Большие Надежды (СИ) - Оськина Варвара

Варвара Оськина

Большие Надежды

Глава 1

Одиночество – страшное чувство. Оно одновременно и испуг, и тоска, и опустошение, и нервное ожидание, которое больше похоже на плохое предчувствие. Когда приходит одиночество, нервно переплетаются пальцы, а взгляд шарит по сторонам в поисках кого-то… чего-то. И если подождать, то можно почувствовать, как начинают ныть кости, – это мозг просит о помощи, боясь захлебнуться в порождённых им ощущениях. Одиночество – это страх, ненужность и, в конце концов, злоба, которая толкает нас на самые страшные преступления.

Наш Город был создан, чтобы сбежать от этого чувства. Построенный на остатках былого могущества, он стал убежищем, основой существования и, конечно, ловушкой. Ведь без Города не будет и нас. И в этой клетке мы начали выживать, учились не чувствовать и не сострадать, учились умирать во имя жизни, и жить ради будущей смерти. А потому не заметили, как идея стала доктриной в руках человека, которого я имела несчастье любить.

Дневник Руфь Мессерер

Мерзкий дождь бил по маске, закрывавшей лицо, так сильно и точно, словно хотел стать шрапнелью. Артур Хант чуть повернул голову, вопреки правилам отводя взгляд от заключённой, и оглядел собравшуюся толпу. Люди молчали. Они стояли ровными группами и все, как один, осуждающе смотрели на возвышавшийся в центре площадки помост, что служил продолжением одного из «зубцов» огромной, прятавшейся в облаках Башни. Никто не шевелился, не пробовал отереть мокрое от дождя лицо или поправить сползавший с головы капюшон. И в этой тишине общественного порицания шум падавших капель, которые дробью отскакивали от плащей, мостовой и прозрачного куба со смертницей, казался до того громким, что то и дело заглушал собой гул Щита. От этого становилось немного тревожно, но страх для главы Карательной службы стал давным-давно чем-то привычным. В конце концов, чем отличается страх наказания или ошибки от страха подохнуть прямо сейчас? Ничем. Хотя бы потому, что за каждый проступок ему и так была положена смерть, которую он, разумеется, обязан встретить со всей данной ему благодарностью. Ибо его жизнь ничто. Жизнь Города – всё!

Едва заметно передёрнув плечами, Хант скрестил за спиной руки и принял позу «Спокойствие». В голове невольно всплыли строчки из кодекса:

«Встречай опасность с той же уверенностью, с какой смотрит на тебя Великий Суприм. С открытым лицом и безоружный».

Захотелось хмыкнуть, но Хант сдержался. Тезис про «открытое лицо», очевидно, добавили исключительно ради метафоры, а не из практичности. В условиях Города маска порой была необходимым условием выживания, а уж за Щитом и подавно. Кому хочется захлебнуться собственной кровью из опалённых Бурями лёгких?

Впрочем, сегодня здесь было слишком сыро, а потому безопасно. От разлетавшихся вокруг мелких брызг воздух стал таким влажным, что это чувствовалось даже за респиратором маски, а набухший от воды ворот чёрного кителя с каждой минутой всё невыносимее натирал шею. Кажется, проклятый дождь оседал даже в лёгких, вызывая желание откашляться, но глава Карательной службы не мог позволить себе такой вольности. Не сегодня. Не в этот момент. Поэтому он терпел, зная, что другой погоды в Городе, в общем-то, никогда не бывало. Это там, за пределами Щита, можно иногда увидеть фиолетовое солнце или кусок зеленоватого неба, в Городе же из-за перерабатывающих углекислый газ станций всегда было облачно. И холодно. Здесь вообще существовало лишь два времени года – мокрая зябкая дрянь и ледяной дождь. Утром на календаре значилась «дрянь».

Хант снова скользнул взглядом по собравшимся сегодня на площади. На фоне их тёмных от влаги фигур было видно, как, повинуясь налетавшему со стороны Щита ветру, дождь густыми полосами ложился на мощённую плитами площадь. И это, пожалуй, было единственным доступным сейчас развлечением. Обычно казнь проходила во внутреннем дворе Башне, в тени массивного здания, но эту должны были видеть все жители. В назидание и, разумеется, для проверки. Те, кто не вместился на площадь, будут смотреть трансляцию на больших экранах и внимать речи Суприма прямо на улицах, пока их методично будут сканировать отряды народной полиции и, разумеется, его личных Карателей. Артура Ханта учили не верить, и он, конечно, не верил. Никому. Поэтому сегодня он мог скупо порадоваться громоздкости форменного обмундирования, которое полагалось надевать на такие мероприятия. Маска позволяла незаметно рассмотреть нужных людей, а большой плащ прекрасно скрывал нюансы движений. И поскольку Ханту было скучно, нудно и давным-давно не интересно, он позволил себе немыслимую вольность пошевелиться. Правая рука Верховного Канцлера поглубже натянул капюшон и внимательнее вгляделся в первый ряд, который контрастно выделялся серым цветом плащей.

В голове билась одинокая, но оттого яркая мысль: «Кто?» Кто будет следующим? Есть ли кто-то ещё? И, если есть, то гдеон? Хант шарил взглядом по шеренгам людей, выискивая малейший намёк, что у предателя были сообщники, но никто не повернул головы и не отвёл взгляд. И в их глазах было только презрение и яркая ненависть к стоявшей в Стеклянном кубе фигуре. Ничего лишнего. Артур поджал губы и медленно выдохнул.

О том, что в мягком брюхе Канцеляриата завёлся предатель, он понял где-то полгода назад. Сначала случайности сложились в подозрительные совпадения, а те, в свою очередь, в дорожку закономерностей, по которой глава Карательной службы крался долго и тщательно, пока не наткнулся на сопротивление. Хант не был наивным и, конечно же, знал, что в любом замкнутом обществе всегда найдётся парочка тех, кто возомнит себя новой властью. Тот, кто захочет перечеркнуть и обесценить то, что создавалось трудом, кровью и ценой жизни, не дав взамен ничего, кроме хаоса и беспорядка. Верховный Канцлер тактично именовал их вредителями. Хант был прямолинейней и открыто называл выродками. И, по сути, они ими и были. Бракованный материал эволюции, который следовало найти и уничтожить до того, как он пустит корни… расплодится. Хант ненавидел их, и, судя по всему, это было весьма взаимно. По крайней мере, оставленные на железных пластинах Щита надписи оказались довольно доходчивыми.

Собственно, пойманный предатель должен был заниматься именно этим – выявлять выродков и уничтожать их ещё в зародыше. Но вместо этого помогал ублюдкам появиться на свет, и Хант этого не понимал… не находил ни одной причины, зачем спасать тех, кто заранее обречён эволюцией. Они ведь не просто ущербны. Эти люди опасны.

Хант бросил взгляд на спокойно стоявшую в Кубе женщину и скрипнул зубами, пока в памяти строчка за строчкой всплывало её досье.Руфь Мессерер. Пятьдесят лет, вдова. Обучалась при интернате Суприма и подавала большие надежды. Десять лет руководила службой Регулирования Единообразия Населения. Генетического продолжения не имеет. Стерильна.Всё. На этом и без того скупое описание резко обрывалось, давая оскорбительно насмешливый намёк, что самое интересное было давным-давно уничтожено. Кем? Хант не знал, но определённо сделает всё, чтобы найти всех причастных.

Вообще, в том, как глупо попалась Мессерер, чувствовался настолько откровенный подвох, что Хант был готов взвыть от бессилия. Ей было пятьдесят. Ещё один год, и эта женщина получила бы почётную «инъекцию Милосердия», после чего о ней можно было забыть. Но нет! Она позволила себя поймать, и ему только предстояло понять – зачем.

От вспыхнувшего в крови бешенства Хант сжал затянутые в перчатки кулаки, но тут на плечо опустилась чужая рука, и послышался голос:

– Не спеши, Артур. Ты же не хочешь разочаровать Суприма своим беспокойством? – Великий Канцлер говорил шутливо, но его сухие старческие пальцы сдавили броню на плече Ханта с удивительной силой, недвусмысленно приказывая взять себя в руки. – Ты удостоен великой чести…

– Быть палачом.

– Быть рукой правосудия. Закон – путь к единству. Гармонии. И ты его верный страж.