Роковые яйца - русский и английский параллельные тексты - Михаил Булгаков

Михаил Булгаков. Роковые яйца

Mikhail Bulgakov Михаил Булгаков. The Fatal Eggs Роковые яйца CHAPTER I. Глава 1. Professor Persikov's Curriculum Vitae Куррикулюм витэ профессора Персикова On the evening of 16 April, 1928, the Zoology Professor of the Fourth State University and Director of the Moscow Zoological Institute, Persikov, went into his laboratory at the Zoological Institute in Herzen Street. 16 апреля 1928 года, вечером, профессор зоологии IV государственного университета и директор зооинститута в Москве Персиков вошел в свой кабинет, помещающийся в зооинституте, что на улице Герцена. The Professor switched on the frosted ceiling light and looked around him. Профессор зажег верхний матовый шар и огляделся. This ill-fated evening must be regarded as marking the beginning of the appalling catastrophe, just as Professor Vladimir Ipatievich Persikov must be seen as the prime cause of the said catastrophe. Начало ужасающей катастрофы нужно считать заложенным именно в этот злосчастный вечер, равно как первопричиною этой катастрофы следует считать именно профессора Владимира Ипатьевича Персикова. He was fifty-eight years old. Ему было ровно 58 лет. With a splendid bald head, like a pestle, and tufts of yellowish hair sticking out at the sides. Голова замечательная, толкачом, лысая, с пучками желтоватых волос, торчащими по бокам. His face was clean-shaven, with a slightly protruding lower lip which gave it a slightly cantankerous expression. Лицо гладко выбритое, нижняя губа выпячена вперед. От этого персиковское лицо вечно носило на себе несколько капризный отпечаток. Tall and round-shouldered, he had small bright eyes and tiny old-fashioned spectacles in silver frames on a red nose. На красном носу старомодные маленькие очки в серебряной оправе, глазки блестящие, небольшие, росту высокого, сутуловат. He spoke in a grating, high, croaking voice and one of his many idiosyncrasies was to crook the index finger of his right hand and screw up his eyes, whenever he was saying something weighty and authoritative. Говорил скрипучим, тонким, квакающим голосом и среди других странностей имел такую: когда говорил что-либо веско и уверенно, указательный палец правой руки превращал в крючок и щурил глазки. And since he always spoke authoritatively, because his knowledge in his field was quite phenomenal, the crooked finger was frequently pointed at those with whom the Professor was conversing. А так как он говорил всегда уверенно, ибо эрудиция в его области у него была совершенно феноменальная, то крючок очень часто появлялся перед глазами собеседников профессора Персикова. Outside his field, that is, zoology, embriology, anatomy, botany and geography, however, Professor Persikov said almost nothing at all. А вне своей области, т.е. зоологии, эмбриологии, анатомии, ботаники и географии, профессор Персиков почти никогда не говорил. Professor Persikov did not read the newspapers or go to the theatre. His wife had run away with a tenor from the Zimin opera in 1913, leaving him a note which read as follows: Газет профессор Персиков не читал, в театр не ходил, а жена профессора сбежала от него с тенором оперы Зимина в 1913 году, оставив ему записку такого содержания: "Your frogs make me shudder with intolerable loathing. Невыносимую дрожь отвращения возбуждают во мне твои лягушки. I shall be unhappy all my life because of them." Я всю жизнь буду несчастна из-за них. The Professor did not marry again and had no children. Профессор больше не женился и детей не имел. He was short-tempered, but did not bear grudges, liked cloudberry tea and lived in Prechistenka Street in a flat with five rooms, one of which was occupied by the old housekeeper, Maria Stepanovna, who looked after the Professor like a nanny. Был очень вспыльчив, но отходчив, любил чай с морошкой, жил на Пречистенке, в квартире из 5 комнат, одну из которых занимала сухонькая старушка, экономка Марья Степановна, ходившая за профессором как нянька. In 1919 three of the Professor's five rooms were taken away. В 1919 году у профессора отняли из 5 комнат 3. Whereupon he announced to Maria Stepanovna: Тогда он заявил Марье Степановне: "If they don't stop this outrageous behaviour, I shall leave the country, Maria Stepanovna." - Если они не прекратят эти безобразия, Марья Степановна, я уеду за границу. Had the Professor carried out this plan, he would have experienced no difficulty in obtaining a place in the zoology department of any university in the world, for he was a really first-class scholar, and in the particular field which deals with amphibians had no equal, with the exception of professors William Weckle in Cambridge and Giacomo Bartolomeo Beccari in Rome. Нет сомнения, что если бы профессор осуществил этот план, ему очень легко удалось бы устроиться при кафедре зоологии в любом университете мира, ибо ученый он был совершенно первоклассный, а в той области, которая так или иначе касается земноводных или голых гадов, и равных себе не имел за исключением профессоров Уильяма Веккля в Кембридже и Джиакомо Бартоломео Беккари в Риме. The Professor could read four languages, as Mvell as Russian, and spoke French and German like a native. Читал профессор на 4 языках, кроме русского, а по-французски и немецки говорил как по-русски. Persikov did not carry out his intention of going abroad, and 1920 was even worse than 1919. Намерения своего относительно заграницы Персиков не выполнил, и 20-й год вышел еще хуже 19-го. All sorts of things happened, one after the other. Произошли события, и притом одно за другим. Bolshaya Nikitskaya was renamed Herzen Street. Большую Никитскую переименовали в улицу Герцена. Then the clock on the wall of the corner building in Herzen Street and Mokhovaya stopped at a quarter past eleven and, finally, unable to endure the perturbations of this remarkable year, eight magnificent specimens of tree-frogs died in the Institute's terrariums, followed by fifteen ordinary toads and an exceptional specimen of the Surinam toad. Затем часы, врезанные в стену дома на углу Герцена и Моховой, остановились на 11 с 1/4, и, наконец, в террариях зоологического института, не вынеся всех пертурбаций знаменитого года, издохли первоначально 8 великолепных экземпляров квакшей, затем 15 обыкновенных жаб и, наконец, исключительнейший экземпляр жабы Суринамской. Immediately after the demise of the toads which devastated that first order of amphibians rightly called tailless, old Vlas, the Institute's caretaker of many years' standing, who did not belong to any order of amphibians, also passed on to a better world. Непосредственно вслед за жабами, опустошившими тот первый отряд голых гадов, который по справедливости назван классом гадов бесхвостых, переселился в лучший мир бессменный сторож института старик Влас, не входящий в класс голых гадов. The cause of his death, incidentally, was the same as that of the unfortunate amphibians, and Persikov diagnosed it at once: Причина смерти его, впрочем, была та же, что и у бедных гадов, и ее Персиков определил сразу: "Undernourishment!" - Бескормица! The scientist was perfectly right. Vlas should have been fed with flour and the toads with flour weevils, but the disappearance of the former determined that of the latter likewise, and Persikov tried to shift the twenty surviving specimens of tree-frogs onto a diet of cockroaches, but then the cockroaches disappeared too, thereby demonstrating their hostile attitude to war communism. Ученый был совершенно прав: Власа нужно было кормить мукой, а жаб мучными червями, но поскольку пропала первая, постольку исчезли и вторые. Персиков оставшиеся 20 экземпляров квакш попробовал перевести на питание тараканами, но и тараканы куда-то провалились, показав свое злостное отношение к военному коммунизму. Consequently, these last remaining specimens also had to be thrown into the rubbish pits in the Institute yard. Таким образом, и последние экземпляры пришлось выкинуть в выгребные ямы на дворе института. The effect of these deaths on Persikov, particularly that of the Surinam toad, is quite indescribable. Действие смертей и в особенности Суринамской жабы на Персикова не поддается описанию. For some reason he blamed them entirely on the People's Commissar for Education. В смертях он целиком почему-то обвинил тогдашнего наркома просвещения. Standing in his fur cap and galoshes in the corridor of the freezing Institute, Persikov said to his assistant Ivanov, an elegant gentleman with a fair pointed beard: Стоя в шапке и калошах в коридоре выстывающего института, Персиков говорил своему ассистенту Иванову, изящнейшему джентльмену с острой белокурой бородкой: "Hanging's too good for him, Pyotr Stepanovich! - Ведь за это же его, Петр Степанович, убить мало! What do they think they're doing! Что же они делают? They'll ruin the whole Institute! Ведь они ж погубят институт! Eh? А? An exceptionally rare male specimen of Pipa americana, thirteen centimetres long..." Бесподобный самец, исключительный экземпляр Пипа американа, длиной в 13 сантиметров... Things went from bad to worse. Дальше пошло хуже. When Vlas died the Institute windows froze so hard that there were icy scrolls on the inside of the panes. По смерти Власа окна в институте промерзли насквозь, так что цветистый лед сидел на внутренней поверхности стекол. The rabbits, foxes, wolves and fish died, as well as every single grass-snake. Издохли кролики, лисицы, волки, рыбы и все до единого ужи. Persikov brooded silently for days on end, then caught pneumonia, but did not die. Персиков стал молчать целыми днями, потом заболел воспалением легких, но не умер. When he recovered, he started coming to the Institute twice a week and in the round hall, where for some reason it was always five degrees below freezing point irrespective of the temperature outside, he delivered a cycle of lectures on "The Reptiles of the Torrid Zone" in galoshes, a fur cap with ear-flaps and a scarf, breathing out white steam, to an audience of eight. Когда оправился, приходил два раза в неделю в институт и в круглом зале, где было всегда, почему-то не изменяясь, 5 градусов мороза, независимо от того, сколько на улице, читал в калошах, в шапке с наушниками и в кашне, выдыхая белый пар, 8 слушателям цикл лекций на тему "Пресмыкающиеся жаркого пояса". The rest of the time he lay under a rug on the divan in Prechistenka, in a room with books piled up to the ceiling, coughing, gazing into the jaws of the fiery stove which Maria Stepanov-na stoked with gilt chairs, and remembering the Surinam toad. Все остальное время Персиков лежал у себя на Пречистенке на диване, в комнате, до потолка набитой книгами, под пледом, кашлял и смотрел в пасть огненной печурке, которую золочеными стульями топила Марья Степановна, вспоминал Суринамскую жабу. But all things come to an end. Но все на свете кончается. So it was with 'twenty and 'twenty-one, and in 'twenty-two a kind of reverse process began. Кончился 20-й и 21-й год, а в 22-м началось какое-то обратное движение. Firstly, in place of the dear departed Vlas there appeared Pankrat, a young, but most promising zoological caretaker, and the Institute began to be heated again a little. Во-первых: на месте покойного Власа появился Панкрат, еще молодой, но подающий большие надежды зоологический сторож, институт стали топить понемногу. Then in the summer with Pankrat's help Persikov caught fourteen common toads. А летом Персиков, при помощи Панкрата, на Клязьме поймал 14 штук вульгарных жаб. The terrariums came to life again... In 'twenty-three Persikov gave eight lectures a week, three at the Institute and five at the University, in 'twenty-four thirteen a week, not including the ones at workers' schools, and in the spring of 'twenty-five distinguished himself by failing no less than seventy-six students, all on amphibians. В террариях вновь закипела жизнь... В 23-м году Персиков уже читал 8 раз в неделю - 3 в институте и 5 в университете, в 24-м году 13 раз в неделю и, кроме того, на рабфаках, а в 25-м, весной, прославился тем, что на экзаменах срезал 76 человек студентов и всех на голых гадах: "What, you don't know the difference between amphibians and reptilia?" Persikov asked. "That's quite ridiculous, young man. - Как, вы не знаете, чем отличаются голые гады от пресмыкающихся? - спрашивал Персиков. - Это просто смешно, молодой человек. Amphibia have no kidneys. Тазовых почек нет у голых гадов. None at all. Они отсутствуют. So there. Так-то-с. You should be ashamed of yourself. Стыдитесь. I expect you're a Marxist, aren't you?" Вы, вероятно, марксист? "Yes," replied the devastated student, faintly. - Марксист, - угасая, отвечал зарезанный. "Well, kindly retake the exam in the autumn," Persikov said politely and shouted cheerfully to Pankrat: "Send in the next one!" - Так вот, пожалуйста, осенью, - вежливо говорил Персиков и бодро кричал Панкрату: - Давай следующего! Just as amphibians come to life after a long drought, with the first heavy shower of rain, so Professor Persikov revived in 1926 when a joint Americano-Russian company built fifteen fifteen-storey apartment blocks in the centre of Moscow, beginning at the corner of Gazetny Lane and Tverskaya, and 300 workers' cottages on the outskirts, each with eight apartments, thereby putting an- end once and for all to the terrible and ridiculous accommodation shortage which made life such a misery for Muscovites from 1919 to 1925. Подобно тому, как амфибии оживают после долгой засухи при первом обильном дожде, ожил профессор Персиков в 1926 году, когда соединенная американо-русская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и Тверской, в центре Москвы, 15 пятнадцатиэтажных домов, а на окраинах - 300 рабочих коттеджей, каждый на 8 квартир, раз и навсегда прикончив тот страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы 1919-1925. In fact, it was a marvellous summer in Persikov's life, and occasionally he would rub his hands with' a quiet, satisfied giggle, remembering how he and Maria Stepanovna had been cooped up in two rooms. Вообще это было замечательное лето в жизни Персикова, и порою он с тихим и довольным хихиканьем потирал руки, вспоминая, как он жался с Марьей Степановной в 2 комнатах. Now the Professor had received all five back, spread himself, arranged his two-and-a-half thousand books, stuffed animals, diagrams and specimens, and lit the green lamp on the desk in his study. Теперь профессор все 5 получил обратно, расширился, расположил две с половиной тысячи книг, чучела, диаграммы, препараты, зажег на столе зеленую лампу в кабинете. You would not have recognised the Institute either. They painted it cream, equipped the amphibian room with a special water supply system, replaced all the plate glass with mirrors and donated five new microscopes, glass laboratory tables, some 2,000-amp. arc lights, reflectors and museum cases. Институт тоже узнать было нельзя: его покрыли кремовою краской, провели по специальному водопроводу воду в комнату гадов, сменили все стекла на зеркальные, прислали 5 новых микроскопов, стеклянные препарационные столы, шары по 2000 ламп с отраженным светом, рефлекторы, шкапы в музей. Persikov came to life again, and the whole world suddenly learnt of this when a brochure appeared in December 1926 entitled Персиков ожил, и весь мир неожиданно узнал об этом, лишь только в декабре 1926 года вышла в свет брошюра: "More About the Reproduction of Polyplacophora or Chitons", 126 pp, Proceedings of the Fourth University. "Еще к вопросу о размножении бляшконосых или хитонов", 126 стр., "Известия IV Университета". And in the autumn of 1927 he published a definitive work of 350 pages, subsequently translated into six languages, including Japanese. А в 1927-м, осенью, капитальный труд в 350 страниц, переведенный на 6 языков, в том числе и японский: It was entitled "The Embryology of Pipae, Spadefoots and Frogs", price 3 roubles. "Эмбриология пип, чесночниц и лягушек". Цена 3 руб. State Publishing House. Госиздат. But in the summer of 1928 something quite appalling happened... А летом 1928 года произошло то невероятное, ужасное... CHAPTER II. Глава 2. A Coloured Tendril Цветной завиток So, the Professor switched on the light and looked around. Итак, профессор зажег шар и огляделся. Then he turned on the reflector on the long experimental table, donned his white coat, and fingered some instruments on the table... Зажег рефлектор на длинном экспериментальном столе, надел белый халат, позвенел какими-то инструментами на столе... Of the thirty thousand mechanical carriages that raced" around Moscow in 'twenty-eight many whizzed down Herzen Street, swishing over the smooth paving-stones, and every few minutes a 16,22, 48 or 53 tram would career round the corner from Herzen Street to Mokhovaya with much grinding and clanging. Многие из 30 тысяч механических экипажей, бегавших в 28-м году по Москве, проскакивали по улице Г ерцена, шурша по гладким торцам, и через каждую минуту с гулом и скрежетом скатывался с Герцена к Моховой трамвай 16, 22, 48 или 53-го маршрута. A pale and misty crescent moon cast reflections of coloured lights through the laboratory windows and was visible far away and high up beside the dark and heavy dome of the Church of Christ the Saviour. Отблески разноцветных огней забрасывал в зеркальные стекла кабинета, и далеко и высоко был виден рядом с темной и грузной шапкой храма Христа туманный, бледный месячный серп. But neither the moon nor the Moscow spring bustle were of the slightest concern to the Professor. Но ни он, ни гул весенней Москвы нисколько не занимали профессора Персикова. He sat on his three-legged revolving stool turning with tobacco-stained fingers the knob of a splendid Zeiss microscope, in which there was an ordinary unstained specimen of fresh amoebas. Он сидел на винтящемся трехногом табурете и побуревшими от табаку пальцами вертел кремальеру великолепного цейсовского микроскопа, в который был заложен обыкновенный неокрашенный препарат свежих амеб. At the very moment when Persikov was changing the magnification from five to ten thousand, the door opened slightly, a pointed beard and leather bib appeared, and his assistant called: В тот момент, когда Персиков менял увеличение с 5 на 10 тысяч, дверь приоткрылась, показалась остренькая бородка, кожаный нагрудник, и ассистент позвал: "I've set up the mesentery, Vladimir Ipatych. Would you care to take a look?" - Владимир Ипатьевич, я установил брыжжейку, не хотите ли взглянуть? Persikov slid quickly down from the stool, letting go of the knob midway, and went into his assistant's room, twirling a cigarette slowly in his fingers. Персиков живо сполз с табурета, бросил кремальеру на полдороге и, медленно вертя в руках папиросу, прошел в кабинет ассистента. There, on the glass table, a half-suffocated frog stiff with fright and pain lay crucified on a cork mat, its transparent micaceous intestines pulled out of the bleeding abdomen under the microscope. Там, на стеклянном столе, полузадушенная и обмершая от страха и боли лягушка была распята на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные внутренности вытянуты из окровавленного живота в микроскоп. "Very good," said Persikov, peering down the eye-piece of the microscope. - Очень хорошо, - сказал Персиков и припал глазом к окуляру микроскопа. He could obviously detect something very interesting in the frog's mesentery, where live drops of blood were racing merrily along the vessels as clear as daylight. Очевидно, что-то очень интересное можно было рассмотреть в брыжжейке лягушки, где, как на ладони видные, по рекам сосудов бойко бежали живые кровяные шарики. Persikov quite forgot about his amoebas. He and Ivanov spent the next hour-and-a-half taking turns at the microscope and exchanging animated remarks, quite incomprehensible to ordinary mortals. Персиков забыл о своих амебах и в течении полутора часов по очереди с Ивановым припадал к стеклу микроскопа. При этом оба ученых перебрасывались оживленными, но непонятными простым смертным словами. At last Persikov dragged himself away, announcing: Наконец Персиков отвалился от микроскопа, заявив: "The blood's coagulating, it can't be helped." - Сворачивается кровь, ничего не поделаешь. The frog's head twitched painfully and its dimming eyes said clearly: "Bastards, that's what you are..." Лягушка тяжко шевельнула головой, и в ее потухающих глазах были явственны слова: "сволочи вы, вот что..." Stretching his stiff legs, Persikov got up, returned to his laboratory, yawned, rubbed his permanently inflamed eyelids, sat down on the stool and looked into the microscope, his fingers about to move the knob. But move it he did not. Разминая затекшие ноги, Персиков поднялся, вернулся в свой кабинет, зевнул, потер пальцами вечно воспаленные веки и, присев на табурет, заглянул в микроскоп, пальцы он наложил на кремальеру и уже собирался двинуть винт, но не двинул. With his right eye Persikov saw the cloudy white plate and blurred pale amoebas on it, but in the middle of the plate sat a coloured tendril, like a female curl. Правым глазом видел Персиков мутноватый белый диск и в нем смутных белых амеб, а посредине диска сидел цветной завиток, похожий на женский локон. Persikov himself and hundreds of his students had seen this tendril many times before but taken no interest in it, and rightly so. Этот завиток и сам Персиков, и сотни его учеников видели очень много раз и никто не интересовался им, да и незачем было. The coloured streak of light merely got in the way and indicated that the specimen was out of focus. Цветной пучок света лишь мешал наблюдению и показывал, что препарат не в фокусе. For this reason it was ruthlessly eliminated with a single turn of the knob, which spread an even white light over the plate. Поэтому его безжалостно стирали одним поворотом винта, освещая поле ровным белым светом. The zoologist's long fingers had already tightened on the knob, when suddenly they trembled and let go. Длинные пальцы зоолога уже вплотную легли на нарезку винта и вдруг дрогнули и слезли. The reason for this was Persikov's right eye. It tensed, stared in amazement and filled with alarm. Причиной этого был правый глаз Персикова, он вдруг насторожился, изумился, налился даже тревогой. No mediocre mind to burden the Republic sat by the microscope. Не бездарная посредственность на горе республике сидела у микроскопа. No, this was Professor Persikov! Нет, сидел профессор Персиков! All his mental powers were now concentrated in his right eye. Вся жизнь, его помыслы сосредоточились в правом глазу. For five minutes or so in petrified silence the higher being observed the lower one, peering hard at the out-of-focus specimen. Минут пять в каменном молчании высшее существо наблюдало низшее, мучая и напрягая глаз над стоящим вне фокуса препаратом. There was complete silence all around. Кругом все молчало. Pankrat had gone to sleep in his cubby-hole in thes vestibule, and only once there came a far-off gentle and musical tinkling of glass in cupboards-that was Ivanov going out and locking his laboratory. Панкрат заснул уже в своей комнате в вестибюле, и один только раз в отдалении музыкально и нежно прозвенели стекла в шкапах - это Иванов, уходя, запер свой кабинет. The entrance door groaned behind him. За ним простонала входная дверь. Then came the Professor's voice. Потом уже послышался голос профессора. To whom his question was addressed no one knows. У кого он спросил - неизвестно. "What on earth is that? - Что такое? I don't understand..." Ничего не понимаю... A late lorry rumbled down Herzen Street, making the old walls of the Institute shake. Запоздалый грузовик прошел по улице Герцена, колыхнув старые стены института. The shallow glass bowl with pipettes tinkled on the table. Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на столе. The Professor turned pale and put his hands over the microscope, like a mother whose child is threatened by danger. Профессор побледнел и занес руку над микроскопом, так, словно мать над дитятей, которому угрожает опасность. There could now be no question of Persikov turning the knob. Oh no, now he was afraid that some external force might push what he had seen out of his field of vision. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы Персиков двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-нибудь посторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидел. It was a full white morning with a strip of gold which cut across the Institute's cream porch when the Professor left the microscope and walked over to the window on stiff legs. Было полное белое утро с золотой полосой, перерезавшей кремовое крыльцо института, когда профессор покинул микроскоп и подошел на онемевших ногах к окну. With trembling fingers he pressed a button, dense black shutters blotted out the morning and a wise scholarly night descended on the room. Он дрожащими пальцами нажал кнопку, и черные глухие шторы закрыли утро, и в кабинете ожила мудрая ученая ночь. Sallow and inspired, Persikov placed his feet apart, staring at the parquet floor with his watering eyes, and exclaimed: Желтый и вдохновенный Персиков растопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет слезящимися глазами: "But how can it be? - Но как же это так? It's monstrous! Ведь это же чудовищно!.. Quite monstrous, gentlemen," he repeated, addressing the toads in the terrarium, who were asleep and made no reply. Это чудовищно, господа, - повторил он, обращаясь к жабам в террарии, но жабы спали и ничего ему не ответили. He paused, then went over to the button, raised the shutters, turned out all the lights and looked into the microscope. Он помолчал, потом подошел к выключателю, поднял шторы, потушил все огни и заглянул в микроскоп. His face grew tense and he raised his bushy yellow eyebrows. Лицо его стало напряженным, он сдвинул кустоватые желтые брови. "Aha, aha," he muttered. "It's gone. - Угу, угу, - пробурчал он, - пропал. I see. Понимаю. I understand," he drawled, staring with crazed and inspired eyes at the extinguished light overhead. "It's simple." По-о-нимаю, - протянул он сумасшедше и вдохновенно, глядя на погасший шар над головой, - это просто. Again he let down the hissing shutters and put on the light. И он вновь опустил шипящие шторы и вновь зажег шар. Then looked into the microscope and grinned happily, almost greedily. Заглянул в микроскоп, радостно и как бы хищно осклабился. "I'll catch it," he said solemnly and gravely, crooking his finger. "I'll catch it. - Я его поймаю, - торжественно и важно сказал он, поднимая палец кверху. - Поймаю. Perhaps the sun will do it too." Может быть и от солнца. The shutters shot up once more. Опять шторы взвились. Now you could see the sun. Солнце было налицо. It was shining on the walls of the Institute and slanting down onto the pavements of Herzen Street. Вот оно залило стены института и косяком легло на торцах Герцена. The Professor looked through the window, working out where the sun would be in the afternoon. Профессор смотрел в окно, соображая, где будет солнце днем. He kept stepping back and forwards, doing a little dance, and eventually lay stomach down on the window-sill. Он то отходил, то приближался, легонько пританцовывая, и наконец животом лег на подоконник. After that he got down to some important and mysterious work. Приступил к важной и таинственной работе. He covered the microscope with a bell glass. Стеклянным колпаком накрыл микроскоп. Then he melted a piece of sealing-wax in the bluish flame of the Bun-sen burner, sealed the edge of the glass to the table and made a thumb print on the blobs of wax. На синеватом пламени горелки расплавил кусок сургуча и края колокола припечатал к столу, а на сургучных пятнах оттиснул свой большой палец. Finally he turned off the gas and went out, locking the laboratory door firmly behind him. Газ потушил, вышел и дверь кабинета запер на английский замок. There was semi-darkness in the Institute corridors. Полусвет был в коридорах института. The Professor reached Pankrat's door and knocked for a long time to no effect. Профессор добрался до комнаты Панкрата и долго и безуспешно стучал в нее. At last something inside growled like a watchdog, coughed and snorted and Pankrat appeared in the lighted doorway wearing long striped underpants tied at the ankles. Наконец, за дверью послышалось урчанье как бы цепного пса, харканье и мычанье, и Панкрат в полосатых подштанниках, с завязками на щиколотках предстал в светлом пятне. His eyes glared wildly at the scientist and he whimpered softly with sleep. Глаза его дико уставились на ученого, он еще легонько подвывал со сна. "I must apologise for waking you up, Pankrat," said the Professor, peering at him over his spectacles. - Панкрат, - сказал профессор, глядя на него поверх очков, - извини, что я тебя разбудил. "But please don't go into my laboratory this morning, dear chap. Вот что, друг, в мой кабинет завтра утром не ходить. I've left some work there that must on no account be moved. Я там работу оставил, которую сдвигать нельзя. Understand?" Понял? "Grrr, yessir," Pankrat replied, not understanding a thing. - У-у-у, по-по-понял, - ответил Панкрат, ничего не поняв. He staggered a bit and growled. Он пошатывался и рычал. "Now listen here, Pankrat, you just wake up," the zoologist ordered, prodding him lightly in the ribs, which produced a look of fright on Pankrat's face and a glimmer of comprehension in his eyes. "I've locked the laboratory," Persikov went on, "so you need not clean it until I come back. - Нет, слушай, ты проснись, Панкрат, - молвил зоолог и легонько потыкал Панкрата в ребра, отчего у того на лице получился испуг и некоторая тень осмысленности в глазах. - Кабинет я запер, - продолжал Персиков, - так убирать его не нужно до моего прихода. Understand?" Понял? "Yessir," Pankrat croaked. - Слушаю-с, - прохрипел Панкрат. "That's fine then, go back to bed." - Ну вот и прекрасно, ложись спать. Pankrat turned round, disappeared inside and collapsed onto the bed. The Professor went into the vestibule. Панкрат повернулся, исчез в двери и тотчас обрушился в постель, а профессор стал одеваться в вестибюле. Putting on his grey summer coat and soft hat, he remembered what he had observed in the microscope and stared at his galoshes for a few seconds, as if seeing them for the first time. Он надел серое летнее пальто и мягкую шляпу, затем, вспомнив про картину в микроскопе, уставился на свои калоши, словно видел их впервые. Then he put on the left galosh and tried to put the right one over it, but it wouldn't go on. Затем левую надел и на левую хотел надеть правую, но та не полезла. "What an incredible coincidence that he called me away," said the scientist. "Otherwise I would never have noticed it. - Какая чудовищная случайность, что он меня отозвал, - сказал ученый, - иначе я его так бы и не заметил. But what does it mean? Но что это сулит?.. The devil only knows!.." Ведь это сулит черт знает что такое!.. The Professor smiled, squinted at his galoshes, took off the left one and put on the right. "Good heavens! Профессор усмехнулся, прищурился на калоши и левую снял, а правую надел. - Боже мой! One can't even imagine all the consequences..." The Professor prodded off the left galosh, which had irritated him by not going on top of the right, and walked to the front door wearing one galosh only. Ведь даже нельзя представить себе всех последствий... - Профессор с презрением ткнул левую калошу, которая раздражала его, не желая налезать на правую, и пошел к выходу в одной калоше. He also lost his handkerchief and went out, slamming the heavy door. Тут же он потерял носовой платок и вышел, хлопнув тяжелою дверью. On the porch he searched in his pockets for some matches, patting his sides, found them eventually and set off down the street with an unlit cigarette in his mouth. На крыльце он долго искал в карманах спички, хлопая себя по бокам, нашел и тронулся по улице с незажженной папиросой во рту. The scientist did not meet a soul all the way to the church. Ни одного человека ученый не встретил до самого храма. There he threw back his head and stared at the golden dome. Там профессор, задрав голову, приковался к золотому шлему. The sun was licking it avidly on one side. Солнце сладостно лизало его с одной стороны. "Why didn't I notice it before? What a coincidence! - Как же раньше я не видал его, какая случайность?.. Well, I never! Silly ass!" The Professor looked down and stared pensively at his strangely shod feet. "Hm, what shall I do? Тьфу, дурак, - профессор наклонился и задумался, глядя на разно обутые ноги, - гм... как же быть? Go back to Pankrat? К Панкрату вернуться? No, there's no waking him. Нет, его не разбудишь. It's a pity to throw the wretched thing away. Бросить ее, подлую, жалко. I'll have to carry it." He removed the galosh and set off carrying it distastefully. Придется в руках нести. - Он снял калошу и брезгливо понес ее. An old car drove out of Prechistenka with three passengers. На старом автомобиле с Пречистенки выехали трое. Two men, slightly tipsy, with a garishly made-up woman in those baggy silk trousers that were all the rage in 1928 sitting on their lap. Двое пьяных и на коленях у них ярко раскрашенная женщина в шелковых шароварах по моде 28-го года. "Hey, Dad!" she shouted in a low husky voice. "Did you sell the other galosh for booze?" - Эх, папаша! - крикнула она низким сиповатым голосом. - Что ж ты другую-то калошу пропил! "The old boy got sozzled at the Alcazar," howled the man on the left, while the one on the right leaned out of the car and shouted: - Видно, в Альказаре набрался старичок, - завыл левый пьяненький, правый высунулся из автомобиля и прокричал: "Is the night-club in Volkhonka still open, Dad? - Отец, что, ночная на Волхонке открыта? That's where we're making for!" Мы туда! The Professor looked at them sternly over the top of his glasses, let the cigarette fall out of his mouth and then immediately forgot they existed. Профессор строго посмотрел на них поверх очков, выронил изо рта папиросу и тотчас забыл об их существовании. A beam was cutting its way through Prechistensky Boulevard, and the dome of Christ the Saviour had begun to burn. На Пречистенском бульваре рождалась солнечная прорезь, а шлем Христа начал пылать. The sun had come out. Вышло солнце. CHAPTER III. Глава 3. Persikov Catches It Персиков поймал What had happened was this. Дело было вот в чем. When the Professor put his discerning eye to the microscope, he noticed for the first time in his life that one particular ray in the coloured tendril stood out more vividly and boldly than the others. Когда профессор приблизил свой гениальный глаз к окуляру, он впервые в жизни обратил внимание на то, что в разноцветном завитке особенно ярко и жирно выделялся один луч. This ray was bright red and stuck out of the tendril like the tiny point of a needle, say. Луч этот был ярко-красного цвета и из завитка выпадал, как маленькое острие, ну, скажем, с иголку, что ли. Thus, as ill luck would have it, this ray attracted the attention of the great man's experienced eye for several seconds. Просто уж такое несчастье, что на несколько секунд луч этот приковал наметанный взгляд виртуоза. In it, the ray, the Professor detected something a thousand times more significant and important than the ray itself, that precarious offspring accidentally engendered by the movement of a microscope mirror and lens. В нем, в луче, профессор разглядел то, что было тысячу раз значительнее и важнее самого луча, непрочного дитяти, случайно родившегося при движении зеркала и объектива микроскопа. Due to the assistant calling the Professor away, some amoebas had been subject to the action of the ray for an hour-and-a-half and this is what had happened: whereas the blobs of amoebas on the plate outside the ray simply lay there limp and helpless, some very strange phenomena were taking place on the spot over which the sharp red sword was poised. Благодаря тому, что ассистент отозвал профессора, амебы пролежали полтора часа под действием этого луча и получилось вот что: в то время, как в диске вне луча зернистые амебы валялись вяло и беспомощно, в том месте, где пролегал красный заостренный меч, происходили странные явления. This strip of red was teeming with life. В красной полосочке кипела жизнь. The old amoebas were forming pseudopodia in a desperate effort to reach the red strip, and when they did they came to life, as if by magic. Серенькие амебы, выпуская ложноножки, тянулись изо всех сил в красную полосу и в ней (словно волшебным образом) оживали. Some force seemed to breathe life into them. Какая-то сила вдохнула в них дух жизни. They flocked there, fighting one another for a place in the ray, where the most frantic (there was no other word for it) reproduction was taking place. Они лезли стаей и боролись друг с другом за место в луче. В нем шло бешеное, другого слова не подобрать, размножение. In defiance of all the laws which Persikov knew like the back of his hand, they gemmated before his eyes with lightning speed. Ломая и опрокидывая все законы, известные Персикову как свои пять пальцев, они почковались на его глазах с молниеносной быстротой. They split into two in the ray, and each of the parts became a new, fresh organism in a couple of seconds. Они разваливались на части в луче, и каждая из частей в течении 2 секунд становилась новым и свежим организмом. In another second or two these organisms grew to maturity and produced a new generation in their turn. Эти организмы в несколько мгновений достигали роста и зрелости лишь затем, чтобы в свою очередь тотчас же дать новое поколение. There was soon no room at all in the red strip or on the plate, and inevitably a bitter struggle broke out. В красной полосе, а потом и во всем диске стало тесно, и началась неизбежная борьба. The newly born amoebas tore one another to pieces and gobbled the pieces up. Вновь рожденные яростно набрасывались друг на друга и рвали в клочья и глотали. Among the newly born lay the corpses of those who had perished in the fight for survival. Среди рожденных лежали трупы погибших в борьбе за существование. It was the best and strongest who won. Побеждали лучшие и сильные. And they were terrifying. И эти лучшие были ужасны. Firstly, they were about twice the size of ordinary amoebas and, secondly, they were far more active and aggressive. Во-первых, они объемом приблизительно в два раза превышали обыкновенных амеб, а во-вторых, отличались какой-то особенной злостью и резвостью. Their movements were rapid, their pseudopodia much longer than normal, and it would be no exaggeration to say that they used them like an octopus's tentacles. Движения их были стремительны, их ложноножки гораздо длиннее нормальных, и работали они ими, без преувеличения, как спруты щупальцами. On the second evening the Professor, pale and haggard, his only sustenance the thick cigarettes he rolled himself, studied the new generation of amoebas. And on the third day he turned to the primary source, i.e., the red ray. Во второй вечер профессор, осунувшийся и побледневший, без пищи, взвинчивая себя лишь толстыми самокрутками, изучал новое поколение амеб, а в третий день он перешел к первоисточнику, то есть к красному лучу. The gas hissed faintly in the Bunsen burner, the traffic clattered along the street outside, and the Professor, poisoned by a hundred cigarettes, eyes half-closed, leaned back in his revolving chair. Газ тихонько шипел в горелке, опять по улице шаркало движение, и профессор, отравленный сотой папиросою, полузакрыв глаза, откинулся на спинку винтового кресла. "I see it all now. - Да, теперь все ясно. The ray brought them to life. Их оживил луч. It's a new ray, never studied or even discovered by anyone before. Это новый, не исследованный никем, никем не обнаруженный луч. The first thing is to find out whether it is produced only by electricity, or by the sun as well," Persikov muttered to himself. Первое, что придется выяснить, это - получается ли он только от электричества или также и от солнца, - бормотал Персиков самому себе. The next night provided the answer to this question. И в течение еще одной ночи это выяснилось. Persikov caught three rays in three microscopes from the arc light, but nothing from the sun, and summed this up as follows: В три микроскопа Персиков поймал три луча, от солнца ничего не поймал и выразился так: "We must assume that it is not found in the solar spectrum... Hm, well, in short we must assume it can only be obtained from electric light." He gazed fondly at the frosted ball overhead, thought for a moment and invited Ivanov into the laboratory, where he told him all and showed him the amoebas. - Надо полагать, что в спектре солнца его нет... гм... ну, одним словом, надо полагать, что добыть его можно только от электрического света. - Он любовно поглядел на матовый шар вверху, вдохновенно подумал и пригласил к себе в кабинет Иванова. Он все ему рассказал и показал амеб. Decent Ivanov was amazed, quite flabbergasted. Why on earth hadn't a simple thing as this tiny arrow been noticed before? Приват-доцент Иванов был поражен, совершенно раздавлен: как же такая простая вещь, как эта тоненькая стрела, не была замечена раньше, черт возьми! By anyone, or even by him, Ivanov. It was really appalling! Да кем угодно, и хотя бы им, Ивановым, и действительно это чудовищно! Just look... Вы только посмотрите... "Look, Vladimir Ipatych!" Ivanov said, his eye glued to the microscope. "Look what's happening! - Вы посмотрите, Владимир Ипатьевич! - говорил Иванов, в ужасе прилипая глазом к окуляру. - Что делается?! They're growing be" fore my eyes... You must take a look..." Они растут на моих глазах... Гляньте, гляньте... "I've been observing them for three days," Persikov replied animatedly. - Я их наблюдаю уже третий день, - вдохновенно ответил Персиков. Then a conversation took place between the two scientists, the gist of which was as follows. Decent Ivanov undertook with the help of lenses and mirrors to make a chamber in which they could obtain the ray in magnified form without a microscope. Затем произошел между двумя учеными разговор, смысл которого сводился к следующему: приват-доцент Иванов берется соорудить при помощи линз и зеркал камеру, в которой можно будет получить этот луч в увеличенном виде и вне микроскопа. Ivanov hoped, was even convinced, that this would be extremely simple. Иванов надеется, даже совершенно уверен, что это чрезвычайно просто. He would obtain the ray, Vladimir Ipatych need have no doubts on that score. Луч он получит, Владимир Ипатьевич может в этом не сомневаться. There was a slight pause. Тут произошла маленькая заминка. "When I publish a paper, I shall mention that the chamber was built by you, Pyotr Stepanovich," Persikov interspersed, feeling that the pause should be ended. - Я, Петр Степанович, когда опубликую работу, напишу, что камеры сооружены вами, - вставил Персиков, чувствуя, что заминочку надо разрешить. "Oh, that doesn't matter... However, if you insist..." - О, это не важно... Впрочем, конечно... And the pause ended. И заминочка тотчас разрешилась. After that the ray devoured Ivanov as well. С этого времени луч поглотил и Иванова. While Persikov, emaciated and hungry, spent all day and half the night at his microscope, Ivanov got busy in the brightly-lit physics laboratory, working out a combination of lenses and mirrors. В то время, как Персиков, худея и истощаясь, просиживал дни и половину ночей за микроскопом, Иванов возился в сверкающем от ламп физическом кабинете, комбинируя линзу и зеркала. He was assisted by the mechanic. Помогал ему механик. Following a request made to the Commissariat of Education, Persikov received three parcels from Germany containing mirrors, convexo-convex, concavo-concave and even some convexo-concave polished lenses. Из Германии, после запроса через комиссариат просвещения, Персикову прислали три посылки, содержащие в себе зеркала, двояковыпуклые, двояковогнутые и даже какие-то выпукловогнутые шлифованные стекла. The upshot of all this was that Ivanov not only built his chamber, but actually caught the red ray in it. Кончилось все это тем, что Иванов соорудил камеру и в нее действительно уловил красный луч. And quite brilliantly, it must be said. The ray was a thick one, about four centimetres in diameter, sharp and strong. И надо отдать справедливость, уловил мастерски: луч вышел кривой, жирный, сантиметра 4 в поперечнике, острый и сильный. On June 1st the chamber was set up in Persikov's laboratory, and he began experimenting avidly by putting frog spawn in the ray. 1-го июня камеру установили в кабинете Персикова, и он жадно начал опыты с икрой лягушек, освещенной лучом. These experiments produced amazing results. Опыты эти дали потрясающие результаты. In the course of forty-eight hours thousands of tadpoles hatched out from the spawn. В течение двух суток из икринок вылупились тысячи головастиков. But that was not all. Within another twenty-four hours the tadpoles grew fantastically into such vicious, greedy frogs that half of them were devoured by the other half. Но этого мало, в течение одних суток головастики выросли необычайно в лягушек, и до того злых и прожорливых, что половина их тут же была перелопана другой половиной. The survivors then began to spawn rapidly and two days later, without the assistance of the ray, a new generation appeared too numerous to count. Зато оставшиеся в живых начали вне всяких сроков метать икру и в 2 дня уже без всякого луча вывели новое поколение, и при этом совершенно бесчисленное. Then all hell was let loose in the Professor's laboratory. The tadpoles slithered out all over the Institute. Lusty choirs croaked loudly in the terrariums and all the nooks and crannies, as in marshes. В кабинете ученого началось черт знает что: головастики расползлись из кабинета по всему институту, в террариях и просто на полу, во всех закоулках завывали зычные хоры, как на болоте. Pankrat, who was scared stiff of Persikov as it was, now went in mortal terror of him. Панкрат, и так боявшийся Персикова как огня, теперь испытывал по отношению к нему одно чувство: мертвенный ужас. After a week the scientist himself felt he was going mad. Через неделю и сам ученый почувствовал, что шалеет. The Institute reeked of ether and potassium cyanide, which nearly finished off Pankrat when he removed his mask too soon. Институт наполнился запахом эфира и цианистого калия, которым чуть-чуть не отравился Панкрат, не вовремя снявший маску. This expanding marshland generation was eventually exterminated with poison and the laboratories aired. Разросшееся поколение, наконец, удалось перебить ядами, кабинеты проветрить. "You know, Pyotr Stepanovich," Persikov said to Ivanov, "the effect of the ray on deuteroplasm and on the ovule in general is quite extraordinary." Иванову Персиков сказал так: - Вы знаете, Петр Степанович, действие луча на дейтероплазму и вообще на яйцеклетку изумительно. Ivanov, a cold and reserved gentleman, interrupted the Professor in an unusual voice: Иванов, холодный и сдержанный джентльмен, перебил профессора необычным тоном: "Why talk of such minor details as deuteroplasm, Vladimir Ipatych? - Владимир Ипатьевич, что же вы толкуете о мелких деталях, об дейтероплазме. Let's not beat about the bush. You have discovered something unheard-of..." With a great effort Ivanov managed to force the words out. "You have discovered the ray of life, Professor Persikov!" Будем говорить прямо: вы открыли что-то неслыханное, - видимо, с большой потугой, но все же Иванов выдавил из себя с