Белая колоннада - Евдокия Нагродская

Е. НАГРОДСКАЯ

БЕЛАЯ КОЛОННАДА (1914)

Посвящается

Марии Владимировне

Неболсиной

Я видел свет, его я вспоминаю,

И все редеет утренний туман.

Было холодно и туманно. В этом тумане обнаженные деревья кладбища казались грешными душами одного из кругов Дантова Ада.

Екатерина Антоновна Накатова поддерживала рыдающую тетю Соню, поминутно оступаясь на узких мостках и попадая в лужи своими изящными ножками.

Знакомые, почтившие своим присутствием погребение ее дядюшки, Петра Петровича Вольтова, почти все уже разъехались — осталась небольшая группа родных и самых близких друзей.

Смерть Волынова никого особенно не огорчила, но, видя горе его жены, все родственники немного поплакали, и даже блестящий кузен Жорж, вынув из глаза монокль, два раза высморкался.

У ворот кладбища Накатова усадила тетю Соню в свой автомобиль, решив не оставлять ее одну с ее горем.

Ехали по пустынным, незнакомым, плохо вымощенным улицам.

Путь с Волкова кладбища на Петербургскую, где жила тетя Соня, — не близкий, и Накатова побаивалась, как бы с теткой не случилось сердечного припадка, которыми та страдала.

Екатерина Антоновна рассеянно смотрела в окно на мелькавшие перед ней грязные улицы и чувствовала некоторое угрызение совести.

Она так мало была огорчена смертью дядюшки! Его неожиданная смерть так досадно выбила ее из колеи.

Теперь придется возиться с тетушкой, недели три носить траур, не бывать на балах и в театре!..

От этих мыслей она смутилась, опять упрекнула себя за бессердечие и взглянула на тетю Соню, такую маленькую, беспомощную, жалобно прижавшуюся в уголке автомобиля, к заплаканному личику которой так не шел трагический креп.

Это чисто русское лицо было бы милее и трогательней в трауре русской крестьянки — в холщовом белом платочке.

Екатерина Антоновна даже покраснела при мысли, что она при известии о смерти дядюшки воскликнула: «Ах, как не вовремя!»

Ну, право же, было не вовремя! В этот день Лопатов достал ей ложу на «Лоэнгрина».

Она опять покраснела, но уже по другой причине.

Лопатов ей нравился, даже слишком нравился — это ее смущало.

Воспитанная в строгих светских правилах, двадцати лет была выдана замуж за пожилого сановника и прожила с ним шесть лет. После его смерти, которой предшествовала долгая болезнь, Накатова, оставшись вдовой, как будто легче вздохнула.

Она была свободна, независима. К крупному состоянию, доставшемуся ей от родителей, прибавилось не менее крупное состояние, оставленное ей мужем по завещанию. Она умела себя «поставить» в обществе, даже самые злые языки ничего не могли сказать о ней.

Жила она открыто: принимала, выезжала.

Ей нравилась и льстила репутация безукоризненной добродетели, установившаяся за ней.

За ней ухаживали. Это ей тоже нравилось, но она тщательно скрывала это и немного стыдилась своего тщеславия. Ни одному из своих поклонников она не отдавала предпочтения. Боже сохрани!

Может быть, иногда ее сердце и билось сильнее, но она была слишком самолюбива и больше всего боялась «неверного шага».

Кроме того, она так привыкла к свободе и покою, что теперь, когда она начала чувствовать, что Николай Платонович Лопатов, такой красивый и блестящий, начал нарушать этот покой, она испугалась.

С Лопатовым она познакомилась в прошлом году на concurs hippique[1].

Молодой человек был ей представлен графиней Сагановой, почтенной дамой, всегда покровительствующей молодой вдове.

— Китти, было бы не дурно, если бы вы обратили внимание на Nicolas, — довольно вам вдоветь, — уронила как бы невзначай эта дама, когда Лопатов отошел от них.

Через неделю у той же Сагановой Накатова сидела с ним рядом за обедом и очень оживленно разговаривала, через два дня у Таревич танцевала с ним на балу, после которого он ей сделал визит, и знакомство завязалось.

Летом, за границей, они встретились на модном курорте, и Екатерина Антоновна, почувствовав, что сердце ее забилось слишком быстро и тревожно, сократила там свое пребывание и вернулась в Петербург.

Ей приходилось теперь ловить себя все чаще и чаще на том, что она мечтает о нем, что она ждет его прихода и слегка вздрагивает, увидев его неожиданно на улице или в театре. Последние дни это чувство сделалось так интенсивно, что она боялась чем-нибудь выдать себя.

Следует ли ей выходить замуж? Иначе она не допускала любви.

Теперь ей живется так хорошо и покойно. Ах, кто знает, что за волнения и беспокойства может принести эта любовь! Может быть, она, Накатова, и не нравится ему, может быть, он о ней и не думает…

Вначале он действительно словно не обратил на нее внимания, держался почтительно, но равнодушно, но теперь она не может не замечать, что он ищет встречи с нею, что он смотрит на нее пристальным многозначительным взглядом…

Накатова, погруженная в эти мысли, вдруг очнулась от резкого движения тети Сони.

— Тетечка, тебе худо? — с тревогой спросила она.

— Да, да… скорей домой! — едва проговорила Софья Ивановна, хватаясь за сердце.

Накатова велела шоферу ехать скорей и достала флакончик с солью.

В эту минуту в глубине двора какого-то низенького деревянного дома она увидела высокую, великолепную белую колоннаду с широкой лестницей, ведущей к ней.

Все это промелькнуло так быстро за окном, что Накатова только успела подумать: «Что это за здание?»

Софья Ивановна, задыхаясь, беспомощно лежала на плече племянницы.

В первую минуту Екатерина Антоновна растерялась, но потом сообразила, что ей надо делать.

— Это какая улица? — спросила она шофера.

— Ямская, — ответил он.

— Мы близко от дома?

— Минут десять.

— Поезжайте скорей домой.

Она решила везти тетку к себе и послать за доктором, живущим в том же доме.

Отдавая это приказание, она подумала:

— Белая колоннада на холме, где-то вблизи Ямской… Как это странно.

Но это только промелькнуло в ее голове, и она сейчас же забыла об этом.

Тетушка почти две недели пролежала у Екатерины Антоновны и потом была со всеми предосторожностями перевезена домой. За эти две недели Накатова прямо измучилась. Ей, так не привыкшей к беспокойству и хлопотам, пришлось возиться с больной, заниматься ее делами, принимать родню и чуть не ежедневно ездить на Петербургскую сторону — проведывать попугаев тетушки, оставшихся сиротами.

Когда наконец она осталась одна и, надев просторное, домашнее плюшевое платье, уселась на диван в своем уютном кабинете, она сразу почувствовала, что неодолимо хочет видеть Николая Платоновича.

Поддавшись этому желанию, она встала и, подойдя к письменному столу, решила написать ему записку, но остановилась.

Ей припомнились слова ее приятельницы Варховской, очень бойкой дамы:

— Никогда не пиши мужчине, с которым флиртуешь, записок — даже невинного содержания. Женщина любит изливаться в письмах и всегда на этом попадается.

Но ведь ее письмо будет самое невинное:

«Многоуважаемый (даже не дорогой) Николай Платонович, не придете ли Вы поскучать со мной, если у Вас нет в виду чего-нибудь интереснее»… Нет, нет, это невозможно, вдруг кто-нибудь прочтет подобную записку!

Не написать ли: «У меня будет кое-кто из друзей».

Вот тогда можно, тогда письмо теряет смысл приглашения на свидание… Ну а потом? Он придет и увидит, что она одна, поймет, в чем дело… Она делает первый шаг? Никогда она его не сделает!

Приходится отказаться от желания видеть его.

Она отошла от стола и опять уселась на диван.

Ах, как ей хотелось, чтобы он был тут, рядом с нею, смотрел бы на нее пристальным, ласкающим взглядом…

Было бы так хорошо… Его, казалось, всегда окружала какая-то теплая атмосфера, и словно пахло яблоками.

Не позвонить ли по телефону?.. Спросить?.. Он вчера приезжал с визитом и не застал… В эту минуту затрещал звонок телефона.

Что если он? Нет, он не станет звонить… Она взяла трубку, страшно желая в душе, чтобы это был он.

— Слушаю.

— Это вы, Екатерина Антоновна?

Она сразу узнала его голос и вздрогнула от радости.

— Я два раза заезжал к вам и очень жалел, что не застал вас. Когда вы мне разрешите видеть вас?

— Право, не знаю, — сказала она, стараясь говорить равнодушно, между тем как рука ее, державшая трубку телефона, дрожала от волнения, — я почти весь день провожу у тети… вот разве вечером… Ну хоть сегодня… я не собираюсь выехать.

— О, благодарю вас!

— За что? — спросила она насмешливо.

— За позволение видеть вас.

— Какой вы смешной. Ну приезжайте, только не позже как через полчаса — я сегодня рано лягу спать, — поспешно прибавила она.