Кремля уходили высоко вверх и тихо там кружились, словно Кремль превратился в гигантскую карусель. Вместе с башнями кружился и Мавзолей, переливающийся психоделическими цветами, с яркой разбегающейся неоновой надписью на гранитном фасаде — «БИТЛЗ».

Над площадью, усиленная электроникой, звучала торжественная клятва:

«Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия!»

Динамики гудели и свистели, из-за реверберации слова клятвы понять было невозможно, спасало только то, что все дети знали ее наизусть, как «дважды два — четыре»: голос то поднимался вверх и становился похожим на голос Буратино, то опускался к нижнему пределу слышимого диапазона, и тогда казалось, что пионерскую клятву дает Левитан.

На трибуне Мавзолея, окруженные членами Политбюро, стояли ливерпульские музыканты в пионерских галстуках и вместе с партийными руководителями страны весело размахивали разноцветными надувными гитарами. В руках партруководства гитары казались топорами, которыми они помахивали лениво, как сачковатые сучкорубы на лесоповале.

Красная площадь была заполнена детьми, которых необходимо было принять в пионеры. Их были тысячи, построенные в десятки каре. Саша летел низко над детскими головами и с нарастающей тревогой искал себя. Он неуютно чувствовал себя вне своего тела и вне своего строя. Сердце от волнения подступало к горлу и готово было вот-вот выскочить прочь.

Наконец он увидел себя стоящим рядом с Леней в строю их школы около Лобного места. Они оба повторяли слова пионерской клятвы, разносящейся над площадью.

По сигналу горна старшие товарищи стали повязывать галстуки юным неофитам, но когда пожилая дама, от которой удушливо пахнуло потом с запахом «Пани Валевской», стала стягивать узел на шее Саши, его вырвало.

Леня, которого еще не успели посвятить в пионеры, подхватил друга под руки и вывел, шатающегося от слабости, из строя. Строй сомкнулся, чтобы скрыть от пионерского начальства досадное отступление от ритуала.

— Я говорила тебе: не ешь эти пирожки? Говорила или нет? Тащите в рот всякую гадость, а потом мероприятие срываете! Ну что теперь с тобой делать? — шипела старшая пионервожатая на мальчика, который полулежал, прислоненный другом к ограде храма Василия Блаженного у подножия Лобного места.

— К борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы! — гремел над площадью мужественный, но по-отечески теплый голос.

— Всегда готовы! — эхом откликнулись дети.

Саша вздрогнул от нового приступа тошноты. Часы на Спасской башне захрипели, и раздался… звон будильника.

Саша наконец-то смог очнуться от кошмарного пьяного сна, который ему всегда снился после перепоя. А напиться было с чего.

С чего было напиться

Вчерашний день начался для Саши с большой радости — по факсу пришла копия банковской платежки на перевод пятидесяти тысяч долларов за проданный металл. Сейчас она лежала перед ним на тумбочке, придавленная стаканом с недопитой от слабости водкой.

Саша открыл глаза, еще не совсем понимая, где и в каком времени он находится.

На кухне кто-то гремел посудой.

Удивленный, Саша вышел на кухню и с изумлением увидел там Леню, своего друга, несколько лет назад уехавшего в Голландию.

Тот жарил яичницу.

На столе уже стояли пакет сока, бутылка водки, лежали невскрытые пакеты с рыбной и колбасной нарезкой.

— Сам встал? Хорошо. Жратва уже готова, — буднично сказал Леня.

— Постой, — не очень понимая, сон это или явь, пробормотал Саша. — Ты ведь сейчас живешь в Голландии? Так? — с надеждой на то, что он еще не сошел с ума, спросил Саша.

— Да, я сейчас живу в Голландии со своей женой Линдой, но ты, блин, позвонил вчера вечером и полчаса ревел, как медведь, что жизнь твоя рухнула и если я сейчас же не приеду, то на этом свете мы больше не увидимся.

— Я так и сказал? — Саша выглядел подавленным.

Леня кивнул.

— А как ты вошел? — Саша все еще надеялся, что это продолжение сна и Леня сейчас растворится.

— Через дверь, — развеял его сомнения в своем материалистическом происхождении Леня. — Дверь надо закрывать, когда домой… вползаешь. Что тут у тебя?

Саша помотал головой и застонал то ли от головной боли, то ли от того, что у него случилось.

— На, выпей, приди в себя, — подал Леня рюмку и бутерброд с семгой.

Друзья выпили, и, немного придя в себя, Саша смог произнести:

— Дефолт.

— Ну, дефолт и дефолт. Ты-то здесь при чем?

— В пятницу мне деньги в банк пришли. За металл…

— Большие? — деловито спросил Леня.

— Пятьдесят тысяч.

— Рублей?

— Долларо-ов!!! — взревел Саша.

— А чего ты волнуешься? Они же в банк пришли, не украли же их, — попытался успокоить друга Леня.

— Отвык ты от России, — горько вздохнул Саша. — Так ведь банк их и схавал.

— Как это? — изумился Леня.

— А вот так: дверь в понедельник на замок, а деньги под задницу. Или в офшор куда-нибудь, на Фиджи, в Новую Зеландию, в Антарктиду.

— Но есть же закон… наверное, — уже не совсем уверенно сказал Леня. — Ну, потерял деньги. Бывает. Еще заработаешь. Я вон тоже потерял на одной операции, но потом…

Саша хотел ответить, но тут раздался телефонный звонок. Саша панически замахал руками, чтобы Леня не отвечал, но тот с автоматизмом современного человека взял трубку и успел сказать «Але!».

— Это Фаренгейт, все пропало, — безнадежно махнул рукой Саша.

— Слушай, «Але», ты деньги когда отдавать будешь?

— Простите, вы куда звоните? — начал выкручиваться Леня.

— Куда надо! Сашку давай! — весело и зло сказала трубка.

— А его нет.

— Понятно, — ничуть не удивился Фаренгейт. — А ты кто?

— Я? Его брат. Из Пензы, — солгал Леня.

— Так вот, передай своему брату из Москвы, что звонил Фаренгейт. Жду его завтра утром в конторе. С бабками.

— В какой конторе? — стараясь придать разговору хотя бы видимость деловитости, спросил Леня.

— Где деньги занимал. Он знает. И без понтов. Обоих достанем, хоть в Пензе, хоть… где.

Из трубки послышались гудки отбоя.

— Это оно? — спросил Леня, показав на телефон.

Саша обреченно кивнул.

— А если не отдашь?

— Исключено. — Саша обвел глазами кухню. — Квартиру придется отдать, но этого не хватит. Нет, это все, все, — еще раз безнадежно махнул рукой он.

— Но ведь дефолт же. Вся страна в жопе, ты, что ли, один?

— Да страна-то хрен с ней. Она все время в жопе. Привыкла уже. Чего ей сделается? А мне могут…

— Ну что, убьют, что ли?

— Убить, может, и не убьют, но крови попьют. Нет, все, все, конец. — Он обхватил руками рассыпающуюся на куски голову.

— А почему этого, ну, который наезжает на тебя, зовут так странно, Фаренгейтом?

— Он мистики любит в работе подпустить, ожившими мертвецами клиента попугать вместо паяльника, чтобы до кондиции довести, привидениями разными, голосами с того света.

— Но ведь это же полтергейст, — удивился Леня.

— Лень, им по барабану — полтергейст, фаренгейт, дефолт. Им все годится, все в кассу.

— Погоди, ты только не паникуй. Время все-таки до утра есть, а утро оно вечера… Деньги есть?

— Немного.

— Уехать куда-нибудь сможешь?

— Куда тут уедешь? Везде достанут. — Саша опять безнадежно махнул рукой.

— Загранпаспорт есть?

— Есть, — уже с небольшой надеждой ответил Саша.

— А виза куда-нибудь открыта?

— Да, в Германию.

— Прекрасно, а оттуда — ко мне в Голландию.

— Ну и что, рано или поздно все равно придется возвращаться.

— Может, и не придется, — задумчиво сказал Леня.

— Почему? — испугался Саша.

— Потому что ты там женишься, — как о решенном деле, сказал Леня.

— Чего-о?

— Женишься. Ты женишься там за неделю, если не будешь очень разборчивым.

— Серьезно, что ли? — обрадовался Саша.

— Знаешь, сколько там одиноких баб? Разобщенность в современном обществе, некоммуникабельность. Телевизор, радио, Интернет. С работы — домой. И тут ты. Открытая славянская душа, незамутненность чувств, неизвращенная сексуальность. Образован. Умен. Романтичен. У них знаешь, о чем мужики с бабами в постели говорят? О страховке, о недвижимости, об автомобилях.

— С бабой? Об автомобилях? — удивился Саша.

— Представь себе. Они не воспитаны на русской литературе, музыке.

— Да, я-то тоже в общем-то не очень на музыке.

— Только без этого, без ложной скромности. В нас это природное. Вот я по себе скажу — любят они этакую достоевщину, мятежностьдуха, нашу непредсказуемость. Вот как я женился, — Леня сделал несколько неопределенных жестов рукой, обозначив какой-то замысловатый зигзаг, — и все.