Авдотья Рязаночка - Борис Шергин

АВДОТЬЯ РЯЗАНОЧКА

Былины в пересказе Бориса Викторовича Шергина

К читателям

Автор этой книги Борис Викторович Шергин родился в Архангельске в 1896 году. На берегах Белого моря прошли и детство, и юность, и молодость автора. Он вырос в трудовой семье. Отец, коренной помор, был корабельным мастером, строил морские парусные суда. В доме у Шергиных часто бывали старые мореходцы, архангельские поморы. Борис Викторович любил слушать их рассказы.

В юности будущий писатель часто слушал и пение былин. Эти древние сказания передавались устно, без книг и без записи, от отцов к детям, от дедов к внукам. «Эти былины, — рассказывает Борис Викторович, — нам, ребятам, нетрудно было запоминать, потому что самая речь архангельских поморов сродни была красовитому языку былин и сказок».

И рассказы бывалых людей, и былины Б. Шергин запомнил на всю жизнь. Впоследствии они составили основу его литературных произведений.

Печатать свои рассказы Борис Викторович начал с 1916 года. Им написано около десятка книг: «У Архангельского города», «У корабельного пристанища», «Приключения Шиша Московского», «Архангельские новеллы», «Поморщина — корабельщина» и др.

В 1957 году в Детгизе вышла книга Б. Шергина «Поморские были и сказания».

Былины «Об Авдотье Рязаночке» и «О Сухмане Непровиче»

«В солнце знаменье страшное, в полночь звёзды хвостатые, перед зорями земля тряслась. Шла Орда на Святую Русь». Так начинается былина о татарском нашествии. Орда — монголо-татарские полчища — двинулась на Русскую землю с востока в тринадцатом столетии. В 1240 году «злы татарове» сожгли Киев, жителей увели в полон. Та же участь постигла Тверь, Рязань, Москву. Русский народ сопротивлялся отчаянно: «Пели стрелы калёные, гремели копья долгомерные, падали татарове труп на труп…» И всё же Орда наступала на Русь, покоряя одно за другим раздробленные русские княжества, заставляя русских князей платить дань татарскому хану. Но душа русского народа была непокорна и голова непоклонна. То одна, то другая область ополчалась против ненавистного ига. Орда опять опрокидывалась на Русь, опять текли кровавые реки…

Русь свергла татарское иго только тогда, когда объединилась под знаменем великого княжества Московского.

О бедственных временах татарщины правдиво рассказано в древних наших летописях. Память о них звучит и в народных песнях, и в былинных напевах, то величавых, то заунывных. В образе могучего богатыря Ильи Муромца народ воплотил мужество, силу и волю к победе русского воинства.

Во времена татарщины русские матери и жёны не то что плакали, а в слезах плавали. Плачет и «рязанская баба» Авдотья, увидев вместо города пепелище. Однако плачет недолго. Она идёт в дальний поход, в Орду, чтобы вызволить взятых в плен мужа, сына и брата. Простая русская женщина, Авдотья, которая всю жизнь пряла, ткала, мыла и стирала, когда пришёл грозный час, показала великую силу души. Вот стоит она перед страшным царём татарским — маленькая, в лапотках, — а кругом Орда, мечи, копья. На устах её не страх, а грозное слово: «Я пришла с тобою, царь, судиться!» И царь татарский, поражённый мужеством Авдотьи, которая шла в Орду целый год одна-одинёшенька по страшной дороге, терпела голод и холод, отпускает с ней на Русь не только родных, но и весь рязанский полон.

Герой былины «О Сухмане Непровиче» — сын реки и, совершив подвиг на пользу людям, сам становится рекой.

Народ не сомневался, что даже природа ненавидит врагов. В былине о Сухмане река Непра неутомимо размывает мосты и переходы, по которым татары хотят переправиться на русский берег.

В этой былине отразились удивительные понятия наших предков об окружающем их мире. И солнце, и ветер, и река, и деревья представлялись нашим праотцам существами живыми, готовыми при случае помочь человеку.

Б. Шергин

ОБ АВДОТЬЕ РЯЗАНОЧКЕ

ачинается доброе слово

Про Авдотью-жёнку, Рязанку.

Дунули буйные ветры,

Цветы на Руси увяли,

Орлы на дубах закричали,

Змеи на горах засвистали.

Деялось[1] в стародавние годы.

Не от ветра плачет сине море,

Русская земля застонала.

Подымался царище татарский

Со своею Синею ордою[2],

С пожарами, со смертями.

Города у нас на дым пускает,

Пепел конским хвостом разметает,

Мёртвой головой по земле катит.

И Русь с Ордой соступилась[3],

И были великие сечи…

Кровавые реки пролилися,

Слёзные ручьи протекали.

Увы тебе, стольный Киев!

Увы, Москва со Рязанью!

В старой Рязани плач с рыданьем:

Носятся страшные вести.

И по тем вестям рязанцы успевают,

Город Рязань оберегают:

По стенам ставят крепкие караулы,

В наугольные башни — дозоры.

Тут приходит пора-кошенина[4].

Житьё-то бытьё править надо.

Стрелецкий голова[5] с женою толкует,

Жену Авдотью по сено сряжает:

— Охти мне, Дунюшка-голубка,

Одной тебе косить приведётся,

Не съездить тебе в три недели,

А мне нельзя от острога[6] отлучиться,

Ни брата твоего пустить с тобою,

Чтобы город Рязань не обезлюдить.

И Авдотья в путь собралася,

В лодочку-ветлянку[7] погрузилась.

Прощается с мужем, с братом,

Милого сына обнимает:

— Миленький мой голубочек,

Сизенький мой соколик,

Нельзя мне взять тебя с собою:

У меня работа будет денно-нощна,

Я на дело еду скороспешно.

После этого быванья[8]

Уплыла Авдотья Рязанка

За три леса тёмных,

За три поля великих.

Сказывать легко и скоро,

Дело править трудно и долго.

Скольку Авдотья сено ставит,

Умом-то плавает дома:

«Охти мне, мои светы,

Всё ли у вас по-здорову?»

А дни, как гуси, пролетают,

Тёмные ночи проходят.

Было в грозную ночку —

От сна Авдотья прохватилась,

В родимую сторонку взглянула:

Над стороной над Рязанской

Трепещут пожарные зори…

Тут Авдотья испугалась:

— Охти мне, мои светы!

Не наша ли улица сгорела? —

А ведь сена бросить не посмела:

Сухое-то кучами сгребала,

Сучьём суковатым пригнетала,

Чтобы ветры-погоды не задели.

День да ночь работу хватала,

Не спала, не пила, не ела.

Тогда в лодчонку упала,

День да ночь гребла, не отдыхала,

Весла из рук не выпускала.

Сама себе говорила:

— Не дрожите, белые руки,

Не спешите, горючие слёзы! —

Как рукам не трястися,

Как слезам горючим не литься?

Несёт река головни горелы,

Плывут человеческие трупы.

На горах-то нет города Рязани,

Нету улиц широких,

Нету домовного порядка.

Дымом горы повиты,

Пеплом дороги покрыты.

И на пеплышко Авдотья выбредала.

Среди городового пепелища

Сидят три старые бабы,

По мёртвым кричат да воют,

Клянут с горя небо и землю.

Увидели старухи Авдотью:

— Горе нам, жёнка Авдотья!

Были немилые гости,

Приходил царище татарский

Со своею Синею ордою,

Наливал нам горькую чашу.

Страшен был день тот и грозен.

Стрелы дождём шумели,

Гремели долгомерные[9] копья.

Крепко бились рязанцы,

А татар не могли отбити,

Города Рязани отстояти.

Убитых река уносила,

Живых Орда уводила.

Увы тебе, жёнка Авдотья,

Увы, горегорькая кукуша!

Твоё тёплое гнёздышко погибло,

Домишечко твоё раскатилось,

По камешку печь развалилась.

Твоего-то мужа и брата,

Твоего-то милого сына

В полон увели татары!

И в те поры Авдотья Рязанка

Зачала лицо своё бити,

Плачем лицо умывати,

Она три дня по пеплышку ходила,

Страшно, ужасно голосом водила,

В ладони Авдотьюшка плескала,

Мужа и брата кричала,

О сыне рыдала неутешно.

Выплакала все свои слёзы,

Высказала все причитанья.

И после этого быванья

Вздумала крепкую думу:

— Я пойду вслед Орды, вслед татарской.

Пойду по костям по горелым,

По дорогам пойду разорённым.

Дойду до Орды до проклятой,

Найду и мужа и брата,

Найду своего милого сына!

Говорят Авдотье старухи:

— Не дойти тебе Орды за три года.

Пропадёшь ты, жёнка, дорогой,

Кости твои зверь растащит,

Птицы разнесут по белу свету.

Говорит Авдотья старухам:

— То и хорошо, то и ладно!

Дожди мои косточки умоют,