Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг - Роман Абинякин

Роман Михайлович Абинякин

Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917–1920 гг

Введение

Нет дела, коего устройство было бы труднее,

ведение опаснее, а успех сомнительнее,

нежели замена старых порядков новыми.

Изучение истории социальной и политической борьбы в России XX века является одной из основных проблем современной науки, и без него невозможно осмысление глубин того кризиса, апогеем которого стала Гражданская война и ее последствия.

Распутье, на котором оказалась Россия в 1990-2000-е гг., структурный кризис в сочетании с преимущественно критическим отношением к прежнему пути развития и отсутствие достойной альтернативы вызывают обращению к историческому опыту в аналогичной ситуации смуты. Неизбежно переосмысления прежних подходов и поиск новых, способных объективно осветить формирование, сущность и противостояние основных сил социального конфликта 1917–1920 гг. В условиях непоследовательного и нередко разрушительного реформирования, ослабления государственности, идейного расслоения общества, усиления социальной демагогии, падения внешнеполитической активности и авторитета, появления угрозы территориального распада страны неизбежно обращение к анализу особенностей сил, претендовавших на положение основной альтернативы большевистскому режиму.

Особую значимость сегодня приобретают два направления обозначенной проблемы. Во-первых, взгляд на Белое движение как на культурно-нравственный феномен, унаследованный из дореволюционной России, но неизбежно деформированный в эпоху Гражданской войны. На целесообразность изучения человеческого аспекта, Гражданской войны «как состояния души» и социального происхождения белого офицерства уже не раз указывал ряд историков, в том числе и зарубежных.[1] Во-вторых, преодоление традиционной оторванности рассмотрения Гражданской войны от революции.

Длительное время о личном составе Белого движения не велось и речи, и лишь периодически имело место попутное освещение его особенностей. Впервые это сделал Н. Е. Какурин.[2] Весьма интересны своим обращением к предыстории Гражданской войны книги В. Д. Поликарпова,[3] проследившего ряд внешних проявлений складывания социальной базы Белого движения. Эмигрантские авторы (H. H. Головин, А. А. Зайцов, Н. Г. Росс, Н. П. Полторацкий[4]), помимо предвзятости, сумели сделать выводы только по отдельным вопросам, неплохо описав их, но не сумев по большому счету проанализировать.

Середина 1990-х — начало 2000-х гг. характеризуется бурной активизацией исследований по истории Белого движения. К сожалению, значительное место среди них занимали либо слегка обновленная «политическая история», либо эмоциональные нарративы[5] о «трагедии Белой Гвардии».[6]

A. B. Венков и Ю. Д. Гражданов[7] главное внимание сосредоточили на политической канве и роли внешних факторов в нем. В. Д. Зимина рассматривает Белое движение более широко и многопланово, затрагивая и социальные, и идеологические стороны.[8] В. П. Федюк произвел более глубокий анализ ментальных особенностей ВСЮР, чем многие иные исследователи (но при этом мало касаясь происходивших в них социальных процессов).[9] В. П. Слободан[10] произвел лишь общий обзор основных моментов Белого движения на Юге России, включив в него описательные биографические фрагменты лидеров, но ограничился фрагментарным анализом и отрывочными неопределенными выводами. А. Д. Сухенко[11] рассмотрел Белое движение в совокупности всей палитры проблем (стратегия, аграрный вопрос и т. д.), причем анализ социального состава всех добровольцев произведен на основе крайне ограниченных данных о нескольких десятках старших первопоходниках, опубликованных еще пятнадцать лет назад.[12] Говорить о достаточном уровне качества работ В. П. Слободина и особенно А. Д. Сухенко не приходится. В.Ж. Цветков обозначил вопрос социального состава Добровольческой армии, но его сжатое исследование затронуло данный вопрос все же лишь в связи с изучением системы комплектования.[13]

В обобщающе-справочных работах С. В. Волкова об организационной структуре Белого движения содержится персональная информация о комсоставе и составленные им списки участников 1-го Кубанского похода.[14] Последняя монография С. В. Волкова содержит обширную, отчасти систематизированную информацию о количественных показателях белого офицерства и динамике их изменений, а также о его роли в армии — правда, роли чисто «военной». Однако невозможно всерьез согласиться с тем, будто белое офицерство вобрало «все, что представляло культурные и духовные силы страны, в их рядах сохранялись традиции русской армии и российской государственности».[15] Такое мнение может бьпь высказано либо исключительно априорно, идеологически ангажированно, либо без серьезного анализа духовной и социально-психологической сфер добровольчества.

По сути дела, изучать Белое движение пытались, не рассматривая его непосредственных участников. Для понимания же социально-психологических механизмов революционной смуты просто необходимо увидеть внутренний мир, эмоции и мотивации живых людей. Между тем ощутить себя в шкуре офицера-добровольца не смог ни один из исследователей, и во многом потому, что даже не пытался этого сделать.

Впрочем, отдельного и совершенно особого упоминания достойно фундаментальное исследование социально-психологической природы и последствий революционных деформаций психологии масс, произведенное В. П. Булдаковым[16] и являющееся, по сути, утверждением качественно новой парадигмы понимания всей истории России XX века вплоть до современности. Автор не ищет виновных и не описывает, а осмысливает насилие, которое выступает в роли своеобразного индикатора, позволяющего раскрыть психологические и ментальные глубины кризиса массового сознания и их практического воплощения, в частности, и в среде добровольческого офицерства.

Для выявления глубинных структурных и психологических деформаций общества в условиях революционной смуты весьма важно выяснить, насколько социальный состав добровольческого офицерства зависел от условий, причин и целей формирования армии и взаимосвязи с его мировоззренческими особенностями. Необходимо четко задать целый ряд вопросов, над которыми ранее никто попросту не задумывался. Как ситуация, в которой оказалась русская армия в феврале-октябре 1917 г., стимулировала офицерскую активность в Белом движении? Каковы пути, способы и мотивы вступления офицеров в Добровольческую армию? Насколько разнообразен социальный состав офицеров-добровольцев, чем он был обусловлен и как изменялся в ходе Гражданской войны? В чем специфика офицерского мировоззрения и взаимосвязь с более чем проблематичной повседневностью революционной смуты? Насколько был сплочен офицерский корпус Добровольческой армии, и вообще могло ли в нем присутствовать социокультурное единство?

Наиболее значимым является период с февраля 1917 г. по ноябрь 1920 г., а особенно обращение к февральско-октябрьским событиям — к истокам не столько формирования Белого добровольчества его лидерами, сколько к социально-психологической привлекательности для рядовых участников.

Источниковой базой исследования стали архивные документы. Были использованы материалы Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ, фонды Р-5895 — В. Г. Харжевский, Р6050 — штаб Дроздовского полка, Р-9123 — штаб Алексеевского полка) и Российского государственного военного архива (РГВА, фонды 39689 — штаб 2-го Корниловского полка, 39688 — штаб Марковской дивизии, 39689 — штаб 1-го Марковского полка, 39720 — штаб Добровольческой армии, 39725 — управление полевого контролера Добровольческой армии, 39914 — штаб 2-го Сводно-Гвардейского полка). Они содержат богатейшие фактические данные, характеризующие личный состав и внутренний социокультурный и повседневный мир офицерства добровольческих частей. Это именные списки, должностные расписания, денежные ведомости, алфавиты офицеров, приказы по полкам и секретные информационные бюллетени первых лет эмиграции. Именно они послужили главным источником для создания систематизированных персонально-биографических данных, ставших основой для социально-статистического анализа. Множество бытовых деталей, не предназначенных для обнародования и потому заслуживающих достаточного доверия, оказали серьезное воздействие на осмысление добровольческого менталитета.

Вторую, не менее значимую группу архивных материалов составляют многочисленные документы личного происхождения, осевшие в ГАРФ и до сего времени не использовавшиеся, либо затрагивавшиеся фрагментарно (фонды Р-5827 — А. И. Деникин, Р-5853 — А. А. фон Лампе, Р-5881 — коллекция отдельных мемуаров эмигрантов (воспоминания Д. Б. Бологовского, С. Н. Гернберга, П. В. Колтышева, M. A. Пешни), Р-6562 — A. B. Бинецкий, а также дневник В. К. Витковского из фонда В. Г. Харжевского). Они чрезвычайно ценны не только содержащимися в них личными впечатлениями и оценками, но и сообщением целого ряда неизвестных ранее моментов, которые позволяют существенно скорректировать прежние представления. Наиболее это касается сюжетов записок Бологовского о зарождении добровольчества на Румынском фронте и о вражде М. П. Дроздовского и И. П. Романовского, а также документы Деникина о роли А. П. Кутепова в его уходе с поста Главкома ВСЮР. Особенно следует упомянуть дневник А. А. фон Лампе, который представлял собой сочетание офицера гвардии и Генерального Штаба, достаточно высокой официальной должности и влиятельного негласного положения помощника начальника организации "Азбука" В. В. Шульгина. Это обусловило его глубокую информированность о скрытой стороне многих событий. Кроме того, источники данной группы уточняют некоторые факты, отраженные в опубликованных мемуарах в искаженном виде.