Завет Христа - Ульрих Хефнер

Ульрих Хефнер

«Завет Христа»

ОТ АВТОРА

Дорогие члены Клуба, дорогие читатели!

Я с радостью воспользуюсь возможностью пригласить вас на очередную захватывающую экскурсию в мир моих триллеров.

Благодаря рецензиям и вашим отзывам мне удалось развлечь вас книгой «Dritten Ebene» («Третье измерение»).

Новой книгой «Завет Христа» я хочу продолжить этот путь и — на этот раз в контексте археологии и истории церкви — снова развернуть напряженнейший сюжет.

Я ищу свои сюжеты там, где стирается грань между реальностью и вымыслом, чтобы проводить своих читателей из мира повседневности в жуткую, но вместе с тем загадочную и увлекательную вселенную приключенческой литературы. Чтение подобно просмотру фильмов, только в воображении, так что вы станете собственным режиссером, продюсером, сыграете роли вместо актеров, пустившись в приключения на страницах моих книг.

Иерусалим, Рим, Париж, а также красивейшие окрестности немецкого города Кёнигзее станут ареной увлекательной охоты за заветом Христа.

Во время раскопок в Иерусалиме, в долине Кидрона, группа археологов обнаруживает потайную гробницу крестоносца. В саркофаге также находятся стенные тарелки с изображением мистерии об Иешуа бен Иосифе, которого все мы знаем под именем Иисуса из Назарета, Сына Божьего и, согласно церковной традиции, как нашего Спасителя. Но какова правда об этом человеке, который две тысячи лет назад потряс устои римского господства в Иудее? Из-за своей находки археологи оказываются в смертельной опасности…

Однако пока что я ничего не стану вам открывать…

Следуйте по стопам Иисуса Христа в Святой земле, узнавайте больше о событиях, происшедших тогда, более двух тысяч лет назад, и принимайте участие в этой увлекательной истории, которая продается только для вас, дорогие члены Клуба, эксклюзивно.

С сердечным приветом,

Христос умер за грехи наши, по Писанию; и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию; и что явился Кифе, потом двенадцати; потом явился более нежели пятистам братий в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили; потом явился Иакову, также всем Апостолам.[1]

Посвящается всем тем, в ком сильна вера

ПРОЛОГ

Святая земля в конце дня…

Огни в спальнях погасли. Темнота опустилась на запыленную страну. На холме Голгофа установилось спокойствие. Люди убрались, исчезли в непросматриваемой путанице переулков и переплетении трактов близкого города. Солдаты заступали на свои посты и подозрительно смотрели в потемневшее небо. Там, где несколько часов назад еще толпились люди, желающие посмотреть жестокий спектакль, сейчас господствовала мрачная пустота. Только кое-где шли своей дорогой немногие задержавшиеся и украдкой поглядывали на три креста, стоявшие на вершине Голгофы.

Неподалеку от холма, рядом с гарнизоном, разбили лагерь легионеры — то были дополнительные отряды из близлежащих регионов, на всякий случай вызванные Понтием Пилатом, префектом Иерусалима.

Назаретянин был мертв, распят на глазах у народа. И ничего не произошло. Когда легионер копьем пронзил его бок, оттуда потекла кровь. Красная, густая кровь. И не спустился с неба на землю вооруженный мечами сонм ангелов, не разразилась буря, не накрыли страну воды Всемирного потопа. Лишь единожды, незадолго до того как Назаретянин испустил последний вздох, туча закрыла солнце и Голгофу залил мертвенно-бледный свет. Однако туча ушла, унесенная легким ветром.

Никому не хватило бы сил бросить вызов империи. Никому, даже самозваному Богу евреев.

— Свершилось, — вздохнул Понтий Пилат. — И народ остался спокоен. Ты зря тревожился.

Марк Аврелий, начальник гвардии, осушил бокал вина.

— Он был опасен для нас при жизни, — ответил Марк Аврелий, — но остался опасен и после смерти. Назаретянин собрал вокруг себя много народу. И его смерть ничего не изменит. Они будут и дальше почитать его тело и носить в себе его мысли.

— Разве что, — возразил Понтий Пилат, — если у них не останется ничего, что они могли бы почитать.

— О чем ты?

— Матери Назаретянина откажут в выдаче трупа. Он не упокоится в земле Иерусалимской. Его снимут с креста и сожгут, и пепел его развеют по ветру. Таков мой приказ.

Марк Аврелий удивленно посмотрел на наместника Иерусалима.

— Иудеи никогда не простят тебе этого, ведь по традиции…

— Я плюю на традицию, — прикрикнул Понтий Пилат на командира легиона. — Его прах развеют по ветру, и мысли его не переживут годы. Его забудут, и ничто и никто не станет напоминать о Назаретянине.

Марк Аврелий задумчиво посмотрел в глаза Понтию Пилату.

— Ты боялся — ты, римский наместник; два легиона подчиняются тебе, но ты боялся. Боялся одного-единственного человека, который даже не был могучим воином. Да, клянусь Юпитером, я все еще вижу твой страх. Хотя ты притворяешься спокойным, ты все еще дрожишь, как женщина. Я вижу это, и я чувствую это. Клянусь всеми богами, страх перед ним впитался в твои кости…

— Молчи! — рявкнул Понтий Пилат на командира. — Очевидно, голова твоя забита мыслями о битвах, кои омрачают твой разум. Ты воин, ты никогда не поймешь, какою властью обладает слово. Вспомни, как он прибыл в город. Тысячи вышли на улицы и приветствовали его возгласами ликования. Подай он лишь знак — и город утонул бы в крови. И это могла бы быть наша кровь, и в тот день она бы впиталась в пыль.

— Ты восхищаешься этим человеком, простым сыном плотника из Назарета, — заметил Марк Аврелий.

Понтий Пилат опустился на ложе.

— Да, но он был кем-то большим, нежели простым человеком; он был особенным человеком, очень особенным, каких совсем немного под жарким солнцем. И у него было нечто, что мы давно потеряли.

Марк Аврелий наклонился к наместнику.

— И что же это — то, что возвысило его над другими и чего нет у нас?

— У него была вера, — сухо ответил Понтий Пилат.

Они встретились в стороне от места казни, в западной части города, в квартале скорняков и дубильщиков, под защитой стен из глины, среди смрада поденной работы. Им приходилось быть осторожными: город кишел шпионами, легионерами и всяческим сбродом, который за пару ассов готов был продать даже собственных детей.

Однако в кривые переулки квартала дубильщиков, где смрад даже ночью окружал все, что двигалось, легионеры и лакеи римского начальства забредали редко. Они сидели вокруг огня — двое мужчин и женщина, голову которой покрывала серая косынка.

— Просто убить его римскому палачу мало, — произнес Кифа[2] в тягостной тишине, — они хотят уничтожить его, убрать его тело с лица земли. Но мы не допустим этого. Мы помешаем им. Ведь они идут против закона.

— И что же ты намерен сделать, Кифа? — спросил Иоанн.

Кифа посмотрел вверх.

— Мы должны действовать, прямо сейчас. Нельзя оставлять им тело.

Женщина громко всхлипнула.

— Он — мой сын, и я не могу просто отдать его римлянам. Он должен покоиться в земле согласно нашим традициям, пока Отец не призовет его к себе.

Иоанн вскочил.

— Но как? Римляне выставили посты. Они будут охранять его. Они многочисленны, так многочисленны, как никогда прежде. Дозорные патрулируют каждый уголок города. Они вооружены до зубов. Разве Иешуа сам не говорил, что в этот день нельзя проливать кровь? Наш час еще не пробил.

— Ты заблуждаешься, — прервал его Кифа, — наш час пробил. Все подготовлено. Мы отправляемся в путь. Нельзя терять ни минуты.

В комнату вошла Магдалина. Она села рядом с Марией и обняла ее за плечи. Кифа встал. Он взял свой посох и вместе с Иоанном направился к двери.

— Мы встречаемся в конце завтрашнего дня в холмах Вифлеема, на развилке дороги в Беш Хамир, — заявил Кифа, обращаясь к Магдалине. — Бери Марию с собой и заботься о ней. Утешьтесь: мы не бросим Иешуа на произвол судьбы. Если разминемся, то мы будем ждать вас на озере возле пещер. Проследите, чтобы никто не последовал за вами, и отправляйтесь в путь, как только затихнут наши шаги. Скоро в городе поднимется волнение. Идите на восток, не сворачивайте на запад или к Голгофе и возьмите с собой достаточно продовольствия. Нам долгое время придется скрываться.

Магдалина встала.

— Будьте осторожны, — напутствовала она. — Сегодня больше не должна пролиться иудейская кровь.

Кифа кивнул и вышел наружу. Иоанн последовал за ним. Под развевающейся одеждой он прятал топор.

Их было семеро. Маленький, чтобы не привлекать внимания, отряд. Их факелы светили во тьме. Тишину нарушал лишь лай собак, доносившийся из близлежащего города, достигал холма, в остальном господствовала тишина. Люди отошли на покой и спали. Одни сразу забылись сном, другие лежали с влажными глазами, погруженные в мысли о прошедшем дне, который забрал у них последнюю надежду.