Неболочь - Сергей Пахомов

Неболочь

Сергей Пахомов

© Сергей Пахомов, 2015

© творческая группа FUNdbÜRO, дизайн обложки, 2015

© Регина (фото автора) Соболева, фотографии, 2015

Редактор Ната Сучкова

Корректор Нина Писарчик

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

У костра

Если снег – это память о лете,Золотой листопад – обо мне…Почему бесшабашные детиНе играют «в чижа» в темноте?

Почему не целуемся тайно,Отчего так неявно дрожим?Если смерть на земле не случайна,То случайна ли смертная жизнь?

Спросим Бога. В пространном ответе —Шифровальные стоны огня…Подрастают деревья, как дети,У костра уходящего дня.

Натюрморт

Как черви, белень бересты,Лист, яблоки апорт,Дырявит пасмурность холсты —Осенний натюрморт.

Октябрь напишет некрологКороткий колоску,Младенец ластится к соскуИ млечный лижет сок.

Ночная падалица звёзд…Варгань, поэт, компот.Срывай одежды, как джек-пот,Как глотку певчий дрозд —

С души, разденься догола,Стань немощен и наг,Развейся, как победный флаг,Библейская зола…

Так, в зазеркалье луж смотря,Как смотрит в небо крот,Я вижу тучу, пескаря,Весь мир – наоборот.

Смерть, словно нищенка, стучитКостяшками в забор…Звук – невозможен, нарочит,Как яркий свет в упор.

Вокзал

Пернатых вокзалов длинны журавли,Азалии в залах давно отцвели,Как сор на перроне, печален отъезд,Ворона в короне, где шпалы-диез.

За взятие клади – медаль на грудиНосильщика-дяди, ему не кладиВ рот пальца… Не пялься: нехитрый багаж,И ветер на пяльцах, свивающий раж.

Вокзал, как парник, где живут огурцыШершавых вагонов, вокзал, как Нарцисс.Вокзал – это Гудвин, заметный для глаз,Чей носик припудрен от слёз напоказ.

Обросшие розами, словно в саду,Встречают Ромео Джульетт-какаду.Новеллою Грина, алее тоски,Летит балерина, не видя ни зги.

Не россыпь гороха – отара цыганОпутала лоха в лохнесский туман.Вокзал – недоумок, Ходжа Насреддин.Таджик возле сумок халвой наследил.

Картинка сменилась, как сценка в кино,Соринкою в глаз угодило бревно.Слова-мурава: «Не печалься, родной,Я буду скучать по тебе… за тобой…».

Нараяме

Листопад – это вини винями.В ноябре лист обуглен и чахл.Восхожденье души к Нараяме…Нобре я дочитал при свечах.

Так, прокашлявшись, в старом каминеРазгорелись сырые дрова,Птицы-звёзды, клюющие иней,Угвоздились в промоине рва.

Я заметил, что время проточно,Как ручей, как дымок из трубы…Одинокость строгает поточноСмоляные минуты-гробы.

Восхожденье души к Нараяме…Этот путь беспощаден и долг,Так оскален в охотничьей ямеОдинокий, затравленный волк.

Бабочка

Шептанье бабочек, смятенье… и сплетня тучного слепняПреобразились в рассужденье на тему солнечного дня.Услышишь исподволь: Ван Клиберн… Посмотришь искоса: Дали.Как укрупнившийся калибр, вокруг трассируют шмели.Очарователен, и долог, и в перспективе обозримЛуг-увалень (поправлюсь: олух) – горланит, как заправский Рим.Как горяча ладонь арены! Жук-гладиатор, львиный зев.Я сдул обоих… «Меньше пены!» – орал, от жажды окосев,Обняв, как мать, пивную бочку, Иваныч (слесарь из депо).Его податливую дочку я попросил заехать – поДелу… Знаете, какому? Из сердца вон, и с глаз долой!Любовь, набившая оскому, приятней, чем сухопостой.Вернёмся к бабочкам, букашкам, к одномоторной стрекозе…Говорят, я родился в рубашке, но умру без рубашки, как все.

Княженика

Так в глубине реки (сравню: балкон фасада)Парил, угрём у дна… приютный островок,Таинственный, как свет ненайденного клада,Как уголёк звезды, взлетевшей из-под ног.Столь редкая, как дар, цвела там княженика,Багровая, как смерть, и пьяная на вкус —Наешься и глядишь: прозрачная туникаСтруящейся воды обласкивает куст.Находчивый Гвидон (назойливая муха)Гудел по-над рекой, где вырос барбарис…На отмели мальки резвились, что есть духа,Ракушки на песке изображали рис.Затейливый рассказ об островке кисейном.Над омутом скрипит наклонная сосна…Гвоздика и дурман над берегом кисельным,А чайка в небесах – платочком из окна.

Облака

Нине Писарчик

Ватрушка облака… Края чуть подгорели – сочен творог.У печки бабушка моя. Свет солнца солоден и долог.Я тесто ел. Я брал его, я думал: бабушка не видит.Подкрадываясь босиком, включал погромче телевизор.Но, повзрослев, сообразил, что теста бабушка месилаНамного больше: я любил его – она меня любила…С тех давних пор не подхожу ни к вымученному, ни к мучному.Лишь в небо пристально гляжу и вижу небо по-иному:Плывут ватрушки-облака, опекиши, накрёпки, шаньги…Пусть будет пухом и легка… как рюмка водки после баньки.

Геркуланум

Постучав погремушкой колодца, я принёс леденящей водыВ дом. Закат, как бушлат краснофлотца – нараспашку, утёсы круты.Распускались, гортанно-картонны, над шипящими буквами волн —Лепестками – печальные стоны (крики чаек), сжимаясь в бутонШторма. Молний набухшие вены, чёрной тучи края опалив,Рвались в клочья… Тяжёлая пена, словно пемза, скрывала залив.Геркуланум подводного мира был беспечен. У самого днаКрабы тупо копали могилы, янтарём каменела соснаУтонувшего брига (не жалко) … На ковре ламинарий, дрожа,Любопытствуя, пела русалка… Или Плиния Гая душа?

Оригами

Валун, как волхв, но не на перепутье, а там, где холм подстёгивает устье.Подпасок-холм, коньячная звезда настояна глазами очевидцев —Обычных ротозеев и провидцев… Она за тучи прячется, когдаПоэты намозоленными ртами её, как снег, пытаются поймать…Пришествие фигурок оригами: деревья, как скрипучая полать.Придирчивы бумажные сороки, подрезанные хвостики зайчатДрожат в кустах, сугробы-лежебоки, в них снегири мелькают и мельчат.Как молоко, что сцежено сквозь марлю, повисла изморозь на ветке под окном,Струною на гитаре Боба Марли, и шелестит обрядным серебром.Бумажное теплей, чем ледяное… Так Герда поседевшая мояУстроила уставшею рукою мне сердце из никчёмного сырья.

Фавн

Гуттаперчевый полёт озабоченной медведки. Перчик в парнике, как дон —Не река, а дон Сосед, что сидит на табуретке и старательно скребёт оцинкованный бидон.Биатлон: с размаху мухи угораздили в мишень. Расплетается, как слухи, паутиною – плетень.Вдоль оливковой аллеи (цвет имеется ввиду) проливные сливы зреют, осыпаясь на ходу.Над воланами вербен – не Олланда мотороллер – Франсуаза-стрекоза, пучеглаза, дребезжит.Медоносная пчела, облетев колодца спойлер, пробирается в бутон хризантемы к точке Джи.Алла, хватит загорать голой: к западу – грозовье, на глазах мрачнеет день (через тёмные очки).Вру. А как тут не соврать? Пыткою средневековья – ос, кузнечиков, жуков влажные смычки.

Бетель

Ночь прошла, улеглась (просвистела). Приосанился лес, прикипел,Как рубаха на голое тело (я с дровами возился, вспотел).То ли к озеру, то ли к вершине распашного (для солнца) холмаВетер вздул новоявленный иней – постромки пристяжного ярма:Это дом наш впряжён в межсезонье, вправлен окнами наперечёт,Где по стёклам, как слёзы бизоньи, упомянутый иней течёт.Обрывая с доски объявления о продаже участков, домов,Телефоны доверья, растленья, ветер воет, как чёртов альков:«Я могу одиночно и цугом, куннилингус люблю и анал,Проживаю совместно с «подругой», у которой есть Тур Хейердал»…Раздосадован кореш в Паттайе, перепутав: «она» и «оно».О любви (устремление к тайне равносильно сползанью в г…):«Отпусти, – говорю, – раз ошибся… Не хозяйское дело жалетьДвести долларов…» (гнётся крушина под окном, так, что больно смотреть).Оглупело грустя по России, жизнь жуя, как зелёный бетель,К натуральной селянке, осилив тёмный страх, забираюсь в постель.

Трава

Прибились в стан моих богов – не к стае лебедей —Остатки зимовальных снов. Я помню, хоть убей,Дождь, долгопрудье берегов, кликушество травы.Как пионер – всегда готов – трава «идёт на вы».Пока сальерствует во тьме луна, как пиала,И мысли-айсберги в уме всплывают добела,Трава плетёт свои права, топорщится и пьётРосу – и кругом голова, как на лугу осот.Кривая неболочь ночи, ромашки на юру…Я подберу к траве ключи. Когда? Когда умру.В облезлом черепе – трава, трава целует крест,С травой рифмуются дрова… Чистилища ликбез.Теперь я понял, почему смерть завсегда с косой:Косить зелёную кайму за лесополосой.

Нострадамус