Всходил кровавый Марс: по следам войны - Лев Войтоловский

Войтоловский Лев Наумович

ВСХОДИЛ КРОВАВЫЙ МАРС: ПО СЛЕДАМ ВОЙНЫ

Забытое надобно вспомнить

Книга Л. Войтоловского вышла в 1931 г. и с тех пор не переиздавалась. Найти её можно было только у букинистов, да и то случайно. И вот теперь «По следам войны. Походные записки» могут быть прочитаны заинтересованным читателем как замечательный документ эпохи первой мировой бойни XX столетия.

Сказать несколько слов об авторе необходимо — слишком отрывочны и неполны сведения его биографии. Родился Лев Войтоловский в селе Старое Полтавской губернии в 1876 г. Отец его занимался «торговлишкой и шинкарством» и потому имел возможность отдать сына в Киевскую гимназию. В 1893 г. Лев Войтоловский поступил в Киевский университет на медицинский факультет. После третьего курса за участие в студенческих манифестациях был выслан в Харьков и там уже закончил образование. Работал врачом в клинике душевных болезней и одновременно сотрудничал в газетах «Киевские отклики», «Друг народа», «День».

В 1904 г. он оставил медицину и стал студентом-филологом, но вскоре был мобилизован и участвовал в русско-японской войне. В качестве военного врача Войтоловский прошёл Первую мировую войну, был на гражданской, но после контузии демобилизован. Занимался журналистикой, литературной критикой, писательским трудом. В 1929 г. почти полностью потерял зрение, оставив незаконченными «Походные записки». Умер в Ленинграде в 1941 г.

Книга Войтоловского нужна, вне всякого сомнения, ибо убедительно и правдиво отражает быт войны, передаёт чувства и мысли солдат и офицеров о фронтовой жизни — такое изображение нынче называют «окопной правдой». Непосредственный участник боевых действий русской армии, Войтоловский хорошо знал армейский быт и жизнь во фронтовой полосе, записывал меткие народные выражения и присловья. Его книга — родник, из которого черпать и черпать, дополняя бессмертную работу В. Даля по собиранию пословиц и поговорок живого русского языка.

«Записки» Льва Войтоловского лучше читаются и полнее воспринимаются после знакомства с общим историческим очерком о войне 1914 года, иначе «отступления и наступления» частей могут показаться несведущему читателю в некоторой степени бессмысленными. Зато на широком историческом фоне мы получим законченное представление о первой мировой бойне. А вспомнить прошлое и задуматься над ним особенно полезно в наши беспокойные и зыбкие дни самого конца столетия.

От Холма до Ниско. 1914 год

...Мобилизация лихорадочно гудит и заливает воинственным задором вокзалы, улицы, магазины, газетные листы, знакомые и незнакомые лица. Нервы истерически взвинчены, и все кричит о желании воевать. Тротуары, витрины и ослепительно новенькие офицеры сверкают, звякают шпорами, выставляют напоказ кителя и погоны. Вчерашние неврастеники, судебные следователи и агрономы, адвокаты, бухгалтеры и акцизные пристава, лихо бряцая палашами, кучками бродят по ресторанам, громко обмениваются приветствиями, пересмеиваются с крашеными женщинами и, нажимая рукой на блестящие эфесы, дерзко и уверенно дают понять глазеющей родине, что им ничего не стоит сложить за неё свои бедовые головы...

А я все ещё не верю в серьёзность войны и, отправляясь сегодня, 7 августа, с головным парком нашей бригады в ковельском направлении, всем и каждому повторяю:

— Это не надолго. Европа не может ввязаться в такую глупую историю. Да и рабочие...

Едем пятью эшелонами. Из окна офицерского вагона я наблюдаю, как грохочущей вереницей катятся длинные эшелоны и уносят к границе обозы, пушки, винтовки, лошадей и тысячи бородатых и безбородых солдат с потными лицами и в расхристанных рубашках.

Из полутёмных теплушек несётся звон балалайки, топот камаринского, взрывы хохота, и разжигающей искрой перекатывается из вагона в вагон ядрёная солдатская ругань. Встречные эшелоны обмениваются надрывными «ура», и кажется, будто вся Россия шумно и радостно вскипела волнами вооружённых, немытых и распоясанных мужиков и на всех парах несётся навстречу безумному водовороту войны. Что же это? Подъем? Увлечение? Отвага? Или ребячливая, легкомысленная поспешность, не думающая о завтрашнем дне?.. Кажется, именно так.

А может быть, как раз это и нужно? Может быть, в страшные минуты истории необходимо слепо идти вперёд, без раздумья, в слепом упоении своей непобедимой силой...

Жадно всматриваюсь в солдатские лица, и чем дальше, тем больше жизнь на моих глазах превращается в уродливый кошмар наяву. Едут, едут без конца сермяжные ратники в скотских вагонах, и серый, потный, крикливый однообразный поток с головой заливает каждого, кого мобилизация низвела до уровня этой массы.

Только вторые сутки как я в дороге, но уже чувствую себя изнурённым не только душевно, но и физически; я стал чужой себе и ненужный окружающим. Бесконечно томительно и смятенно, когда закапываются мирные добродетели и рушатся кумиры.

То, что вчера ещё считалось таким прекрасным и важным, приходится сгрести в узел и задвинуть в забытый угол или же выбросить вон за окно вагона. Солдаты и пушки по-новому перестраивают и совесть, и логику, и отношение к людям, и сам собой отпадает дорогой и покинутый мир...

В сумерки, когда нарастает тревога под хаотический грохот поездов, невольно роднишься с теплушками. На глухом полустанке вместе с нами дожидался отправки эшелон кавалерии. Смеркалось. Вдали белели кресты на кладбище. Прямо против меня, у раскрытой настежь теплушки, глухо рыдала баба, провожавшая солдата, и причитала умоляющим голосом:

— На кого покидаешь нас? Кем обуты-одеты будем? Кто нас приютит?..

А из вагона под стук переступающих кованых ног лилась и плыла в мутном воздухе и рвала сердце горячая заунывная песня:

То не тучка к месяцу прижимается —Слезы льёт жена, надрывается:— Ты вернись-вернись, сокол ясный мой.Я — что травушка, ты — как дуб лесной...— Брось, жена, рыданье понапрасное!Ты взойди-взойди, солнце красное,Кровь-войну пригрей да повысуши,Про житьё солдатское да повыслушай:Как и день идёшь, как и ночь бредёшь,Крест да ладанку на груди несёшь.Не унять в груди рану жгучую,Не избыть судьбу неминучую.А как всем людям здесь судьба одна,Как судьба одна — смерть — страшна война...

Пение кончилось. Стало тихо. Понуро стояли лошади, уткнув морды в кормушки. И с тем же покорным унынием на лицах толпились у вагона солдаты и щеголеватые прапорщики.

— Хорошая песня, — растроганным голосом сказал молоденький офицер.

— Без песни солдату никак нельзя, — хором раздалось из толпы. И в несколько голосов дружно и весело прокатилось: — Служба весёлый дух любит.

— Песню петь — Богу радеть.

— Песня лучше радости греет...

Из вагона, где только что пели, высунулся бородатый солдат и произнёс тоном хозяина отчётливо и наставительно:

— Не от веселья поют. Утерял себя человек, найти не может, вот и хочет криком-песней тоску осилить.

Прямо из вагонов без передышки нас двинули дальше. И хотя до места боев ещё 64 версты, но в воздухе уже чувствуется кровь. Путь наш лежит по шоссе от Холма к Красноставу.

Жарко. С шумом и грохотом катится живой поток обозной артиллерийской колонны. Густая раскалённая пыль, похожая на дым, колеблемый ветром, наполняет воздух удушливым зноем. Люди, повозки, лошади — все утопает в облаках едкой пыли и точно дымится от прикосновения к земле.

Кузнецов, живой коренастый прапорщик, ведущий колонну, время от времени кричит хриплым голосом, ударяя стеком по серому голенищу:

— На мостике под ноги!.. Под ноги смотри!

Колонна подхватывает крик:

— Под ноги смотри! Передавай дальше: под ноги...

Но через минуту колонна снова движется молча и апатично, покоряясь тяжёлой неизбежности. Облизывая сухие, обожжённые губы, ездовые вяло покачиваются в сёдлах. Глаза их налиты кровью и поминутно слезятся. Навстречу колонне, точно охваченные лихорадочной дрожью, мелькают спугнутые деревни, смятые тяжкими ударами войны. Десятки и сотни мужиков, коров, лошадей; бабы с распущенными волосами, как будто растрёпанными ураганом; матери, прижимающие к груди спелёнутых младенцев; бездомные собаки; интеллигенты без шапок; евреи в измятых разорванных кафтанах; сидящие на узлах старухи... Все это бежит перед нами жалкой вереницей оторопелых, покорных, беспомощных и враждебно-суровых лиц с выражением ужаса, унижения и дикой усталости в глазах. Никто не знает, куда и от чего бегут эти толпы несчастных, но почему-то все охвачены странным и мстительным озлоблением к бегущим.

— Шпионы! — сквозь зубы с ненавистью бросают офицеры.