Размышления при прочтении «Сцен из Фауста» А.С.Пушкина - Внутренний СССР

Размышления при прочтении «Сцен из Фауста» А.С.Пушкина

Обращение к читателю

Вашему вниманию предлагается текст, написанный в период становления авторской группы, известной ныне как Внутренний Предиктор СССР. Это было время, когда многие граждане СССР стали ощущать, что перестройка в варианте навязанном стране группой Яковлева-Горбачёва, в перспективе влечёт крах государства и соответственно несёт многочисленные бедствия. Ощущая это, участники группы пришли к мнению, что государственная власть в обществе — это такой институт, от которого опасно быть зависимым, а дело государственного управления — такое дело, которое надо понимать всем для того, чтобы доверять его тем или иным определённым людям либо отказывать им в такого рода доверии.

Но этот вывод поставил всех нас перед вопросом: “А адекватны ли жизни как таковой то мировоззрение [1] и то миропонимание [2], которые целенаправленно формировали советские школы и вузы, а если не адекватны, то какие мировоззрение и миропонимание являются адекватными?”

Постановка этого вопроса по его существу и при честности людей означает на первом шаге «обнуление» сложившихся собственных мировоззрения и миропонимания. Но поскольку человек без определённого мировоззрения и миропонимания вообще подобен кораблю без компаса и навигационных карт, то на втором шаге постановка этого вопроса предполагала самостоятельную выработку своих собственных новых мировоззрения и миропонимания. Поэтому потоку мыслей была предоставлена свобода, и они потекли на листы бумаги, а тексты становились предметом обсуждения с целью проверки на достоверность высказываемых в них мнений и проверки их на устойчивость к добавлению новых фактов.

Вниманию читателя предлагается один из такого рода текстов. Он был написан в июне 1988 г., пролежал до 2003 г., был отсканирован, перечитан заново. При этом некоторые фрагменты, в которых были высказаны мнения, представлявшиеся в то время достоверными, но которые впоследствии показали свою жизненную несостоятельность или несоответствие ставшими известными фактом, были переработаны.

Главная ошибка редакции 1988 г. состояла в том, что И.В.Сталин оценивался в ней как марионетка масонства, вследствие того, что понимания соотношения оглашений и умолчаний марксизма-ленинизма [3], троцкизма как явления психического [4], и большевизма как исторически развивающейся системы нравственности, этики и миропонимания трудящегося большинства, не претендующего на “элитарность” [5], — у авторской группы ещё не было. Остальные ошибки носили характер неточности словоупотребления. В остальном предлагаемый вниманию текст остался без изменений.

Внутренний Предиктор СССР

26 июля 2005 г.

Введение

Почему из огромного мира, который Гёте отразил в своём «Фаусте», Пушкин выбрал именно сцену на берегу моря? И что означает загадочный ответ Мефистофеля на вопрос Фауста:

Что там белеет? говори,

— который в трагедии звучит из уст сирен несколько иначе:

Что издали, белея,

В волнах плывёт к Нерею?

Вот ответ пушкинского Мефистофеля:

Корабль испанский трёхмачтовый,

Пристать в Голландию готовый:

На нём мерзавцев сотни три,

Две обезьяны, бочки злата,

Да груз богатый шоколата,

Да модная болезнь: она

Недавно вам подарена.

Ну что можно понять из «комментариев» типа:

«Сцены из Фауста» представляют собой совершенно оригинальное произведение, являющееся вместе с тем первым опытом Пушкина в области создания маленьких трагедий»?

Разве только то, что это действительно «совершенно оригинальное произведение», имея в виду форму, но уж никак не содержание.

С чего начать? Можно со времени издания «Сцен» — периода ссылки в Михайловском, который пришёлся на конец 1825 года, а можно и c десятой, «зашифрованной» главы «Евгения Онегина», которая вдруг «обнаруживается» историком А.Альшицом, а затем «разшифровывается» А.Черновым, (журнал «Знамя» № 1, 1987 г.). При этом в комментариях к «разшифровке» даётся разъяснение:

«… пред нами не просто хроника, но исторический анализ революционного движения в Европе и России в начале XIX века. Пушкин смотрит на декабризм не как на занесённую из Парижа „французскую заразу“, а как на часть общеевропейского процесса, как на следствие исторического парадокса».

Далее идет вольный пересказ «замысла» Пушкина, с которым любознательный читатель может ознакомиться, заглянув в первый номер журнала «Знамя» за 1987 г. Однако, мы не пойдём ни за альшицами, ни за черновыми, ни даже за эйдельманами. А пойдём мы за Пушкиным, за Первым Поэтом России, отбросив «ганч» [6] с одной лишь целью — понять, что хотел сказать Пушкин своим «Фаустом» нам, его потомкам.

Итак, «Сцена у моря» начинается словами Фауста:

Мне скучно, бес.

В десятой главе «Онегина» даётся оценка «заговора», который привёл к «жертвенности»:

Сначала эти заговоры

Между Лафитом и Клико

Лишь были дружеские споры

И не входила глубоко

В сердца мятежная наука

Всё это было только скука.

Безделье молодых умов

Забавы взрослых шалунов.

Здесь важно понять, каковы были отношения Пушкина с будущими «жертвами заговора», которые впоследствии получили жертвенное название «декабристы».

Россия присмирела снова,

И пуще царь пошёл кутить,

Но искра пламени иного

Уже издавна может быть

Какое пламя имел ввиду Пушкин, отмечая «искру пламени иного», среди тех, кому «читал свои Ноэли», когда:

У них свои бывали сходки.

Они за чашею вина,

Они за рюмкой русской водки…

— предлагали «свои решительные меры».

Пушкин был связан многими узами, в том числе и родственным, со многими дворянскими семьями России. Многие из этих молодых людей, горячие головы, честные, преданные Родине зажглись от «искры пламени иного» и… попали в сети тайных организаций, об истинном назначении которых имеют довольно слабое представление даже наши современники.

Казалось…

Узлы к узлам…

И постепенно сетью тайной

Россия…

Наш царь дремал…

…

Так выглядят последние, очень важные строфы десятой главы «Онегина». Если же отбросить «ганч» Чернова, то в его «реставрации» концовка станет иной:

Казалось,…

… узлы к узлам.

И постепенно сетью тайной

… Россию…

Наш царь дремал…

Смотрите, совсем немного — малость какая-то: после слова «казалось» — поставлена запятая; «узлы к узлам» — сдвинуты вправо с точкою, означающей конец предложения; вместо «Россия» в начале строки — видим «Россию» в середине строки; и после слов — «наш царь дремал» — исчезла целая строка многоточия,

Это, извините, не «реставратор», а костолом, т.к. «скелет» окончания Х главы у Чернова уже не стоит «прямо», а «согнулся» в нужном автору поклоне, дабы преподнести читателю «заданную» версию. И ведь не стыдно! Нет, не Чернову, а тем, кто публикует подобное. Так что есть прямой смысл идти за Пушкиным, а не за «реставраторами».

Признание самого поэта в письме Жуковскому через месяц после трагедии на Сенатской площади:

«В Кишиневе я был дружен с майором Раевским, с генералом Пущиным и Орловым. Я был масон в Кишинёвской ложе, т.е. в той, за которую уничтожены в России все ложи».

И снова Х глава «Онегина», в которой, сообщив читателю, как шли дела на Севере, т.е. в Петербурге, Пушкин сосредотачивает внимание на деятельности масонской ложи на Юге, в Кишинёве:

Так было над Невою льдистой,

Но там, где ранее, весна

Блестит над Каменкой тенистой

И над холмами Тульчина,

Где Витгенштейновы дружины

Днепром подмытые равнины

И степи Буга облегли,

Дела иные уж пошли.

Что же это за «дела иные», к которым, в противовес Чернову, поэт относится не только без восторга, но даже с осуждением?

Многие упрощают суть дела, называя Пушкина то «монархистом», то сочувствующим «декабристам», не предполагая за гением собственного разумения и настойчиво навязывая своё понимание того времени, которое в их представлении всегда сводится к безальтернативному выбору между двумя вариантами лжи, закрывая тем самым выход человеку на понимание истины. Но в историческом плане истина, рано или поздно, всё равно выходит на поверхность.

Видимо, России надо было пройти весь путь до конца, заливая его своею кровью, чтобы понять ту истину, которую гений понял «слишком рано». Естественно, эта истина в начале XIX века не могла быть услышана «двигателями прогресса», и вполне возможно, что для большинства современников поэта иногда звучала как ересь. Что же мог предпринять Пушкин, прозревая в будущем весь ужас кровавой бани, которую сами того не понимая, готовили «витийством резким знамениты» многие «взрослые шалуны».