Личное счастье - Любовь Воронкова

Любовь Воронкова

ЛИЧНОЕ СЧАСТЬЕ

НАЧАЛО ТРЕВОГИ

Автобус уходил все дальше и дальше по улице. Блеснув красным кузовом, он повернул за угол и исчез. И все исчезло – веселые и заплаканные лица детей, глядевшие из окон, их цветные шапочки, панамки… Исчез и клетчатый платочек, которым махала Изюмка, прощаясь с Антоном и Зиной. Уехали.

Зина понимала, что грустить тут нечего. Маленькая сестренка отправилась с детским садом на дачу, к солнышку, к реке, к лесу… Только радоваться надо, что так счастливо удалось устроить Изюмку. Впрочем, и устраивать-то особенно не пришлось: в заводском комитете знали, что у Стрешневых умерла мать. А кому же, как не сиротам, нужна особая любовь и забота?

Грустить, конечно, нечего. Однако у Зины в ее темных ресницах все-таки заблестели слезинки. На всяких проводах, даже если человек уезжает ненадолго и уезжает для отдыха и радости, присутствует затаенная печаль…

Вот только что щебетала здесь Изюмка, обещала поймать живую рыбку в реке и привезти Антону, а для Зины найти самый-самый красивый цветок в лесу. И все тревожилась, как бы у ее новой сумочки для носового платка не оторвалась тесемка, и все напоминала, чтобы папа купил ей книжку, которую обещал, чтобы он не забыл купить эту книжку… И вот – нет ничего. Только узорчатый след широких скатов автобуса на сырой от поливки мостовой.

Матери и бабушки, провожавшие детей, начали расходиться. У ворот детского сада наступила тишина. Слышней стал трамвай, проходящий по соседней улице. Отчетливей прозвенел на дереве дружелюбный разговор воробьев. Зина, сморгнув слезы, поглядела на Антона. Антон все еще стоял, устремив глаза на тот угол, за которым исчез автобус.

– Ну что ж, пойдем? – сказала Зина.

И тут же по привычке окинула его взглядом – все ли пуговицы на месте, не торчит ли где вырванный клок. Ну, так и есть: рукав у рубашки разорван, штаны в известке. И почему это мальчишкам вечно надо куда-то лазить, пачкаться, рвать все на себе?

Антон поднял на Зину голубые задумчивые глаза:

– А мы с тобой к ним поедем?

– Конечно, поедем. В родительский день.

– И с папой?

– И с папой обязательно.

Зина и Антон шли рядом по узкому тротуару своей старой, осененной липами и тополями улицы. Деревья были зеленые, только что развернувшие молодую листву. Они еще не успели запылиться и стояли, празднично осыпанные маленькими солнечными огоньками. На дощатом, лиловом от времени заводском заборе лежали ребристые тени. Оттуда, из-за этого высокого забора, взлетали веселые, задорные гудки паровозика, развозившего груз по заводскому двору.

С тех самых пор, как Зина живет на свете, слышит она эти тонкоголосые отрывистые гудки. Раньше она думала, что там ходит большой паровоз с золотой звездой на груди и с огненными глазами. Он являлся из дальних странствий, из тех неизвестных заманчивых далей, которые лежат за пределами московских окраин. Он приходил, промчавшись сквозь дремучие леса, он дышал жаркими запахами цветущих степей, он, может быть, пил студеную байкальскую воду…

Позже, когда со школьной экскурсией Зина вошла в заводской двор, она увидела маленький черный паровозик, бегавший по узким рельсам от склада сырья к цехам и от цехов к складам. Бегал и гудел-покрикивал, чтобы люди сторонились с его путей, хоть он и маленький, но все-таки паровоз же! Зине тогда стало очень смешно – ну и воображала этот паровозик, ну и обманщик!

Однако и сейчас, на своем пятнадцатом году, услышав знакомые гудки, Зина почувствовала то же сладкое и немного грустное волнение детских лет; те же неясные мечты о дальних странствиях затуманили ей глаза. Пятнадцатая весна… Уже пятнадцатая весна, а Зина еще нигде не была, кроме бабушкиного деревенского Подмосковья. А мир так велик, так огромен и разнообразен!

Но скоро, уже теперь совсем скоро Зина закинет походный рюкзак за плечи и выйдет из ворот. Надолго, почти на все лето, она уйдет из дома. Их школьная группа – все хорошие, крепкие ребята, все ее друзья и подруги. Как же весело будет им идти по солнечным дорогам, углубляться в лесные чащи, купаться в реках и озерах, ночевать у костров, под звездами! Сколько песен они запишут, сколько соберут гербариев, сколько зарисовок акварелью сделает она, Зина!.. Ой, уж скорей бы!

Антон вдруг пронзительно свистнул, и Зина, очнувшись от своих весенних дум, вспомнила, что он идет рядом.

– Ты что это, Антон? – строго сказала она.

– А что?

Зина уловила в его голосе чуть-чуть вызывающую нотку. Это что-то новое – Антон был всегда послушным и мягким. Может, даже чересчур мягким…

– Зачем ты свистишь?

– А там Алешка Маркин идет, из нашего класса. Вот я ему и свистнул. Все так свистят.

– Кто же это – все?

– Все. И Клеткин так свистит.

– Клеткин! – Зина покачала головой. – Нашел товарища. Он же на три года старше тебя. Чего ты все к нему лезешь? На голубях помешался?

– Не на голубях, – нехотя возразил Антон. – Он их сам не любит, только гоняет.

– Так что же тебе у него сладко?

Антон, не отвечая, сплюнул сквозь зубы.

– А это что – тоже клеткинский шик? – спросила Зина.

Антон поморщился. Но Зина не отставала:

– Клеткин тоже так плюет?

– Он еще дальше умеет, – возразил Антон. – Он может за семь шагов в человека попасть.

– Значит, ты отстал. Только за три шага можешь попасть в человека!

Зина нахмурилась, лицо ее стало чужим, холодным. Но Антон будто и не заметил этого. Он шел, засунув руки в карманы, рассеянно и независимо поглядывая по сторонам. С какого-то времени, Зина не заметила с какого именно, Антон перестал держаться за ее руку, когда им случалось вместе идти по улице. Ну что ж, значит, большой становится, уже не хочет ходить за ручку!

Эта мысль отозвалась в ее сердце неожиданной горечью. Почему? Неужели потому, что Антон становится большим?

Прислушавшись к себе, Зина поняла, что нет, не поэтому. Это очень хорошо, что Антон подрастает, что он уж не такой робкий и податливый. Только почему же, подрастая, человек должен отходить от своих близких, от тех, кто его опекает и заботится о нем? Неужели и от мамы, если бы она была жива, Антон вот так же замыкался бы, закрывал бы свою душу, всегда такую доверчивую и открытую? Еще не так давно Зине стоило только слегка нахмуриться, как Антон уже виновато заглядывал ей в глаза своими широко открытыми глазами, в которых можно было прочесть все его мысли, все до одной! Он так всегда торопился восстановить дружбу с Зиной, он так держался за нее, за старшую сестру, как листик за ветку…

А нынче – вот он идет, руки в карманы, свистит, плюется. И словно дела ему нет до того, что думает об этом Зина!

Входя во двор, Антон опять плюнул сквозь зубы, словно выстрелил из рогатки.

– Продолжаешь? – холодно спросила Зина.

Антон опять ничего не ответил.

– Придется с отцом о тебе поговорить. Что с тобой творится?

– Ну что я сделал-то? – хмуро возразил Антон. – Скорей уж с отцом! Только и знаешь.

Во дворе, на лавочке под кленом, Зину ждала Фатьма Рахимова, ее подруга с детских лет. Фатьма сидела, склонившись над книгой, длинные черные косы ее сбегали по плечам, от густых ресниц падала нежная тень на смуглые, побледневшие за зиму щеки.

Услышав шаги, она подняла ресницы. Взгляд ее был далеким, он еще был устремлен в тот праздничный, в тот мучительный и роковой день, когда Джемма, увидев, как Овод обрывает лепестки розы, узнала в нем своего Артура.

Фатьма улыбнулась Зине. Но тут же ее крупные красные губы задрожали и Фатьма неожиданно всхлипнула.

– Ты смеешься или плачешь? – спросила Зина, присаживаясь на скамью.

– Смеюсь, – ответила Фатьма, утирая слезы. – Это я только из-за Овода… А так, конечно, смеюсь!

– А я-то, думаешь, не плакала из-за Овода? – сказала Зина. – И, если снова начну читать, опять заплачу. Как он их любил – и отца, и Джемму!

– Любил, а мучил! Ну зачем он Джемму так мучил? Мне очень Джемму жалко…

У Фатьмы снова навернулись слезы.

– А мне нет, а мне не жалко, – сдвинув брови, прервала Зина: – она за другого замуж вышла.

– Ну, а если Артур погиб? Ведь она же думала, что он умер!

– Все равно. Раз он умер и раз он был не виноват – значит, и она должна быть верной. А она уж скорей замуж. Я бы никогда, никогда бы так не сделала!

– А он должен был понять и простить!

– Где же Антон? – вдруг спохватилась Зина и, оглядываясь, встала со скамьи. – Куда же он делся?

Двор был полон утренней свежести и тишины. Девочки-первоклашки прыгали через веревочку. Малыш из квартиры номер два с восторгом теребил кустик мокрижника, выросший у забора…

Антона не было.

– Наверное, в пионерский лагерь убежал, – сказала Фатьма.