Ad Majorem Dei Gloriam - Джанни Монтанари

Монтанари Джанни

Ad Majorem Dei Gloriam

Джанни Монтанари

AD MAJOREM DEI GLORIAM

Перевод И. Горачина

[* К вящей славе Господней (лат.) - девиз Ордена иезуитов.]

Вестфалия, 16 марта, 11 час. 30 мин.

Крепость, стоящай на небольшом возвышении посреди сгоревшей пустынной равнины, казалась чудовищным желтым песчаным пирогом со множеством отверстий, словно лакомка-ребенок натыкал пальцем, чтобы украдкой попробовать белое, пышное тесто.

Углубление и щели, точно раны, четко видневшиеся на гладкой стене из льдобетона, были оставлены трехсотпятимиллиметровыми снарядами коммунистов, которые непрерывно обстреливали крепость с расстояния нескольких километров. Но, чтобы быть точным: кроме вентиляционных шахт не было ни одного настоящего отверстия, потому что сводчатые шестиметровые стены Великолепно выдерживали град снарядов; зачастую даже гранаты отскакивали от них и взрывались во рву, окружающем стены; но по крыше, состоящей из чудовищного двухметровой высоты блока напряженного бетона, появились признаки разрушения.

Снаружи блок выглядел желтоватой плоскостью, усеянной более или менее глубокими царапинами, но те немногие, кто пересекал внутренний двор, замечали, что щели день ото дня становились шире и что из некоторых уже сыплется пыль.

В окруженной крепости не слышно ни грубых шуток солдат, ни точных приказов фельдфебелей, ни звуков ежедневной смены караула, ни барабанного боя, зовущего на обед или перекличку. Воздух между толстыми, белыми стенами тоже кажется завезенным из другого мира, из замкнутого темного пространства, где трудно дышать; он царапает горло, как едкий дым, и заглушает звук голосов. Это такой воздух, как и тот, который всегда находится в гробу вместе с трупом.

Единственный непобедимый хозяин этого воздуха - смерть.

Высокочтимый святейший патер Антонио де Гуэвас находился в весьма затруднительном положении, которое он не мог назвать отчаянным только потому, что он был верующим человеком. Он знал политкомиссара Грушикова, командующего Девятой Ленинградской дивизией, и легко мог представить себе, какая судьба ожидает его людей, если они сдадутся. Он все еще читал приказ, полученный несколько часов назад.

В осаде крепости принимало участие девять тысяч человек, которые, по всей видимости, были отлично вооружены.

Тяжелая полевая артиллерия, примерно десять 155/45-батарей, 203/25 гаубиц и мортир, множество пушек и самоходных орудий и два соединения танков Т-49.

Как ему защититься с его двумя тысячами человек, у которых очень мало снаряжения и которые не могут ответить?

Он был готов выдержать бесчисленные атаки шесть месяцев, но теперь роты противника стали осторожнее и обстреливали крепость с должного расстояния, не подвергая себя опасности.

Патер Антонио уронил листок на стол и сцепил руки.

Почему Рим не отвечает?

Крепость была узловым пунктом северной оборонительной линии, и, если врагу удастся прорваться в этом месте, он достигнет Парижа прежде, чем его остановят.

Патер Антонио несколько лет назад посетил Париж, и это было одно из самых светлых воспоминаний в его жизни; он стоял на широких белых ступенях Нотр-Дам, полный благоговения и невероятного удивления. Гигантская белизна устремлялась в голубое небо, поражая великолепием каждой своей детали, и дарила его кровоточащему, измученному многомесячными боями в Африке сердцу сладкое чувство мира и уюта, меланхолическое мгновение мистического восторга, которого он никогда больше не сможет забыть.

Патер Антонио опустил руки, поднялся и глубоко вздохнул. В этом лишенном окон помещении он испытывал удушье и поэтому покинул комнату.

Лифт быстро доставил его на наблюдательный пост у внешних укреплений. Он прислонился к трехсотпятимиллиметровой пушке и долго смотрел на выжженную землю, окружающую крепость. Он чувствовал себя усталым, смертельно усталым, как больной, что встал в первый раз и его груди едва удалось набрать воздух, его легким стоило чудовищного усилия вдохнуть свежий, чистый бриз запоздавшей весны. Весна, которую так долго ждешь, когда, кажется, не будет конца грохоту и пламени яростного сражения.

Патер Антонио отогнал мрачные мысли.

Если бы небо было безоблачно, он мог бы увидеть вдали нечеткие очертания блестящих куполов кафедрального собора Арнхейма.

Издалека до его ушей доносились залпы артиллерии, однако намного ближе он услышал треск постепенно разрушающегося укрепления неподвижного гиганта.

Беспокойство священника росло.

Почему Рим не отвечает?

Рим,16 марта, 11час. 47 мин.

Кардинал Пьетро Сабатини, особый военный советник Папы Пия XV, размышлял в своем рабочем кабинете над этим призывом о помощи. Надеялись, что крепость продержится хотя бы до лета, если после нового набора рекрутов будет восстановлен необходимый вспомогательный контингент, но эти оценки, по-видимому, были слишком оптимистичны. Возникла критическая ситуация. Отряды были рассеяны по фронту, протянувшемуся на полмира, и было очень трудно своевременно перебросить подкрепление, которое так настойчиво просит патер Антонио.

Кардинал внимательно изучал большую настенную карту. Коммунистическая атака в Швеции была отбита, хотя и с трудом, но не с особенно большим уроном. Потери составили одну тысячу шестьсот тридцать убитых и несколько тысяч раненых, которых эвакуировали в тыл, заменив свежими отрядами. Он мог бы создать вспомогательный корпус из легкораненых, которые еще боеспособны, но счел это бессмысленным убийством.

Ёедные раненые парни никогда бы не смогли оказать достойного сопротивления элитным войскам Грушикова.

Взгляд его переместился на другую сторону карты. В Карпатах тоже шли бои, но положение было не таким уж плохим. Пятая и Седьмая дивизии надежно удерживали позиции, и в данное мгновение не было угрозы вражеского прорыва. Но Карпаты находились слишком далеко, а воздушные силы, постоянную занозу в пятке, использовать было нельзя.

Кардинал нервно провел по лбу длинной, гибкой рукой: бессмысленно было также ослаблять линию защиты на Среднем Востоке и идти на риск.

Он медленно и глубоко вздохнул, чтобы преодолеть нервозность и заставить руки не дрожать. Он не мог снять, ни единого полка, чтобы направить его на помощь патеру Антонио.

Кардинал довольно, давно уже знал этого осторожного и умеренного иезуита и всегда считал его великолепным солдатом, мужество и готовность к действию которого удивляли всех. Теперь он испытывал к нему что-то наподобие чувства вины, потому что ничем не мог помочь.

Кардинал сидел неподвижно, молча задумавшись, а в его уме созревал план, похожий на бледно-розового червя, который сначала опасливо, а потом все более уверенно выползает на свет солнца.