Мед для медведей - Энтони Бёрджес

Энтони Бёрджесс

Мед для медведей

Посвящается Морису Эдельману

Часть первая

Глава 1

– Зачем, позвольте полюбопытствовать, вы направляетесь в Санкт-Петербург? – очень громко, чтобы перекричать музыку, проговорило дряхлое существо по имени доктор Таерсис, сидящее в инвалидной коляске. Его ноги были заботливо укрыты теплым шотландским пледом, и не было никакой возможности определить, брюки на нем или юбка.

– Туризм, – соврал Пол Хасси.

В это время духовые инструменты, выводившие мелодию на раздражающе высоких, пронзительных нотах, наконец умолкли, вступили струнные, и раздались плавные звуки вальса.

Воспользовавшись временным затишьем, в разговор вмешался человечек с влажно поблескивающими глазами, стоящий за спинкой инвалидной коляски. Он был необыкновенно похож на конторского клерка.

– С гомосексуалистами и коммунистами дела обстоят совершенно одинаково. Люди почему-то считают, что эти качества должны проявляться в человеке постоянно. Но это немыслимо! Невозможно, к примеру, быть гомосексуалистом, когда спишь. И коммунистом тоже.

– Довольно, Мэдокс, – снисходительно обронил его хозяин или хозяйка. Физиономию сидящего в кресле создания покрывала сетка глубоких морщин, очевидно, сказывалось пагубное влияние разгульной юности. Голова была маленькой, усохшей, но гордо сидела на сморщенной старческой шее. Пол Хасси решил, что эта древняя мумия, имевшая чрезвычайно высокомерный вид, лишена всех признаков пола с какой-то высшей целью.

Престарелое существо с аристократическим презрением взирало на многочисленных представителей новой интеллигенции, заполнивших кают-компанию. Глаза, цветом напоминающие устрицы, неодобрительно поглядывали из-под полуопущенных век.

– Если позволите, доктор, – снова заговорил Мэдокс. – Не все, что люди делают, является политикой. Вспомните хотя бы тех дипломатов, которых мы встретили в прошлый раз. Их нисколько не интересовали вопросы дипломатических отношений, потому что они отчаянно страдали от несварения желудка. Между прочим, знаете, Пол, в России ни у кого не бывает кишечных расстройств. Там все готовят на хорошем масле. Все-таки это страна рабочих, – пояснил он.

– Ну хватит, Мэдокс, – поморщилось древнее создание. Оно извлекло из-под пледа изуродованную артритом руку, корявые пальцы которой были сплошь унизаны золотыми перстнями, сверкающими и переливающимися даже на неярком балтийском солнце. Между двумя пальцами подрагивала сигарета.

Мэдокс щелкнул зажигалкой, и, словно повинуясь этому сигналу, невидимые музыканты перешли к шумному, бравурному финалу. Их музыка должна была возвестить всему миру о триумфальной победе советской идеологии. Под нее хорошо было маршировать по Красной площади и торжественно обнимать друг друга перед глазами телекамер, отмечая очередной советский праздник. Хотя временами сквозь грохот триумфального марша все-таки прорывались щемящие нотки истинно славянской грусти, которую, как ни старайся, невозможно уничтожить. Но вот прозвучали завершающие аккорды, потом пластинка еще некоторое время пошипела и окончательно замолкла.

Студенты (направляющаяся за границу миссия доброй воли, называющая себя «Маленький Спутник»), зааплодировали.

Советские музыканты (возвращающаяся из-за границы домой делегация) зааплодировали.

Композитор Степан Коровкин, обладавший внешностью и манерами не слишком трезвого водопроводчика, зааплодировал тоже.

– Хлопает сам себе, – заметила многократно окольцованная мумия, – ни дать ни взять дрессированная обезьяна. А такую музыку можно исполнять только в цирке.

Красивая переводчица торжественно объявила:

– А сейчас товарищ Коровкин расскажет нам о целях, которые он ставил перед собой при создании своей симфонии номер четырнадцать, финал которой вы только что прослушали, а также о том, насколько ему удалось воплотить свои идеи в жизнь.

Ее английский был безупречен, но мумия все равно презрительно фыркнула и выдохнула в сторону девушки клуб дыма. Товарищ Коровкин неторопливо встал, приосанился и начал свой страстный монолог. Он вещал громко, вдохновенно и со знанием дела, как выступающий на рабочем митинге профсоюзный лидер. А тем временем мумия снова заговорила с Полом:

– Хотя, может быть, еще не все потеряно. В конце концов, у нас достаточно опытнейших управляющих, много лет отработавших в колониях, которые теперь скучают без настоящего дела в Истборне и Танбридж-Уэлсе. Думаю, они сумели бы привести этих людей в человеческий вид…

Мэдокс грыз ногти.

– Ш-ш-ш. Вы же мешаете, – обернулся кто-то из студентов.

– …Стремления советского человека, – закончил Коровкин первую часть своего выступления и сел, чтобы перевести дыхание. Снова заговорила переводчица:

– Отдавая себе отчет в наличии отдельных мелких погрешностей…

А мумия продолжала вполголоса рассуждать:

– Если разобраться, они всего лишь азиаты, вечно униженные и абсолютно безграмотные. Поверь, я знаю этих людей ужасающе давно. В те времена о Ленине и Троцком еще даже и не слышали. Представляешь, эти несчастные даже считают с помощью специальных бусинок, называемых счетами.

– …Стремления советского человека. Пожалуйста, – менторским тоном обратилась переводчица к слушателям, – очень тяжело выступать перед аудиторией, когда в зале еще кто-то говорит. Если вы не хотите слушать, вам следует попросить разрешения и покинуть помещение.

– Деточка, – ничуть не смутившись, проговорило древнее создание, протянув окурок Мэдоксу.

Тот разок затянулся, словно удостоверившись, что с окурком все в порядке, и погасил его о столешницу.

– Так вот, деточка. Мое первенство, я имею в виду пребывание здесь, неоспоримо. Это может подтвердить мой секретарь, с которым мы вместе сидим тут уже довольно давно. Не могу не признать, что, когда эти дурно одетые люди ворвались сюда со своим дешевым, заикающимся граммофоном и старыми пластинками, они нам помешали. Более того, мое первое путешествие по этому маршруту состоялось в те годы, когда вас еще и на свете не было. Я помню Санкт-Петербург в те прекрасные времена, когда в Зимнем дворце еще жили его истинные хозяева.

Советские музыканты слушали, нервно переглядываясь друг с другом. Единственным иностранным языком, который был им хоть немного знаком, был итальянский, международный язык всех музыкантов мира.

– Да, деточка, – продолжало древнее создание, – в моей памяти живет Санкт-Петербург тех времен, когда он был гордым имперским городом, где дамы появлялись на балах в платьях, заказанных в Париже, а джентльмены носили визитки от лучших лондонских портных.

– Ну и заглохни, – злобно прошипел кто-то из студентов. – Умри.

– Послушайте, давайте обойдемся без политики, – забеспокоился Мэдокс и обратился к Полу: – По-моему они сейчас полезут в драку. Я этого не вынесу. Ради бога, отвлеките этих людей, задайте им какой-нибудь вопрос. Что-нибудь нейтральное, безобидное.

Неожиданно для самого себя Пол встал и выкрикнул:

– А как насчет Опискина?

Аудитория потрясенно замолчала. Некоторое время стояла такая тишина, что было слышно тиканье чьих-то часов.

– Ну что же вы, – уже мягче проговорил Пол, – расскажите нам об Опискине. Мы хотим знать, что вы с ним сделали…

Ни за что на свете он не сумел бы объяснить даже самому себе, почему вдруг его так заинтересовал этот самый Опискин. Пол Хасси был заурядным торговцем антиквариатом, спокойно жил вместе с женой в Восточном Суссексе, а в Россию ехал с единственной целью – помочь кое-кому. Его никогда особенно не интересовала ни музыка вообще, ни композитор Опискин в частности. Ему даже показалось, что в тот момент им просто-напросто завладела странная высшая сила, и это именно она была чрезвычайно заинтересована в Опискине, а он просто повторял то, что ему было приказано.

– Опискин, Опискин, Опискин… – возбужденно заговорили все вокруг. Повторяемое одновременно десятками людей слово шипело вокруг Пола, как вырывающийся из многочисленных щелей пар. Он сел.

Зато встал товарищ Ефимович, тоже композитор, только обладающий еще более мощным телосложением и устрашающей внешностью, чем Коровкин. Этот уже. ничем не напоминал водопроводчика. Вероятно, он принадлежал к профсоюзу рабочих котельных и бойлерных. Он возмущенно погрозил кому-то кулаком размером с голову взрослого человека и оглушительно заорал. Быстро оправившись от шока, к нему присоединились и другие музыканты.

– Варвары! – вздохнул доктор Таерсис. – Вы можете представить себе великого Глинку, ведущего себя таким образом? Или Джона Филда?

Сквозь шум, создаваемый возмущенными музыкантами и оживленно галдящими студентами, слышался отчетливый и хорошо поставленный голос переводчицы, ни на минуту не забывающей о своих обязанностях.