Шорох Дланы (СИ) - Горбова Полина

Шорох Дланы

Пролог

Стремительно проталкиваясь сквозь звёздную систему, комета неслась мимо безжизненных и обитаемых планет к неведомой цели. Кубометры пустоты заполняло сиреневатое мерцание газового шлейфа; сияние постепенно усиливалось, стирая грани и превращая пространство в бесконечное море завышенного контраста.

Покрытая зубцами аспидная глобула летела через вселенский омут до тех пор, пока на пути не возникла синеющая гладь планеты-океана.

Каменистый саркофаг сгорел в атмосфере, до воды добралось лишь жёлтое ядро.

Сильный удар о поверхность заставил подводные вулканы неистово извергаться, а волны — вздыматься до небес в сокрушительных цунами, охвативших толщу до дна. Гигантские валы каскадом прокатились по планете, содрогающейся в мощных землетрясениях.

Кратер с угнездившимся ядром мгновенно заполнился водой. Сфера зависла над идеально круглой впадиной, распространяя манящее золотистое свечение в горячей от пробудившейся тектоники воде.

По планете прокатилась дрожь.

Пурпурно поблескивая, за цунами последовала другая волна, несущая хаос совсем иной природы.

Действие первое. Кто я?

1

— Солнце имеет шесть слоев: три внутренних, три внешних. Обратите внимание на проекцию…

В просторной аудитории в форме греческого театра стыло и сумрачно. Чтобы привлечь рассеянное внимание студентов к мультимедиа, приглушили свет.

Профессор, опрятный старик, опирается правым локтем о стойку кафедры, левой рукой в перчатке нейроинтерфейса водит по воздуху, вращая голографическое изображение Солнца, конусом спускающееся с проектора под потолком в пространство между стеной и первым рядом парт.

Желтые огоньки поблескивают в глазах слушателей.

— Стрелками обозначены солнечная корона, протуберанцы, а в приближении — гранулы…

Миру гипнотизирует плавное вращение звезды. Речь преподавателя превращается в фоновый неразличимый шум. Лилово-желтые аберрации парят в виде колец и аурой окантовывают людей и предметы.

Миру мутит с утра.

Закрыв глаза, она со вздохом откидывается на жесткую и холодную спинку скамьи. На парте лежит голографик — маленький цилиндр с выдвижным экраном, а в нем плавает облачко сообщения с университетской персональной почты: «Мира Даль, зайдите в деканат» с пометкой — срочно!

Она уже знает, зачем.

Через двадцать минут на ковре у декана, тощей женщины с копкой кудрей, напоминающих змей Горгоны, ее отчитывают:

— Два! Два месяца назад вам было сделано последнее предупреждение: если не закроете долги, нам ничего не останется, кроме как отчислить вас! Вы даже не пошевелились!

Мира смотрит под ноги.

— Я понимаю.

— По-моему, не до конца! Ваш отец, уважаемый человек, поручился за вас! Вы только благодаря его протекции так долго здесь продержались. И никаких подвижек! Преподаватели жалуются, говорят, вы часто отвлекаетесь, не можете сосредоточиться, посещаете занятия по желанию и совершенно ничего не делаете дома!

— Они правы.

Горгона несколько смягчается и даже мило улыбается, будто бы по-матерински.

— Почему вы не хотите учиться? Я же вижу, у вас есть потенциал. Может быть, какие-то личные проблемы?

— Не знаю.

— Может, стоит посетить психолога?

Мира смотрит исподлобья.

— Спасибо за участие, но все проблемы, если они есть, я решу самостоятельно.

Декан вздыхает и снова окаменевает.

— Я не сомневаюсь, что решите, но уже вне стен этого заведения.

— Я могу идти?

— Распишитесь в документах. Если захотите восстановиться, мы вас ждем!

— Я подумаю.

Мира направляется к столу секретаря, который разворачивает электронный бланк, и ставит палец в специальную ячейку, где отпечаток успешно оцифровывается.

В коридоре силы покидают ее, она опускается на ступеньки широкой мраморной лестницы.

— Черт! Черт! Я же сама этого хотела! Я сама! Что я теперь ему скажу?

В руках дрожит голографик, под пальцами бежит список контактов. Матильда, отзовись. Ты как старшая сестра, как мудрый сэнсэй, постигший жизни в ее простоте, ты все знаешь, ты подскажешь…

— Мира, привет. Как дела?

— Ты можешь за мной приехать? — голос падает. — Уже почти шесть. Ты занята?

— Что-то случилось? — беспокоится Матильда. — Мира, только не говори, что…

— Да, меня выгнали.

— Понятно. Я рядом, скоро буду, выходи. И постарайся не думать ни о чем, ладно? Отпусти ситуацию, как дзен-буддист…

— Этим я и занимаюсь по жизни…

— Нет, ты занимаешься саморазрушением!

Бывают моменты, когда чувствуешь себя полностью свободным, ничем не связанным, но вместе с тем бессильным. Отпустишь ситуацию, и приходит сиюминутное ощущение безграничных возможностей, которое сначала окрыляет, позволяет борзеть и хлопать дверьми, а затем сменяется абсолютной потерянностью. Дальше — что?

Что делать? Мысль граничит с паникой.

Ступеньки глухо стукают под ногами, за ними — холл, кончающийся турникетом. Дрон-охранник вращает головой и что-то пищит одобрительно.

В уютном внутреннем дворике толпятся студенты, разбившись на пары и тройки.

Мира ежится. Пойти бы куда угодно, только не домой — там ждет мрачное лицо отца, из строгого рта, вытянутого в полоску, отрывисто вырываются упреки, нравоучения, благородная мораль. Нотации, нотации, нотации. Одиночество. Муть. Тошнота. Только не сегодня.

Над Светочем гаснет очередной день. Далеко впереди, повиснув над горизонтом, из-за угла зеркальной высотки косо выглядывает Солнце. Как мухи, по воздушным трассам мечутся реактивные кары.

На парковке среди рядов обтекаемых каров ждет Матильда Кох, рыжая худая немка с ястребиными глазами. В льняном костюме и соломенной шляпе, из-под которой струятся прямые волосы. Матильда, опершись на серебристый капот, лениво машет рукой.

Не говоря ни слова, Мира залезает на переднее сидение. В зеркале заднего вида отражается шапочка черных волос, скуластое лицо с голубыми печальными глазами, похожими на два канадских озера.

Матильда заводит машину. Приподнявшись на несколько сантиметров над землей, кар гудит и покачивается, стабилизируясь в гравитационном поле.

— Они назвали причину? — спрашивает Мати.

— Неуспеваемость.

На лице Матильды читается разочарование.

— Последний курс. Как так можно? — с долей сожаления говорит она, слегка водя челюстью, словно удерживая на языке что-то обидное.

Мира молчит.

— Ты просто ленивая! — не выдерживает Кох. — Я не понимаю! У тебя есть хоть какие-нибудь цели в жизни? Хватит плыть по течению!

Мира смотрит в окно.

— Если ты, Мати — атомный ледокол, то я — лишь планктон, который временами кидают в стороны волны жизненных обстоятельств.

— Попробовала бы хоть что-нибудь завершить! — Матильда говорит сама с собой. — Любое дело. Хоть рисунок нарисуй — до конца! Ты даже не представляешь, какую радость и удовольствие приносит законченная работа!

— Дело в том, — говорит Мира, — что ты всегда знаешь, откуда и куда идешь, — голос делается меланхоличным и отстраненным. — А я ничего не знаю и ничего не хочу.

— Куда тебя отвезти?

— Не знаю. — Мира отцепляет от черного платья короткий упругий волос. — Куда-нибудь.

Влившись в гудящую вереницу транспорта, кар летит мимо стеклянных небоскребов, соединенных переходными мостами, словно веретеном деления. В приоткрытое окно дышит приятный весенний холодок, с крыш идет снег из лепестков цветущей вишни.

— Полетели в Булонский лес? — предлагает Матильда. — Мы пытаемся ввести в экосистему светлячков с Проксимы. Нужно отобрать нескольких для анализа…

— Да, — перебивает Мира. — Я куда угодно полечу. Только не нуди, пожалуйста, я все равно ничего не понимаю.

Будучи увлеченным биологом, Матильда любит долгие монотонные рассказы о работе в Институте внеземной жизни, которые без сонливости слушает только один человек — ее приятель — телепортатор Уолтер Флоренс, о котором Мира знает только то, что он странный.