Мир сотворенный - Арон Тамаши

Арон Тамаши

МИР СОТВОРЕННЫЙ

Опечалил господь Адама и Еву, но люди в утешение дали им тот день, что предшествует рождеству. И коли уж он принадлежал им, не тужили они в этот день ни о каких своих бедах, а прижимались, бедные, теснее друг к дружке и в любви своей так продлевали ночь, что она и на заре не кончалась. Они еще сладко дремали, когда хозяин из-под жениного бока буркнул в дверь мастерской:

— Лёринц, встал, что ли?

Как два пестрых мотылька от дальнего грома, вспорхнули веки Лёринца.

— Встал, встал! — поспешно ответил он.

В доме снова широко и по-хозяйски простерлась тишина, только слышно было, как мерно дышат где-то Адам и Ева, и хозяйка, мягко поворачиваясь на другой бок, говорит:

— Поспим еще немножечко, Шаму…

Раз, другой вздрогнули веки Лёринца, потом он весело сел на мешке с соломой, постланном на полу столярной мастерской. Тихонько огляделся: кругом еще властвовали сумерки. Лишь снежинки струили в два окошка мерцающий свет. Где-то в комнате, словно сорочий король, тикали часы, и вдруг затрещала свежесклеенная мебель, будто хотела их испугать.

Лёринц прислушался.

— Работают…

Потом он зажег лампу, в два счета оделся и затопил железную печку. Вспыхивая, загорелись стружки, занялись, потрескивая, еловые поленья, и пламя, извиваясь, скользнуло вверх по печной трубе.

Рассветало.

Лёринц подошел к окну, выходившему на дорогу, и распахнул обе створки. Он выглянул в зимний мир, что сам с собою весело играл в рассвет, такой был игривый. Летели, кружились снежные хлопья, толстые и бархатистые, летели, куда им вздумается, и все же в великом порядке. Они мягко усаживались на проводах и в саду, на тротуарах и кровлях и увядали лишь в причудливых выбоинах дороги. Иногда, как сама тайна, проходил мимо кто-то из деревенских, а один раз проехала телега, да с таким скрипом, словно колеса ее давно стосковались по человеческому уху.

Таким было утро сотворенного мира.

Задумался Лёринц о вечном Мастере, который вращает день и ночь и смазывает этот скрипящий мир, потом старательно прибрал в мастерской и накинул на плечи куртку, собираясь, как обычно, идти за хлебом. В другие дни он просто, не говоря ни слова, шел к булочнику и приносил хлеб на весь день, всегда одинаково. Но сегодня так хорошо было, что его распирало от радости и больше всего на свете хотелось сейчас войти к спящей хозяйке и пощекотать ее, пусть и она порадуется этому чудесному утру!

— Хозяйка, я пошел! — крикнул он через притворенную дверь.

И услышал в ответ:

— Восемь возьми!

— Чего восемь?

— Булок.

— А хлеба взять?

— И хлеба возьми, как всегда.

Лёринц от неожиданности не знал, что и подумать, так его смутили эти восемь булок. Восемь?! Такого еще не случалось, а он уже десять недель тут в учениках и все эти десять недель каждый день ходит за булками. Но ведь за двумя! За двумя, для хозяйки, потому что они с хозяином всегда едят хлеб. Его они будут есть и сегодня утром, ведь хозяйка велела купить и хлеба. Зачем же тогда восемь булок?! Неужели она одна их съест? Или будут гости?

Не понравилось Лёринцу, что вместо двух булок стало вдруг восемь.

«Странные они, эти женщины…» — подумал он.

Но спорить не стал, а пошел к булочнику, спросил у него, как он спал-почивал. Булочник ответил, что ночь в работе провел, как лисица, и выложил Лёринцу хлеб и две булки, как обычно.

— Вот и вы не все знаете, — сказал Лёринц булочнику.

— Чего ж это я не знаю? — удивился тот.

— А то, что восемь булок велено, а не две.

Ну, коли велено восемь, восемь он и получил и отправился домой. Лёринц нес в большом бумажном кульке то, что не полагалось никому другому во всей округе, а только жене столяра. Когда мальчик вышел из лавки, было уже совсем светло. Казалось, и этот свет за несколько минут тоже сделал булочник, и наверняка для хозяйки, чтобы вставала поскорее из-под мужнина бока.

«Ну и плут этот булочник…»

Насвистывая, Лёринц возвращался домой, по дороге повстречался ему парень из родной деревни. Обрадовались оба, что на рассвете в канун рождества господь привел такого доброго знакомого повстречать. Лёринц рассказал, что несет вот от булочника хлеб и булки, рассказал и парень, блестя глазами, что приехал милой своей какой-нибудь подарок купить, потому что на масленицу они свадьбу сыграют.

— Хорошо тебе, — сказал Лёринц.

— Мне-то?

— Ну да, вместе.

Парень рассмеялся: свадьба, мол, и впрямь дело неплохое, потом спросил Лёринца, приедет ли он домой на праздник.

— Я еще не спросился, — отвечал мальчик.

— Так спросись.

— Я подумал, может, он сам отпустит.

Они согласились, что просить — дело трудное, особенно если у кого характер такой, но все же надо бы. И уже давно, ведь сегодня канун праздника, а вечером сочельник. Так что и стесняться Лёринцу нечего, а сразу, как принесет домой хлеб, надо отпроситься.

— Не буду я отпрашиваться! — все же решил мальчик.

— Это еще почему?

— Потому что, если он такой нечестный, значит, Ирод он настоящий.

Подумал немного парень, потом спросил, где живет столяр. Попрощались они как положено и разошлись каждый в свою сторону. Лёринц пожалел уже, что так заупрямился и загордился, ведь теперь ему не только характер мешал отпроситься, но и слово связывало. И вдруг он представил себе, что вот придет сейчас домой, одной булкой хозяину в голову прицелится, другой в хозяйку. Он почти видел, как летят и падают румяные булки. И как у хозяина глаза вытаращились, словно злые собаки из ворот выскочили, а у хозяйки веки вздрогнули, как вспугнутые голубокрылые птицы.

Он рассмеялся от удовольствия.

Когда он открыл дверь, хозяин был уже в мастерской. Всклокоченный и веселый. Был он еще в ночной рубахе, но уже успел натянуть зеленые суконные штаны, которые надевал только в те дни, когда просыпался в хорошем настроении. Лёринц с ним поздоровался, а мастер рассмеялся и сказал:

— Отнеси булки хозяйке!

Вошел Лёринц в спальню, а хозяйка еще в постели, густые русые волосы по подушке рассыпала. Она ласково спросила мальчика, восемь ли булок он принес.

— Восемь.

— Положи-ка их сюда.

Положил Лёринц сверток и посмотрел на лежащую хозяйку.

— Булочник велел вам поздравление передать.

— Булочник?

— Ну да.

И оба не знали, как этот разговор о булочнике продолжить. Хозяйка посмотрела на картинку над кроватью, изображавшую мальчика с крылышками, который как раз собирался пустить стрелу. Лёринц вместо швырянья булками еще минуту-другую поговорил о булочнике, даже похвалил его и пошел в мастерскую.

— «Невесту» продолжаем? — спросил он.

— Ее самую, — ответил хозяин.

У соседа-извозчика была двадцатилетняя дочка, которую звали Амалией. Эта самая Амалия собиралась замуж за цирюльника, сына кожевника Лантоша. Им-то они и делали с большим усердием мебель.

То бишь продолжали «невесту».

Мастер работал великолепно, с настроением, да и Лёринц споро расходовал свою наждачную бумагу. А после завтрака в мастерской такой шум стоял от работы, что казалось, самое время, пыхтя, едва поспевает за ними. Постепенно пол застелила стружка, она завивалась, и потягивалась, и шуршала; мастерская словно наполнилась таинственными, нежными зверьками. В их младенческих складочках собирались опилки, будто ветер напорошил мелкого снежку.

И вдруг дверь мастерской открывается и является в мастерскую тот парень, что повстречался Лёринцу утром. Видно, не только милой своей он купил подарочек, но и себя не позабыл, потому что глаза у него сильно блестели, а лицо пылало. Он подошел к мастеру, пожал ему руку, назвал свое имя и говорит:

— Я к этому пареньку пришел.

Он и Лёринцу руку пожал и обнял так, будто давненько с ним не видался.

— Тебя матушка ждет!

— Меня?

— Сын ты ей или нет, ведь вечером сочельник.

Оба посмотрели на мастера, который закуривал сигарету.

— Хочешь, вместе поедем, — предложил парень.

— И господина мастера с собой возьмем, — робко предложил Лёринц.

Снова наступила тишина, столяр сделал затяжку.

— Есть тут одна маленькая закавыка.

— Маленькая?

— Небольшая. На рождество уезжаем мы, а не Лёрищ, — продолжал мастер. — Мы в соседний город едем, к теще, а здесь кому-нибудь нужно остаться.

Парень хмыкнул, потом посмотрел на Лёринца и сказал мастеру:

— И такие люди, что ли, бывают?

— Какие?

— А такие, что в праздник согласия в гости к теще ездят.

В словах его были и укоризна, и правда, потому что дружба сразу кончилась. Мастер невесело стряхнул пепел на верх печурки, Лёринц пнул ногой стружку, а парень надел шапку.

Так и ушел он несолоно хлебавши.