Журнал «Вокруг Света» №07 за 1972 год - Вокруг Света

Птицы над городом

Человек и природа. В Палангском аэропорту со взлетной полосы удирает... заяц. Оживленные магистрали не торопясь пересекают лоси и косули. А в Каунасе, в центре города, дубовую рощу Ажуолинас по ночам обследуют барсуки и куницы. Все эти приятные мелочи — результат большой работы, которая ведется в Литве по охране и восстановлению природных богатств.

Литва... От берегов Балтики до песчаных холмов Дзукии, от Зарасайских озер до равнин Судувы раскинулись ее земли. Неманский край — это тихие лесные реки, краснокирпичные замки над синью боров, волны ржаных полей и шелест камышовых дебрей, жемчужные рассветы Неринги...

Жемайтия. Морские пляжи с медовыми каплями янтаря. Гнезда аистов. Старинные придорожные столбы с резными деревянными изваяниями — смут-кяляй, и пышные костелы на вершинах холмов. Стекло и светлый камень юных городов. А на полях тут и там глыбы-валуны, оставленные давно исчезнувшими ледниками.

Аукштайтия. Здесь растут дубы-великаны, чей возраст не одна сотня лет. Здесь ландшафтные заказники и первый национальный парк, раскинувшийся вокруг вереницы больших, глубоких и рыбных озер. Отсюда на лодках и байдарках по Жеймяне можно спуститься на юг, к Вильнюсу, пересекая незаметно по пути границу с Дзукией.

На просторах Дзукии набирает скорость Неман. В этом краю соседствуют деревянное кружево вековых деревень и рационализм новых поселков. От Тракая, древней столицы Литвы, рукой подать до сосновых боров с грибными полянами и ягодниками. Тут приволье и зверю и птице.

И наконец Судува... Во весь окоем — равнина. Усадьбы в зелени. Стаи уток над теплыми и мелкими озерами. Цепляя краешком крыла воду, набирают высоту над Жувинтасом белые лебеди...

Песок и лес

Мы сидим на веранде. Полдень. Солнце палит. Улицы Ниды почти пусты. Даже отдыхающих, и тех не видно. Кто ушел на ту сторону косы и нежится на пляже, кто рыбачит или бродит по упругим тропам в окрестных лесах, усыпанным прошлогодней листвой и рыжей хвоей. Там относительная прохлада.

Над белесыми водами Куршского залива висит знойное марево. Парит, как перед грозой.

Вацловас Лукошюс давно уже закинул на спинку стула форменный китель с дубовыми листочками в петлицах и теперь сидит в ковбойке с закатанными рукавами. На его запястьях и шее резкая граница красного загара. Он вертит в пальцах стакан со светлым пивом, глядит через него на солнце. Молчит, припоминая что-то, и я не тороплюсь напомнить, на чем прервался его рассказ.

Знакомы с ним мы уже порядочно, но вот так, спокойно и не торопясь, сидим друг с другом впервые. То он на защитном валу, то у Мертвых дюн. Заглянешь в лесничество — пусто. «Лукошюс? Да нет его. Говорят, в лесопитомнике. Оттуда собирался на Урбо калнас (есть такая гора на косе — гора Урбо), а оттуда вроде в Пярвалку, а потом...» Вацловас — директор Нерингского лесхоза на Куршской косе.

Ему около пятидесяти. Волосы тронуты сединой. Круглолиц. Рубашка обтягивает плотный, чуть грузноватый торс. Странное дело — в директоре одновременно уживаются сухость, даже некоторая жесткость, и мягкий юмор. Правда, судя по акценту, Вацловас жемайтиец, а это многое объясняет.

— ...Так вот, — говорит Вацловас и делает глоток из стакана. Еле заметно морщится — пиво нагрелось, парное молоко, а не пиво. — Так вот, еще Вильгельм Гумбольдт сказал: «Куршская Неринга так своеобразна, что ее необходимо увидеть так же, как Италию или Испанию, если душа хочет прекрасных зрелищ». Твоя душа хочет прекрасных зрелищ? — И он со смешливым любопытством заглядывает мне в лицо.

«Ладно, — думаю я. — Хорошо. Пришла пора цитат и легенд. Сейчас я ему расскажу про Нерингу — девушку-великаншу, что принесла в переднике все эти дюны и вообще всю косу, чтобы уберечь от штормов неманских рыбаков. И еще про девятиглавого дракона».

Но Лукошюс уже вновь сух, и глаза потемнели.

— Прекрасные зрелища... — говорит он. — Надо было видеть косу после войны или в 1967-м. Война — ладно. Лес рубят — щепки летят. Но в шестьдесят седьмом... Думал, что все придется начинать сначала. По существу, так и вышло. Ты видел, что здесь творилось тогда? Все насмарку.

...Памятной осенней ночью, когда пришел ураган, мы заночевали с товарищем на лесном кордоне, неподалеку от городка Шилуте. Это было сравнительно недалеко от Ниды и веранды, где сейчас мы сидели с Лукошюсом, но на материке за проливом.

Ночью кордон затрясся, словно в лихорадке. За окнами выл и бесновался ветер. Грохот накатывался и таял в лесу, точно штормовые волны подступали к самым стенам нашего дома. Временами раздавался отчаянный треск, будто молнии били поблизости в землю. Но на поляне у кордона было темно и жутковато. А потом все внезапно стихло.

Утром для начала мы увидели, что за ночь у оставленной на поляне машины выросла столетняя сосна. Пригляделись: нет, конечно, вчера ее здесь не было. У комля дерева виднелись расщепы... Сосну обломило в добром десятке метров от того места, где теперь она была плотно вогнана в мягкий влажный грунт.

Мы выбрались на дорогу.

Как потом выяснилось, ураган прошел с юго-запада и продолжался не больше часа или около того. Но что он успел натворить! В лесах пролегли широченные просеки — ветер повалил и разметал деревья. Местами дорогу перекрывали завалы...

Я представил, что творится на Куршской косе, открытой всем ветрам, и мы погнали машину к селу Вянте на берегу залива, чтобы оттуда поскорее добраться лодкой в Ниду.

Только в Вянте было не проехать. Воды Немана под напором ветра пошли вспять, и теперь под водой оказались обширные низменности сразу за Шилуте. Дорога отрезана. Прямо перед радиатором машины пронеслось стадо косуль, высоко вскидывая в страхе ноги и поднимая тучи брызг.

Тогда мы повернули на север, к Клайпеде. Но и здесь повсюду дорога была завалена буреломом. Работали с бензопилами вальщики. Ревели бульдозеры, сгребая на обочины разрезанные стволы и ворохи сучьев. Путь, который в обычное время занимал полчаса, отнял почти день. Но наконец, переправившись из Клайпеды на пароме, мы оказались на косе и мимо запертого дома лесничества, мимо каких-то притихших, точно вымерших поселков Смильтине, Юодкранте, Прейлы и Пярвалки направились к Ниде...

— ...Да, — говорит Вацловас, — штормовые волны — я таких и не видывал — защитный вал слизнули, будто и не было. И лесу полегло... До весны все окрестные лесопилки были обеспечены нашим лесом. Представляешь, наши сосны — и на лесопилках, когда тут за каждую сломанную веточку готов горло перегрызть! — Он рассеянно наблюдал, как трое парней в ярких плавках вытаскивали на берег нос сверкающей яхты. Помолчал. Спросил неожиданно: — Могилу отца Кувертаса знаешь? — Я кивнул. — Так вот. Могила тоже была завалена деревьями. А два сверху лежали крест-накрест. Мол, точка. Все. Вот тебе и символика...

Вероятно, каждый, кто бывал в Ниде, видел эту старую плиту на могиле Кувертаса-отца. И строки, что выбили на ней благодарные земляки: «...чей сын Георг-Давид Кувертас первым стал сажать здесь, в скорбном одиночестве Ниды, лесные деревья».

Около двух веков назад леса в здешних местах вырубили. Опрометчивость была сразу наказана. Ветры и песок обрели свободу. Оголенные дюны стали наступать на селения. Неподалеку от современного рыбацкого поселка Юодкранте высятся огромные песчаные холмы. Высота их — с двенадцатиэтажный дом. А название — Мертвые дюны. Под ними погребены два селения. В прошлом семь деревень на косе стали жертвой сыпучих песков. Только тогда люди по-настоящему оценили спасительную силу леса. Но одно дело — вырубить, а другое — вырастить дерево, да не просто посадить, а вырастить на песке. Георг-Давид Кувертас первым принялся за это почти безнадежное дело, чтобы над Нерингой плотной стеной встали лесные заросли.

Вацловас Лукошюс тоже в своем роде был первым. Дважды. Он приехал на Куршскую косу в 1948 году студентом Литовской сельскохозяйственной академии. Старый защитный вал, который когда-то оберегал косу с запада от морских волн и крепких ветров, был разбит, разрушен артиллерией и авиацией. Лес почти повсюду превратился в головешки. Вместе с лесником Вацловас, тогда еще практикант, не один раз объехал на лошадях всю косу, прикидывал, что и как можно восстановить в первую очередь. В 1951-м приехал сюда насовсем, и вместе с ним еще два выпускника академии, тоже лесоводы, его друзья Ионас и Юлюс. В том же году правительство республики приняло решение о восстановлении защитного вала и озеленении Куршской косы. Знания и привязанность Вацловаса к этой земле стали особенно важны.

— ...Мы поселились в лесничестве, втроем в одной комнате, — вспоминает Лукошюс. — Сколотили топчаны из сухих кругляков и досок, застлали сеном — вот и постели. То были не сытые, но счастливые дни, в нас еще жил дух студенчества, непроходящего энтузиазма. Увы, с годами все это незаметно улетучивается. Не так ли? — И опять я увидал перед собой лукавого жемайтийца. — Вместе с лесничим, обходчиками и рабочими нас тогда можно было по пальцам перечесть, а работы — уйма. Я отправился в Жемайтию, чтобы найти знающих толк и свободных людей. Предстояло сажать горную сосну — она не боится ветров, жестка, как можжевельник, — видел, такое корявое вроде деревце? Зато корни у него длинные-предлинные. А это главное: песок держат намертво. Ну и, конечно, в первую очередь надо было восстановить защитный вал. Песок и ветер еще гуляли здесь вовсю. Зимой куда ни шло: встал на лыжи и по снегу беги, осматривай берега и косу. А летом — мучение. На телегах только и можно было передвигаться, да и то как в болоте вязли — песчаные зыбуны все тропки и дороги заваливали. Это сейчас — полчаса, и в Смильтине окажешься...