День саламандры - Ирина Белояр

Ирина Белояр

День саламандры

Чудны дела твои, Господи.

…Рыжее откатилось — зализывать раны. Вот так, собака. Я любил тебя. Кто там есть, наверху — не даст соврать: я тебя любил.

Мои шли шеренгой — огромные железные жуки, неуклюжее воинство, уродливые ангелы мести — рычали, шипели, плевались ядом… рыжее извивалось, рыжее выло.

Я тебя любил. Мать хотела видеть меня мучеником науки, но я любил тебя. От меня ушли две жены, потому что я любил тебя.

Мои росли, раздувались — уже не яд из шлангов, а гигантский водяной смерч вертелся на границе между Им и мной, отрывая от Него по куску… вот так, собака. Мне тридцать лет, меня знают (знали) во всех больницах родного города, и в больницах других городов меня тоже знают (знали), на мне нет ни одного необожженного места — но я все равно тебя любил.

А ты озверел и решил угробить мой мир.

Пеняй на себя. Бешеная собака, пусть тебе будет хуже.

Рыжее сжалось в комок, рыжее плакало…

…рыжее «Я» извивалось под ударами ядовитых плетей, я изнемогал, мне было больно, мне было очень больно, мне было страшно, огромные жуки шеренгой наползали на мое искалеченное тело, уродливое воинство, тяжеловесные демоны смерти, рычали, шипели, выдирали по куску моей плоти… за что, зачем ты это делаешь? я же не враг, ты ничего, ничего не понял…

Звонок. Тим подскочил на кровати. Бог ты мой, что ж так жарко-то. Завалился спать намедни в чем был, епишкина богадельня. Кому это приспичило, и который сейчас вообще час?

— Да? — прохрипел Тим, плечом удерживая юркую трубку, одновременно пытаясь стянуть водолазку — отжимать можно.

— Тим?

— Привет, папа.

— Ты в порядке?

— В полном.

— Почему не зашел в медпункт?

— Я в порядке.

— Ожоги?

— Почти нет.

Вранье, ну да ладно.

— Поздравляю нас с тобой, сынок.

— С чем?

— С новыми зведочками.

— Как ребята?

— …плюс к тому — особая признательность муниципалитета.

— Хрен с ней. Ребята как?

— Двоих госпитализировали.

— Кого?

— Воробьева и Мишку.

— Очень плохо?

— Температура высокая. Сильных ожогов вроде бы нет.

— Как мама?

Отец замешкался. Голос стал строгим, неприступным:

— Я должен сделать тебе официальное замечание насчет превышения полномочий.

— Сделал.

— Черт с ними, с чиновниками, им давно пора быть под землей. Мы не можем рисковать людьми и машинами.

— У нас очень хорошие веера.

— Не морочь мне голову. Вы ушли в сектор на сотню метров глубже допустимого.

— Ты не ответил, как мама?

Пауза. Голос стал нежным:

— Светланка звонила.

— Откуда?

— Из порта. Их задействовали для эвакуации с побережья.

— Так все хреново?

— Ничего не успевают. То есть, вчера не успевали. Сегодня, по прогнозам, прилив должен остановиться.

— Как она сама?

— Обжилась. Нравится. Если бы не аврал…

— Что еще произошло за мою смену?

— В целом, все по-прежнему. Активная эвакуация под землю, менее активная — вод воду, транспланты не справляются, дельфины и касатки продолжают атаковать города на шельфе… Связь по-прежнему только в европейской части, сигналы со спутников возобновились, но ничего не разобрать из-за помех. Всем жителям нижних двадцати этажей городские власти настоятельно рекомендуют переселиться выше, освободилось много квартир.

— Вы переселились?

— Да… Тим, личная просьба. Не рискуй так больше.

— Все-таки, как мама?

— Сынок, это не съемки, это… настоящая война.

— Пап, или ты ответишь, или я трубку брошу.

— Не заводись… Я просто не хотел тебя сейчас расстраивать. Маму забрали в клинику. Диагноз подтвердился.

Три дня, как начался Армагеддон.

Несколько городов в тектонически активных зонах единомоментно провалились под землю. Всколыхнулась Атлантика. И не только она, надо полагать, вот только с того, другого, края уже три дня ничего не слышно. Подземные и подводные города стонут от немыслимого наплыва беженцев. Стена пожара с востока отрезала наземное сообщение. После нескольких крупных аварий ближайшие округа, один за другим, отказались от воздушного. В приземистых двадцатиэтажках прошлого и на нижних этажах современных домов стало невозможно жить из-за удушливого дыма.

И деревянная чума. Какой же апокалипсис без чумы?..

«А куда, я собственно? — спросил Тим. — Гулять, — ответил Тим. — Вчера догулялся до беспамятства, — укоризненно заметил собеседник. — Сегодня тем более выходной, — огрызнулся Тим. — Респиратор забыл. — Ничего, не сдохну. — Были случаи. — Я — не случаи. — Черт тебя несет вниз, почему не по верхней трассе? — Голова кружится. — Эх, ты, герой народный… — Пошел ты!»

С первого раза нужное направление взять не удалось: через три минуты дорогу преградила стена противоположного дома. Со второго — тоже не удалось: Тим плутал пять минут, и воткнулся в ту же стену, что и в первый раз. Присел на корточки, облокотившись о прохладный камень. Тело полыхало как в давешнем сне… Медленно протянул руку вперед, в который раз наблюдая, как та по локоть ушла в стену вязкого дыма. Поболтал оставшейся культей. «Чего-то мне не хватает… ах, да, сигареты». «Открой рот и вдохни», — язвительно посоветовал внутренний голос. — «Это же совсем не то…» — грустно отозвался Тим. Могущественная штука — власть стереотипа. Вокруг может быть озеро, но так — нельзя, стаканчик нужен, вот со стаканчиком — все в ажуре, все нормально, и вроде как ничего и не случилось…

…Мама. Диагноз подтвердился.

К черту сигареты. Нужно надраться.

Пятнадцать минут до центра города превратились в пятьдесят. Быстрее, чем вчера.

— Плохо выглядишь, Тим. Температуру мерил?

— Мерил.

— И?

— Градусник лопнул.

— А серьезно?

— Серьезно. Не заговаривай мне зубы, сегодня твоя очередь ставить выпивку.

— А люди говорят, что с тебя причитается.

— Еще чего. Я каждый день герой, так никаких денег не хватит.

— Но повышают-то не каждый день.

— Ага, — Тим хмыкнул. — Абсурд: старую добрую АТС спасли — ни одна собака не заметила. А вот здание налогового комитета… кого нынче е… налоговый комитет?

— Да ты что? Ребенок ты, Тимка. Сейчас под землей передел власти, каждая собака за свой кусок держится, а уж бюрократы и подавно. Этим-то всегда найдется кого е***. А АТС — проблема нашего тонущего корабля. Ихняя подземная кабельная оччень хорошо спрятана от катаклизьмы.

— Ясно. Мой старик, как всегда, прав.

— А что говорит твой старик?

— А, неважно. Наливай.

— Резины тебе отрезать?

— Сам жуй свою резину.

— Обижаешь. Кормильца обижаешь! Ладно, пес с тобой. Давай за твоего старика и его мудрость, да пребудет она с ним ныне-и присно-и вовеки веков.

— Аминь. М-м-м, ты чего пьешь-то, настойка на ящерицах, что ли?

— Угадал. Представь себе, у них ее тут залежи.

— Ясное дело, кому нужно это говно. Разве только тебе, с твоей страстью к экзотике.

— Эту экзотику, может быть, потом никогда не получится достать.

— А если серная кислота будет под угрозой исчезновения, ее тоже срочно пить надо?

— Ну тебя, Тимка, ты не гурман.

— Что правда — то правда, — Тим огляделся. — Из наших сегодня не заходил никто?

— Все дома, раны зализывают. Только ты бродишь, как медведь-шатун.

— Привычка осталась. С женатых времен.

Алексей деликатно сменил тему:

— Мать-то как?

— Так, — отвернувшись, буркнул Тим.

Алексей поднял бутылку и фальшиво-бодрым голосом произнес:

— Тогда — за здоровье твоей мамы и иже с нею. Надежда умирает последней, Тим.

— Поехали.

«Резина» — она резина и есть. Не прожуешь. Зато калорийная, зараза.

— Ты-то под землю не собрался еще?

— У меня клаустрофобия, — поморщился Алексей, и добавил:

— Если я уйду, кто вас, оглоедов, кормить будет?

Святая правда. Единственное, чего в городе с избытком — «резины», синтетического мяса. Ну, и водки, слава богу. Все остальное уже дефицит, и цены подскочили в среднем в пять раз… то есть, пока в пять раз.

— Семья — под землей, — добавил Алеша. — Позавчера отправил. Теперь мне спокойно до безобразия.

— А ну как заразишься чем-нибудь?

— Не-а. Я заговоренный. Вчера уж было подумал — пришла она, деревянная: встал с утра — руки не гнутся. А к обеду разработались. Никакая не чума, просто намедни с подсобниками контейнер ворочал, а годы уже не те, и привычки нет.

— Разжирел на чужих костях, буржуй. Совесть коммунистическая не гложет?

— Гложет, — засмеялся Алексей. — И гложет, и гложет, погибели на нее нет. Одно утешение: остальные-то красные все уже под землей.