Усталость (или жизнь по Шимону Афлало) - Даниэль Скляднев

Даниэль Скляднев УСТАЛОСТЬ (или жизнь по Шимону Афлало)Предисловие переводчика

Уважаемый читатель. Этот маленький рассказ написан совсем еще молодым человеком и потому, наряду с присущей юности новизной переживания и яркостью впечатлений, может грешить некоторой отрывочностью мировоззрения. Однако — и за это, как человек, хорошо знакомый с израильской действительностью, ручаюсь — рассказ очень точно показывает мысли и чувства молодых людей разного происхождения, соединенных жизнью и ею же поставленных лицом к лицу с суровыми ближневосточными парадоксами. В рассказе много разговорно-уличной ивритской лексики, которую переводчик старался передать соответствующими средствами современной русской словесности.

УСТАЛОСТЬ (или жизнь по Шимону Афлало)(пер. с иврита Леонида Скляднева) 

"Абукасис1... теряет мяч, и Джереми1 начинает контратаку Камеруна. Длинная передача Этто1... принимает мяч на грудь и — вот это разворот! Сэмуэль Этто! Оставляет Бенадо1 позади застывшим на месте... Этто... Этто... Этто... все еще Этто... Нет, посмотрите только, как свободно он бежит. Поднимает голову... Верхняя передача... Эмбома1[1]! Четыре — ноль!!" "Н-да, Рами[2]... Опять проблема сборной в центре поля..." "Двадцатая минута здесь, на стадионе "Арена оф Шальке". Камерун — четыре, Израиль — ноль в группе "гимель", чемпионат мира 2006... Прости меня, Саги, но эти черные опустили нас, как хотели!" "Э-э... Рами... Мы, как-никак, в прямом эфире..." "Какого черта "в прямом эфире"! Они опустили нас, как хотели!"

"Да уж... Ради этого стоило пробиться на чемпионат," — с унылой иронией протянул Йогев и устало лег локтями на стол. Искаженные зеленым стеклом стоявшей перед ним пивной бутылки ликующие на экране камерунцы казались большеголовыми чудовищами, скалящими крупные лошадиные зубы. Он с раздражением поднял голову и высосал остаток пива из зеленой бутылки. "В самом деле, опустили, как хотели..." — "Ну, смотри, в общем-то, оно неплохо: что ни говори, а чемпионат мира, — попытался успокоить Йогева Алекс, — Забили гол Италии..." — "Да... И получили пять в свои ворота," — с горечью перебил его Йогев, не в силах совладать с привычкой тяжело переживать каждый проигрыш родной сборной. Хотя, сказать по правде, часок-другой за бильярдом и пара "Бен-Ладенов"[3] привели бы его в порядок, и до завтра горечь растаяла бы без следа. Но, как бы то ни было, он переживал.

Игра возобновилась. Комментатор сумел-таки, если и не стать спокойным, так хотя бы таковым казаться, и уже обходился без выражений, усугублявших горечь падения сборной до глубин геенны огненной. Да и то сказать, игра была потеряна.

Я оторвался от экрана и обвел глазами плавающую в дыму и пивных парах комнату. Напротив телевизора, на большом диване сидел Алекс, тот самый пытавшийся исцелить Йогева философ, который любил представлять все в ином свете и находить глубокий философский смысл в вещах бессмысленных. Рядом с ним — Сергей, солдат инженерных войск. Два дня назад бедолага схлопотал залп из РПГ — кстати, изготовленного на далекой его северной Родине, а может быть и в родной его Туле — в лобовое стекло своего военного бульдозера в Газе. Разорвавшийся снаряд оставил чуть видную царапину на толстенном бронестекле, однако, царапина куда более глубокая осталась в солдатском сознании: с того самого момента Сергей пребывал в состоянии раздражительности  крайней, говорил отрывисто и дымил как паровоз, прикуривая дрожащими пальцами новую сигарету от только что выкуренной.

Третьим на диване был Йогев, хозяин квартиры, все еще ошеломленный провалом сборной. Он пил пиво из бутылки, разражаясь время от времени сочными марокканскими проклятиями.

"Ну ладно, мужики, — я устало поднялся с кресла, — Дело тут ясное, а я — как выжатый лимон. Так что, пойду, пожалуй." — "Как это "пойду"? — возмутился Йогев, — Досмотри хотя бы первый тайм!" Он попытался убедить меня остаться, но заметив выражение крайней усталости на моем лице, махнул рукой и встал, чтобы закрыть за мной дверь.

Я простился со всеми и вышел. Смеркалось. Фонари делили пустынную улицу на светлые и темные участки. Огромных размеров серый уличный кот уставился на меня зелеными горящими глазами. Он сидел на высоком мусорном ящике, так что глаза наши находились почти на одном уровне. Я ответил на его взгляд, и некоторое время мы смотрели друг другу в глаза, пока кот не ретировался. Как и большинство представителей его рода, он не выдерживал прямого человечьего взгляда. Никто не любит, когда ему лезут в душу.

Я пошел своей дорогой, вдыхая горячий пыльный воздух, густо приправленный сложным ароматом выхлопных газов и канализации. О-о, "дым отечества"!

Так бесцельно брел я по улице — просто шел, отдавшись столь же бесцельным мыслям. Я устал... Так устал... Просто выжат до капли... Это преследует меня, возвращаясь, как минимум, раз в месяц — необъяснимое чувство усталости. Поначалу казалось, это оттого, что я и вправду устал: учеба, армия, работа, снова учеба — понятное дело. Но сейчас, когда я вернулся из эйфорического безделья заграницы, что это вдруг? Чувствовал себя свежим, даже, как это говорят про дебилов, "гипер-активным", и вдруг — на тебе. Необъяснимо.

Сие тупиковое раздумье прервал неожиданный истошный зов: "Эй, Петрович!" Я обернул на голос удивленный взгляд и издал ответный вопль: "Шимон! Как жизнь?" Шимон Афлало, бывший моим соседом еще в школьные годы, когда мы жили на улицу Синедрион, собственной персоной поднялся мне навстречу из-за столика пустого открытого кафе и с искренним жаром сжал мою руку: "Как ты сам-то, Петрович? Рожа — как верблюд на тебя наложил. В чем дело?!" — "Устал, Шимон... Знаешь, как это..." — "Устал... Понятно, устал... Жизнь, она утомляет, — он с понимающим цинизмом покачал головой и легонько хлопнул меня по спине, — Идем, Петрович, посиди здесь со мной. Все равно делать тебе нечего — слоняешься по улицам, как наркоман. Идем, Петрович." Делать мне и в самом деле было нечего, и я уселся на грязноватый пластиковый стул за столиком в маленьком кафе-лавчонке, давно мне знакомом. Шимон сидел передо мной — смуглый восточный молодец в белой, со свежими на уровне поджарого живота следами сочащейся жирным соком шуармы[4], шортах и майке с гордой надписью "Апоэль"[5].

"Ну, так, что слышно, а, Петрович?" — он называл меня этим странным русским прозвищем, прилепившемся ко мне еще в детстве, я даже не помню, почему, — Что слышно-то?" — "Я знаю, что слышно?.. — ответил я устало, — Вроде, так, нормально..." — "Нормально..." — хмыкнул он и впился зубами в наполненную сочной шуармой питу[6]. Прожевав, спросил: "Сборную смотрел?" — "Минут двадцать. Йогев в истерике был." — "Так, вы у него сидели?" — "Да... Алекс, Сергей, я." "Уалла[7], вся мафия!" — одобрительно рявкнул Шимон и снова впился в шуарму. Потом спросил: "А что там с Сергеем-то?" — "Да, как сказать,.. — неуверенно протянул я, — Он... приходит в себя, знаешь..." — "Я слыхал, это круто было! Прямо в лобовое стекло!" — "Да... Он сказал, что видел его глаза, когда тот стрелял..." Шимон, с набитым ртом, сочувственно покачал головой. "Смотри, что-то не то там происходит, Шимон... Все эти операции... Нас посылают взрываться на минах — считай, на верную смерть! И все, чтобы только выглядеть паиньками в глазах американцев!" — горечь, переполнявшая меня, вырвалась наружу. Шимон проглотил остатки шуармы, прополоскал горло колой из банки и по-восточному коварно, как он это умел, промурлыкал: "А что бы ты хотел? Вломить им с воздуха, а? Может, напалм, как в Афганистане?!" Я молчал, и он продолжил убежденно: "Я знаю, это то, что ты думаешь. Потому что это у вас в крови, у всех..." "У нас у всех? Кто это "мы все"?" — не понял я. "Русские, брат. Вы все — орава чокнутых славян. Вам и Бог по фонарю!" Я непонимающе смотрел на него, пока он шумно пил колу из банки. "Бог вам по фонарю! И это всегда так было, еще с черт знает каких времен. Я знаю, я читал. Когда пришли к одному из первых русских князей христиане, послы папы римского, и сказали ему, давай, типа, обращайся, Бог там и все дела... Знаешь, что он им, этот князь, ответил?!" — "Афлало, в натуре, ты на игле что-ли опять? Что, теперь христиане?!" — оборвал его хозяин заведения, слушавший наш разговор издалека. Шимон, пропустив мимо ушей его замечание, продолжал: "И знаешь, что он им ответил? Выхватил из ножен меч, сунул им в морду и сказал: "Вот мой бог!" Буквально так!" — "Короче, вставил им..." — пробормотал хозяин и отвернулся, чтобы приготовить еще одну порцию фалафеля[8].