Духовное путешествие - Антоний Блум

Подготовка к путешествию. "ПРЕПОЯСАВ ЧРЕСЛА НАШИ"

В отличие от того, что считают и чувствуют многие, период духовного напряжения (скажем, во время Великого поста или говения) это время радости, потому что это время возвращения домой, время, когда мы можем ожить. Это должно быть время, когда мы отряхиваем с себя все, что в нас обветшало и омертвело, для того чтобы обрести способность жить, - жить со всем простором, со всей глубиной и интенсивностью, к которым мы призваны. Пока нам недоступен, непонятен этот момент радости, у нас будет получаться чудовищная и кощунственная пародия; мы, будто бы во имя Божие, превратим жизнь в сплошное мучение для самих себя и для тех, кому придется расплачиваться за наши бесплодные потуги стать святыми. Это понятие радости может показаться странным рядом с предельным напряжением, подвигом воздержания, с настоящей борьбой, и тем не менее радость проходит через всю нашу духовную жизнь, жизнь церковную и жизнь евангельскую, потому что Царствие Божие усилием берется. Оно не дается просто тем, кто беспечно, лениво ждет его прихода. Для тех, кто ждет его таким образом, оно, разумеется, придет: придет в глухую полночь, при дет, как Суд Божий, как вор, которого никто не ждет, как жених, который грядет, пока неразумные девы предаются сну. Не так должны мы ожидать Царствие и Суд. Мы должны вернуться к такому состоянию, которого обычно не можем вызвать даже из своих глубин, настолько оно нам чуждо, - состоянию радостного ожидания Дня Господня, хотя мы знаем, что этот День будет днем Суда. Поразительно слышать в церкви, что мы провозглашаем Евангелие, благовестие о Суде, и провозглашаем, что День Господень - не страх, а надежда, и вместе с Духом Святым Церковь можем сказать: Гряди, Господи, и гряди скоро!.. Пока мы неспособны говорить в таких категориях, нашему христианскому сознанию не хватает чего-то очень важного. Что бы мы ни говорили, в таком случае мы все еще язычники, вырядившиеся в евангельские одежды. Бог для нас еще Бог вдали, и приход Его - мрак и ужас для нас; и суд Его - не искупление, но осуждение наше; и встреча лицом к лицу с Ним - страшное событие, а не час, к которому мы устремлены и ради которого живем.

     До тех пор, пока мы не осознаем это, духовное напряжение не может быть радостью, оно непосильно и ставит нас перед лицом суда и ответственности - потому что мы сами должны осудить себя для того, чтобы перемениться и быть в состоянии встретить День Господень, славное Воскресение с открытым сердцем, не пряча лицо, готовые возрадоваться, что он пришел. И всякий приход Господень это суд. Отцы

      Церкви сравнивают Христа с Ноем и говорят, что присутствие Ноя среди его современников было одновременно и осуждением, и спасением их. Оно было осуждением, потому что присутствие одного человека, оставшегося праведным, всего лишь одного-единственного человека, который сумел стать святым Божиим, служило доказательством, что это возможно и что грешники, те, кто отверг Бога, кто отвернулся от Него, могли бы быть такими же. Таким образом, присутствие праведника явилось судом и приговором его времени. Но оно же было и спасением его времени, потому что единственно благодаря ему Бог помиловал людей. Это же относится и к приходу Христа.

      Есть и другой радостный момент в суде. Суд не есть нечто находящее на нас извне. Придет день, когда мы предстанем перед Богом и будем судимы, но пока наше странничество продолжается, пока перед нами лежит путь, ведущий нас к мере полного возраста Христова - а таково наше призвание, мы сами должны произнести суд над собой. На протяжении всей жизни в нас идет нескончаемый диалог. Вы помните притчу, где Христос говорит: Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним. Некоторые духовные писатели видели в сопернике не дьявола, с которым, разумеется, никакого примирения, соглашения быть не может, а нашу совесть, которая всю жизнь сопутствует нам и ни на минуту не оставляет нас в покое. Она как бы ведет с нами непрерывный диалог, все время препирается с нами, и мы должны примириться с ней, иначе придет время, когда мы предстанем перед Судьей, и тогда этот соперник выступит против нас обвинителем, и мы будем осуждены. Так что пока мы на пути, суд происходит в нас все время; это диалог, диалектический спор между нашими мыслями, эмоциями, чувствами, поступками и нашей совестью, которая, словно судья, стоит перед нами, и перед которой мы стоим, как перед судьей.

      В этом отношении мы очень часто идем во тьме, и тьма эта является результатом помрачения нашего ума, помраченности нашего сердца, помраченности наших очей, и только когда Сам Господь прольет Свой свет в нашу душу, в нашу жизнь, мы можем вдруг увидеть, что в ней дурно и что правильно. Есть замечательное место в писаниях отца Иоанна Кронштадского, где он говорит, что Бог не раскрывает нам уродство нашей души, пока не обнаружит в нас достаточно веры и надежды, чтобы мы не были сломлены зрелищем собственных грехов. Иными словами, когда мы прозреваем все, что в нас есть темное, когда это знание растет и мы все больше понимаем себя в свете Божием, то есть в свете Божиего суда, это означает две вещи: это означает, конечно, что мы с горечью открываем собственное уродство, но также и то, что мы можем радоваться, потому что Бог одарил нас Своим доверием. Он даровал нам новое знание нас самих такими, какие мы есть, какими он всегда видел нас и какими, порой, не позволял нам увидеть себя, потому что мы не вынесли бы этого видения правды. И здесь снова суд оборачивается радостью, потому что, хотя мы и открываем то, что  дурно, это открытие означает, что Бог увидел в нас достаточно веры, достаточно надежды и достаточно силы духа, чтобы позволить нам прозреть, потому что Он знает, что теперь мы в силах действовать. Все это важно, если мы хотим понять, что радость и духовный подвиг неотделимы друг от друга. Иначе постоянное и настойчивое усилие Церкви, слова Божиего открыть нам, что в нас дурно, может привести к отчаянию и омрачению ума и души. Если мы станем чересчур подавленными и падем духом, мы не в состоянии будем встретить Воскресение Христово с радостью, потому что тогда мы поймем, вернее, нам покажется, будто мы поняли, что оно не имеет к нам никакого отношения. Мы во тьме, а Христос - свет. Мы увидим свое осуждение и приговор в тот самый момент, когда должны бы выйти из тьмы в Божие дело спасения, которое - и наше осуждение, и наше спасение.

      Итак, первый шаг - познать себя. Грех есть разделенность внутри нас самих и разделенность по отношению к другим; и среди этих "других" нельзя забывать нашего незримого Ближнего, Бога. Поэтому первый шаг в нашей самооценке - измерить это состояние отпадения, отделенности. До какой степени расходятся мои сердце и ум? Направлена ли моя воля к единственной цели или беспрерывно колеблется? Насколько моими поступками руководят убеждения, и насколько они зависят от неуправляемых эмоций? Есть ли во мне цельность? И с другой стороны, насколько я отделен от Бога и от моего ближнего? Это противостояние между нами и ближним начинается в тот момент, когда мы самоутверждаемся, потому что в этот миг мы неизбежно дистанцируемся от другого и отвергаем его. Сартр не случайно сказал: "Ад - это другие". Но коль скоро мы исключаем другого, мы и сами оказываемся в плену безнадежного одиночества, так что в итоге тот же французский писатель сказал: "Ад - это мы сами". Подобное самоутверждение является признаком неуверенности, отсутствия полноты, а также мерой недостатка любви в нас, потому что любовь забывает о себе и утверждает любимых. Оно раскрывает неуверенность в устойчивости нашего бытия и нашу неспособность поверить в любовь других людей. Мы самоутверждаемся, чтобы быть уверенными, что наше существование признано, что самая наша сущность вне опасности, но при этом становимся ничтожно малыми и лишенными содержания, обыденными.

      Когда же мы пытаемся оценить самую любовь или, вернее, то количество любви, что есть в нас, мы можем прийти к очень горьким открытиям. Многих ли мы любим? Двоих, троих, едва ли больше, если "любовь" значит, что другой человек для нас важнее, чем мы сами. И что наша любовь значит для них? Всегда ли наша любовь им в радость? Означает ли для них наша любовь освобождение, вызывает ли ответную любовь и ликование? Не слишком ли часто бывает, что если бы жертва нашей любви осмелилась заговорить, она бы взмолилась: "Пожалуйста, люби меня поменьше, но дай мне чуточку свободы! Я пленник твоей любви; оттого, что ты любишь меня, ты желаешь определять все в моей жизни, ты хочешь на свой лад устраивать мое счастье. Если бы только ты не любил меня, я мог бы быть самим собой!" Разве это не случается довольно часто между родителями и детьми, между друзьями, между мужем и женой? Как дорого обходится наша любовь другим и как дешево нам самим; а ведь заповедь Христова гласит, что мы должны любил, друг друга, как Он возлюбил нас. Он полюбил нас до отдачи Своей жизни, мы могли бы начать с гораздо меньшего, чем отдача жизни, - мы могли бы начать с той заповеди, которую Христос дает наиболее эгоистичным из нас: Как хотите, чтобы с вами наступали люди, так поступайте и вы с нами... Вы хотите бить счастливыми - стремитесь к этому, но по справедливости. Уделите своему ближнему ровно столько, сколько требуете для себя. Вы хотите счастья - дайте равную долю счастья; вы хотите свободы - дайте другим ровно такую же меру свободы. Вы хотите пищи - поделитесь пищей; вы хотите любви, бескорыстной и вдумчивой - проявите бескорыстную и вдумчивую любовь.