Книгоноша - Говард Фаст

Говард Фаст

Книгоноша

Мы были очень бедны, но не так бедны, как солдаты. До войны все было иначе, но с тех пор как началась война, мы жили все беднее и беднее, а все-таки были не так бедны, как солдаты.

Солдаты стояли лагерем в долине возле нашего дома. Было это в конце года - кажется, тысяча семьсот восьмидесятого. Зима еще только-только начиналась, и в тот день, когда они пришли, снег запорошил всю долину, спускавшуюся к реке, которая видна была из нашего дома. Наш дом стоял на холме, высоко над долиной, и рекой, и заречными полями. Мать все, бывало, смотрела в долину. Она говорила, что когда вернется отец, мы увидим, как он едет вверх по долине от реки. Отец был капитаном, служил в 3-м Континентальном полку. Все это случилось еще до того, как его убили.

Солдаты пришли берегом реки по проселочной дороге и завернули в нашу долину, чтобы здесь расположиться лагерем. Это были бойцы Пенсильванских регулярных войск, все худые, кожа да кости, и с усталыми лицами. Мы побежали их встречать, и они махали нам в знак приветствия. Мне было совестно перед ними, такой я был толстый и здоровый.

Во главе колонны ехал верхом командир, а чуть позади него - адъютант. Увидев меня, командир пустил лошадь в галоп, подскакал ко мне, осадил лошадь и перегнулся через луку.

- Здорово, сынок, - сказал он.

Я ничего не ответил, потому что боялся, что он думает о том, какой я толстый, а сам он такой худой. Мундир на нем был разорван и весь в грязи, треуголка уныло обвисла. Но лицо его мне понравилось. Оно было худое, суровое, но небольшие синие глаза смотрели весело.

Однако мне не хотелось, чтобы он счел меня круглым дураком, и я лихо отдал ему честь.

- Так-так, - улыбнулся он, - из тебя выйдет хороший солдат. А сколько тебе лет?

- Десять, сэр.

- И как же тебя зовут?

- Бентли Корбатт, сэр.

- Ты, наверное, живешь в том большом доме на холме? А это твоя сестра?

- Да, сэр, - отвечал я, немного сконфуженный тем, что Энн такая маленькая. - Но у меня и еще есть, сэр.

- Еще один дом? - спросил он, по-прежнему улыбаясь.

- Нет, сэр. Еще одна сестра, она гораздо старше вот этой, Энн. А вы к нам не заедете, сэр?

- Пожалуй... Вы, значит, не за англичан?

- Что вы, сэр, - быстро сказал я, а потом добавил: - У меня отец служит в 3-м Континентальном полку. Он капитан, - закончил я гордо.

- Так, - сказал он, теперь уже без улыбки. Он задумчиво посмотрел на меня, потом перевел взгляд на наш дом. - Так, - повторил он. Потом продолжал: - Я генерал Уэйн. Ты, надеюсь, не откажешься познакомить меня с твоей матерью?

- Она умерла, сэр.

- Прошу прощенья. Тогда с твоей сестрой, раз она теперь хозяйка дома.

Я кивнул. Он наклонился, подхватил меня и посадил в седло впереди себя. Потом сделал знак адъютанту, тот посадил к себе Энн, и мы поехали к дому.

- Когда умерла твоя мать, сынок? - спросил он меня по дороге.

- Около трех недель, сэр, совсем недавно.

Я рассказал ему, как она все смотрела в долину.

- Отец, понимаете, еще не знает про нее. Сестра думает, что лучше ему не сообщать.

- Понятно. - Он серьезно кивнул головой, но синие глаза его были ласковые и веселые; они, кажется, никогда не теряли своего веселого блеска. Я изогнулся в седле, чтобы посмотреть, как войска втягиваются в долину. Солдаты уже шли через наш фруктовый сад, и многие нагибались на ходу и подбирали с земли гнилые яблоки. Он проследил за ними взглядом.

- Трудное это дело - война, особенно для солдат, верно? - Он словно и меня включал в их число.

- Не такое уж трудное, - ответил я спокойно, - для солдат.

Джейн поджидала нас на пороге, лицо у нее было очень серьезное, как всегда с тех пор, как умерла мать. Мы подъехали, и генерал спустил меня с седла прямо на ступеньку. Потом он спешился, отвесил Джейн учтивый поклон, сняв треуголку изящным жестом, точно она не была вся мятая и рваная.

- Мисс Корбатт? - осведомился генерал.

Джейн наклонила голову.

- Я - генерал Уэйн, Континентальная армия, Пенсильванские регулярные войска. У меня две тысячи солдат, которых я хотел бы разместить в этой долине - всего на несколько недель, надеюсь, но, возможно, и почти на всю зиму. Это, очевидно, ваша земля?

- Да. - Джейн сделала реверанс. - Да, это земля моего отца. Входите, пожалуйста. Мы поговорим в комнатах.

Генерал Уэйн переступил порог следом за Джейн, за ним шел его адъютант, а я шел за адъютантом. Энн попробовала было войти за мной, но я оттолкнул ее и сказал строго:

- Девчонкам здесь не место.

В гостиной меня не заметили, и я притаился в уголке. Джейн сидела на стуле, красивая как картинка, а оба военных стояли перед ней навытяжку.

- Видите ли, - говорил генерал Уэйн, - нам нельзя быть слишком далеко от англичан, и слишком близко тоже нельзя. Здесь для нас самое подходящее место.

- Кажется, я понимаю.

- Но вы знаете, что такое солдаты - две тысячи оголодавших солдат.

- У меня отец в армии, сэр.

- Ну, тогда спасибо. Вы храбрая девушка.

- Нет-нет, - быстро перебила его Джейн. - Благодарить меня не за что. Мне самой будет спокойнее, если рядом войска.

Генерал Уэйн улыбнулся печально.

- Едва ли. Не так уж приятно, когда твой дом превращают в поле сражения. Как ни взгляни, а война - жестокое дело.

- Я знаю, - сказала Джейн.

- Дом мы взяли бы под штаб-квартиру. Это значит - постой для меня и двух-трех офицеров. И комната, где заниматься делами.

Джейн кивнула.

- Я надеюсь, вам будет здесь удобно.

- Вы очень добры. А теперь разрешите откланяться и договоритесь, пожалуйста, обо всем с капитаном Джонсом.

Генерал вышел из комнаты, я за ним. Во дворе он с любопытством оглянулся на меня.

- Надо полагать, - сказал он задумчиво, - ты, когда вырастешь, тоже захочешь быть солдатом.

- Да, сэр.

Лицо его было очень серьезно, губы вытянуты в нитку. Одной рукой он взъерошил мои длинные волосы; другая то сжималась в кулак, то разжималась.

- Давай-ка, - заговорил он, - давай-ка я назначу тебя при себе особым адъютантом, чтобы помогать мне, если я за чем недогляжу.

Меня так и распирало от гордости, я был до того рад, что чуть не заорал во весь голос; но я сдержался, отдал ему честь и сказал только: “Очень хорошо, сэр”. И долго еще стоял, глядя ему вслед, пока он спускался в долину.

Я не мог сразу вернуться в дом. Мне нужно было побыть одному в своей славе; и я стоял тихо-тихо, глядя вдаль, туда, где река под лучами заходящего солнца казалась блестящей красной лентой. Постояв так немножко, я вошел в сени.

Из гостиной доносился смех Джейн, это меня удивило: со смерти матери она еще ни разу не смеялась. Я вошел - и правда, она стояла там с адъютантом и смеялась каким-то его словам. Увидев меня, она умолкла, а капитан Джонс шагнул ко мне, протягивая руку.

- Здравствуйте, сэр, - сказал я с достоинством, помня, что я теперь военный.

- Здравствуйте, - ответил он.

- Капитан Джонс, генерал Уэйн и еще несколько офицеров будут жить у нас, Бентли, - сказала Джейн.

- Знаю.

Я пошел прочь и в дверях услышал, как капитан Джонс сказал:

- Уж вы извините мой мундир. Мы все теперь смахиваем на нищих.

Следующие несколько дней были, кажется, самые интересные в моей жизни. Я всегда считал, что наш дом - скучное место, потому что мне не с кем было играть, кроме Энн и Джека, сына сторожа. А тут сразу две тысячи солдат - и в саду, и на лугах, и вдоль длинного спуска к реке. За одну ночь всюду, как пузыри, повыскочили палатки, а под навесами и возле них стояла целая сотня лошадей. На лужайку перед домом вкатили шестнадцать пушек - черных, безобразных, но я просто глаз не мог от них отвести.

А солдаты! Я подружился с многими из них до того, как явился книгоноша, но про книгоношу я расскажу после. Генерал Уэйн, как видно, всем дал знать, что произвел меня в офицеры, потому что солдаты стали звать меня “лейтенант”, и я очень этим гордился, хоть и старался не показывать вида. Я таскал для них на кухне лепешки и хлеб - у нас у самих было не так уж много, но у них вовсе ничего не было; и все свободное время я проводил в лагере. Солдаты рассказывали мне всякие истории, кое-кто из них знал моего отца. Иногда они позволяли мне взять в руки мушкет, но мушкеты были большущие, больше меня, и такие тяжелые, что я еле-еле их поднимал. От того, что я видел в лагере, мне порой становилось скверно на душе. Люди вечно мерзли: им не хватало одежды и одеял; редко у кого были башмаки, а уж худые все были - смотреть жалко. У меня становилось скверно на душе, и я уже сам не знал, хочу ли я быть солдатом. Но они не переставая толковали о том, что когда-нибудь им пришлют из Филадельфии жалованье - и тогда все будет не в пример лучше.

Надвинулась зима, а солдаты всё стояли у нас в долине. Их подходило всё больше, пока не набралось около трех тысяч. По ночам их костры поблескивали в темноте, как светляки, а днем у них шли сплошные ученья и разводы. Я не мог понять, к чему им столько муштры, но однажды капитан Джонс объяснил мне: затем, чтобы помнили, что они солдаты, и забывали, что голодают. Я дивился, как это можно голодать и все-таки жить так долго. Но война - очень странная вещь, в ней многое непонятно.