История человечества - Люциус Шепард

Люциус Шепард

История человечества

У рассказов, как учил меня старина Хей (а он их наплел достаточно, чтобы сойти за знатока), должны быть начало, середина и конец, вместе образующие форму и движение, любимые слушателем. Значит, чтобы придать правильную форму своей хронике тех памятных недель в Эджвилле и землях за ним, я должен начать не с начала, а еще раньше, выдумать такое начало, которое пролило бы свет на последующие события. Я, правда, не уверен, что такой способ — наиболее верный. Иногда мне кажется, что правильнее было бы броситься рассказывать очертя голову, скакать по хронологии взад-вперед, как возбужденный очевидец, впервые излагающий увиденное; но коль скоро раньше я никогда ничего не записывал, то, пожалуй, пойду проторенной дорожкой и поступлю так, как советовал старина Хей.

Случилось это летом, когда обезьяны и тигры держатся на высокогорье среди заснеженных вершин к востоку от города, а из Уиндброукена, лежащего по соседству, к северу от нас, и совсем издалека приходят чужие люди с товарами и иногда с намерением осесть; в это время можно появляться на равнине почти без опаски. Наш Эджвилл забился в серый подковообразный каньон с такими гладкими склонами, словно это глина, разглаженная пальцем великана; домишки и лавки — по большей части побеленные и крытые дранкой — сгрудились в дальней части каньона. Чем ближе к горловине, тем меньше построек, зато все гуще идут заграждения из колючей проволоки, траншей и всевозможных скрытых ловушек. За каньоном начинается равнина — каменистая пустыня, тянущаяся в бесконечность и переходящая в полосу мрака, загородившую горизонт. Там обитают Плохие Люди и дикие звери, а по другую сторону... В общем, кое-кто утверждает, что другой стороны вообще не существует.

В то утро я выехал на чалой лошадке на равнину с мыслью поискать тигровые кости, из которых вырезаю разные фигурки. Я направился на восток, к горам, держась ближе к скалам. Не проехав и двух миль, я услышал гудок. От любопытства поскакал на звук и еще через милю увидел под скалой красную машину с кабиной-пузырем. Я уже видал пару таких, когда ездил в последний раз в Уиндброукен за покупками: их мастерил какой-то старик по чертежам, полученным от Капитанов. О машинах болтал весь город, но я не находил в них проку: ведь единственным плоским местом, где на них можно покататься, была пустынная равнина. На голове у человека красовался золотой шлем, искрившийся на солнце. Приблизившись, я разглядел, что водитель колотит ладонью по рулю, издавая пронзительные гудки. Даже когда я остановил лошадку перед машиной, он не прекратил своего занятия, словно не видел меня. Я смотрел на него с полминуты, а потом крикнул:

— Эй! — Он глянул на меня, но лупить по рулю не перестал. Гудок был такой пронзительный, что лошадка занервничала. — Эй! — снова крикнул я. — Прекрати, не то накличешь обезьян.

Это его образумило — правда, ненадолго. Он обернулся и сказал:

— Думаешь, мне есть дело до обезьян? Черта с два! — Гудение возобновилось.

У шлема была решетка, загораживавшая лицо, но я все же рассмотрел, что оно у него заостренное, бледное, с косыми глазами; сам водитель был одет в красный комбинезон под цвет машины; впрочем, комбинезон не скрывал его болезненную худобу.

— Пусть тебе нет до них дела, — сказал я, — но если не прекратишь этот шум, они начнут швыряться в тебя камнями. Обезьяны уважают покой и тишину.

Он перестал гудеть и воинственно уставился на меня.

— Хорошо, — сказал он. — Подчиняюсь судьбе. Мое будущее предопределено.

— Да ну? — усмехнулся я.

Он откинул прозрачную крышу и вылез из машины. Моя лошадка попятилась назад.

— Я пересеку равнину, — заявил он, выпятив грудь и покачиваясь; можно было подумать, что этот тщедушный человечек мнит себя десятифутовым верзилой.

— Вот оно что! — Я посмотрел на запад, в пустоту, простиравшуюся до самого темного горизонта. — А последнее желание заготовил? Может, родне что передать?

— Я наверняка не первый. Должно быть, у вас многие пытаются пересечь равнину.

— Таких болванов не встречал.

— Но обладателей карты ты тоже не встречал. — Он достал из машины какие-то заляпанные бумажки и помахал ими в воздухе, отчего моя лошадка захрапела и чуть не встала на дыбы. Он оглянулся, словно боясь, что нас подслушают, и сказал: — Этот мир не такой, как тебе кажется, совсем не такой. Я нашел карты там, на севере. Можешь мне поверить, это настоящее открытие!

— А как ты поступишь с Плохими Людьми? Будешь лупить их по башке своими бумажками?

Я успокоил лошадку и спешился. И оказался выше водителя на целую голову, несмотря на его шлем.

— Я им не попадусь. Мой путь лежит туда, куда они не посмеют сунуться.

Что толку спорить с психом? Я сменил тему.

— Тебе не спрятаться от Плохих Людей, если не перестанешь будоражить своим гудком обезьян. Зачем тебе это?

— Разминка. Подпитка энергией.

— На твоем месте я бы разминался подальше от скал.

— Никогда не видел этих обезьян. — Он посмотрел на скалы. — Какие они?

— Белая шерсть, синие глаза... Ростом с человека, только щуплые. И почти такие же сообразительные, как мы.

— Не верю я в это. Ни единому словечку не верю.

— Раньше я тоже не верил. Но потом встретил человека, побывавшего у них.

Он выжидательно смотрел на меня. Я не собирался вдаваться в подробности, но торопиться мне было некуда, и я рассказал ему про Уолла.

— Знаешь, какой был детина! Никогда таких не видел. Под семь футов, и сам здоровенный: грудь, как бочка, ножищи, как у быка.

Мой слушатель прищелкнул языком.

— Но что удивительнее всего — у него был ласковый, прямо женский голосок, разве что немного пониже. Это только подчеркивало его уродство. Обезьяны — и те краше его! Брови насупленные, кустистые, сросшиеся с волосами на лбу. И весь волосатый. Он пришел с севера, из разрушенных городов. По его словам, жить там было тяжело, никакого спасу: Плохие, каннибализм и все такое прочее. Но сам он не был дикарем, наоборот. Правда, он больше помалкивал. По-моему, к обезьянам он относился не хуже, чем к нам.

— Он что, ушел к ним жить?

— Не то чтобы ушел, а бродил поблизости от них. Он нам помогал. Обезьяны воровали у нас младенцев, и он считал, что может вернуть детей.

— И как, получилось?

Мой конь заржал и ткнулся мордой в грудь водителю; тот погладил его по носу.

— Он заявил, что мы все равно не согласимся взять их назад. Зато много рассказывал о том, как живут обезьяны. Вроде бы у них там пещера... — Я попытался припомнить, как изобразил все это Уолл. Ветер выводил тоскливые рулады среди уступов, небо было унылым и холодным, среди барашков-облаков проглядывало бледное, невыразительное солнце. — Они выложили пещеру черепами убитых людей: повсюду, на стенах и на потолке, сплошь оскаленные черепа! Да еще размалеванные в обезьяньем вкусе. В этой пещере и жили наши дети.