Дорога - Дмитрий Федотов

Дмитрий ФЕДОТОВ

ДОРОГА

Ать-два! Ать-два! Шире шаг! Не отставать…

Шинель отсырела: гнет к земле, студит тело. Каска будто из свинца, а он — вот, расфасованный по девять граммов в кожаных щупальцах, намертво вцепившихся в тебя…

Ать-два! — несется вдоль строя. Чавк-чавк! — эхом откликаются две сотни кирзовых сапог. Серая спина впереди, серое плечо справа, тяжелый пар в затылок.

Рейд.

Никто не помнит, когда он начался.

Никто не знает, когда закончится…

Нет! Знаем! Когда не останется врагов!..

Ать-два! Выше головы! Впереди противник! То-овсь!..

За поворотом — мост. Перед ним — два дота, как две простреленные каски. И окоп с бруствером, как рубленая рана с коркой запекшейся крови.

Стой! Рота-а, в цепь! Приготовить гранаты! Короткими — ма-арш!

Бег. Стремительный, отчаянный, на вдохе. Выдохнешь, когда добежишь. Если добежишь…

Рывок, перебежка, упал. Рывок, перебежка, очередь. Сто шагов, двести — живой! Черная пасть, блюющая огнем со смертного перепою, вот она! — двадцать шагов справа. Гранату — в кулак, чеку — зубами: получай!

И снова бег.

Бруствер. Автомат — на плечо слева, нож из-за голенища справа вперед!

Очередь в чей-то раскрытый рот. Нож в чью-то мокрую спину. Очередь — нож, очередь — нож…

Солдат. Рейдер. Убийца. Робот…

Отбой! Мост взят! Собрать оружие, оказать помощь раненым, мост заминировать! Привал десять минут!..

И снова: ать-два! чавк-чавк!..

— Эй, браток, кинь кисет! Табачок, говорю, у тебя отменный, а мой весь вышел.

— Что, братва, дали мы им? Как тараканов из щелей! Потеха!

— Понимаешь, бегу я, автомат заклинило, а он — вот: варежку разинул. Пришлось прикладом…

— Гурта, представляешь, в упор из спаренного, как бритвой. Жаль парня!

— Эх, в хату бы сейчас! Чтоб печь гудела, молочка парного да бабу, какую ни на есть, самую завалящую!..

— Смотри, впереди, на холме, кажись, деревня?

— Откуда? Мираж это! Вечереет, они и поперли…

— Надо же! Вроде и окна светятся. Глянь, даже проселок туда накатан! Может, свернем, а, старшой?

— Вот дурень! Говорят тебе — мираж! Места здесь гиблые. Увидишь дорогу, а шагнешь — топь бездонная.

Рота устало протопала мимо холма, на котором уютно подмигивали желтыми окошками аккуратные белые хатки, почти по самую крышу утопавшие в зелени садов. Мягкие лучи уже ушедшего за горизонт солнца золотили легкие редкие облачка на синем бархате вечернего неба. А из низины, от невидимой с дороги речушки, цепляясь темными пальцами за кусты и скирды на луговине за околицей, неслышно выползал туман предвестник ночи.

Рота серой змеей медленно втягивалась в узкую ложбину, залитую ночным молоком. И никто не заметил, как от последней шеренги последнего взвода отделилась серая фигурка и скользнула к обочине, к проселку…

Проселок оказался сухим и пыльным. Вечная грязь, эта хлюпающая жижа, пропахшая порохом и копотью, кончилась сразу же за откосом. Звук шагов таял в пыли, не отрываясь от дороги. Идти было непривычно легко и свободно. Спокойствие, казалось, излучала сама земля. И еще — запах! Он давным-давно забыл, что есть другие запахи, кроме пота и крови.

В голове зазвенело. Проселок плясал перед глазами, колени подгибались.

Солдат тяжело опустился на траву у обочины, с усилием стянул с головы каску. Легкий ночной ветерок подкрался сзади и разворошил слипшиеся, давно не стриженые волосы. Вечерняя прохлада ласковыми прикосновениями освежила обожженное лицо.

Солдат снял с плеча автомат и осторожно прислонился к тонкому белоствольному деревцу. Загрубевшей, черной от въевшейся пороховой гари ладонью коснулся травы. Она была влажной и шелковистой, пригибалась под тяжестью руки и неожиданно упруго проскальзывала между пальцев. Он никак не мог поймать ни одной изумрудной стрелки: пальцы, привыкшие сжимать рукоятки оружия, оказались неспособными сделать такое простое движение.

Справа что-то шевельнулось. Рефлекс сработал мгновенно: рука метнулась к автомату, все тело спружинило и подобралось. Он рывком перекатился за дерево, одновременно вскидывая оружие, лег на живот, прочно уперся носками сапог в мягкий дерн, слегка раскинув ноги. Взгляд молниеносно обшарил ближнюю панораму кустов и деревьев в поисках врага.

И тут же туда, где он только что сидел, неожиданно выскочил крохотный лохматый зверек с большими треугольными ушами и коротким воинственно задранным хвостиком. На солдата вытаращились два круглых испуганных желтых глаза, а в следующую секунду зверек издал радостный писк и принялся тереться пушистым боком о его заросшую щеку.

Солдат облегченно выдохнул, отложил ненужное оружие, сел и взял котенка на руки. Тот сразу же затарахтел, уселся на широкой ладони и принялся умываться.

Небо налилось густым ультрамарином, и солдат впервые за долгое время увидел звезды. Там, на дороге, небо всегда было бурым от туч и дыма… Солдат поднялся, закинул за спину автомат, посадил котенка в карман и медленно пошел по проселку к деревне.

Он поравнялся с крайней хатой. На невидимом заднем дворе сонно хрюкали свиньи да квохтали куры, устраиваясь на ночлег. Скрипнула дверь, и на крыльцо вышла маленькая седая женщина в длинном домотканом платье. Она оперлась темными сухими руками о перила и, казалось, внимательно всматривалась в солдата.

Он отвернулся и пошел прочь.

— Сынок!

Будто автоматная очередь резанула его по спине. Он стремительно обернулся: женщина торопливо шла к калитке.

— Сынок, куда же ты?

Он вдруг почувствовал, что нечем стало дышать, судорожно рванул ворот гимнастерки: почему? что это с ним? кто эта женщина?

Она подошла вплотную, неуверенно протянула руки и коснулась шинели. Он не шевелился, только смотрел на ее тонкие быстрые пальцы, осторожно ощупывающие патронташи. Женщина подняла голову, заглянула солдату в лицо.

Какие глубокие синие глаза! И припухшие покрасневшие веки… Он поежился: женщина смотрела _сквозь_ него.

— Сынок…

— Мама?..

Автомат глухо стукнулся в землю. Женщина уткнулась лицом в широкую, пропахшую потом и копотью грудь солдата. Он неуверенно обнял ее своими неумелыми руками, все еще не до конца понимая происходящее.

— Вернулся, сынок!

— Вернулся, мама!..

Потом был стол, и полный горшок румяной картошки с топленым маслом, и душистый домашний хлеб, и высокий запотевший кувшин с густым, тягучим деревенским молоком, а потом — сон. Почти забытый, настоящий, на роскошной постели из свежего сена и… спокойный.

Утром он стоял на крыльце в одной рубахе и смотрел на луг за околицей, на веселую голубую ленточку речушки за ним, на узкий желтый проселок, лихо сбегающий с холма и исчезающий за деревьями, на дальнюю стену леса, дымчатую, темно-синюю…