Рассказ для Инки - Игорь Пидоренко

Игорь Пидоренко

Рассказ для Инки

Стивену Кингу

с искренней завистью

— Интересная у тебя жизнь, — сказала Инка. — То псих с гармошкой придет, то из Союза писателей кляузу в крайком напишут, а то и графомана перевоспитать удастся. Просто сводки с полей сражений. Так, глядишь, к старости мне можно будет мемуары писать. «Я была рядом с ним». Или еще лучше: «Подруга героических будней».

Я поморщился.

— Ну и стиль. Конечно, жизнь простого русско-армянского кооператора куда как веселее. Тайные сходки, темные сделки, большие деньги, шикарные машины, ревизорские атаки…

Инка пропустила мой выпад мимо ушей. В последнее время она вообще многое пропускала мимо ушей.

Мы лежали на старой скрипучей кровати, накрытой грубым затертым одеялом. Квартира, где происходил наш разговор, принадлежала моему знакомому. Знакомый увлекался всеми видами музыки, фантастикой, летающими тарелками и мистикой. Квартира его была декорирована различными дьявольскими символами и портретами музыкантов и фантастов. По углам стояли гигантские акустические колонки. На женщин это должно было производить впечатление. Но кто их поймет… Раз в три-четыре недели я брал ключ от квартиры у хозяина, расплачиваясь когда трешкой, а когда и пятью рублями. Чаще встречаться со мной Инка не могла, загруженная делами своего кооператива и семейными заботами. Вернее, теперь не могла. Не так давно все было по-другому. Но с каждым разом интервалы между нашими свиданиями становились продолжительнее. Что-то было не так, и сегодня я особенно остро ощущал это. Походило на то, что следующей встречи мне придется ждать долго. Если вообще будет иметь смысл ждать.

А вот этого как раз и не хотелось. В Инке мне виделся тот идеал женщины, который я всегда стремился найти: красивая, умная, невероятно обаятельная. И, что самое главное, «свой парень».

— Как хочешь, а мне жалко твоих авторов. Вот они стараются, душу свою выплескивают на бумагу, ночей не спят. Приносят рукопись в издательство, а там сидишь ты — с прекрасным здоровьем, отличным сном. И все-то ты знаешь, и во всем разбираешься, все оценить можешь. Глянешь одним глазом в рукопись и говоришь бедняге: «А не пошли бы вы, уважаемый товарищ, куда подальше!»

— Ну, не дословно так, но где-то… — попытался я прервать обвинительную речь. — Ведь большинство из них…

— Ладно, хватит, слышали, — пренебрежительно махнула она рукой. Кисть у нее маленькая, изящная и отмашка эта выглядела просто великолепно. Охо-хо…

— Может быть, они и графоманы, не спорю, — продолжала Инка. — Но ты-то как можешь их судить? Ты, не сочинивший ни строчки? Ах, редактор, ах, ему виднее! Да ничего тебе не виднее. Я считаю, что писателя может судить только писатель. Критика — это от творческой импотенции. Знаешь, есть такой закон Менкена: «Кто может — делает. Кто не может — учит». Или редактирует.

Мои акции неудержимо катились вниз. Надо было спасать положение.

— С чего это ты взяла, что я не сочинил ни строчки? На днях закончил приличный рассказ. Как раз по теме: Героика редакторских будней.

— Представляю, что это такое. Почитать-то дашь?

В слабой попытке отдалить расплату я сказал:

— Он сейчас на машинке.

Инка вздохнула:

— Вечно у тебя так: «То теща не спит…» Тогда хоть перескажи.

Еще одна попытка:

— У тебя же времени нет!

Инка взяла со стула часы

— Еще полчаса есть. Рассказывай.

Эта маленькая ведьма делала со мной что хотела. Ну, что же, раз назвался… Или я не редактор?

— Что тебе там делать? Нечего тебе там делать, — за явил главный редактор.

— Пока я не вижу другого выхода, — честно ответил я. — Сам я в этой мешанине не разберусь. Слишком много там наворочено. Нужно выделять одну-две линии, а остальное отбрасывать к черту. Но вы же знаете, что будет, если я без согласия автора это сделаю?

Похоже было, что мои доводы проняли главного. Во всяком случае в его голосе звучало меньше сомнения в целесообразности моей командировки, когда он спросил:

— Так ты считаешь, что ехать в Новополевку тебе нужно?

— Да, — сказал я и не поступился принципами. По телефону с автором не договоришься при состоянии нашей связи. Тем более, если автор — Машкин, романист-эпопейщик. Главный редактор с ним уже сталкивался, отвечать на очередную жалобу никакого желания не имел и благословение на командировку в Новополевку я получил.

Я задремал и очнулся от того, что кто-то натянул мне кепку на нос и грубым голосом потребовал:

— Ваш билетик, гражданин!

Спросонья я начал шарить по карманам, пытаясь вспомнить, куда же засунул этот распроклятый билет. У меня, как и у любого нормального советского человека, врожденная контролеробоязнь. Даже зная, что билет у меня есть, даже держа его в руках, я все равно непроизвольно начинаю заискивающе улыбаться и лихорадочно подсчитывать в уме, хватит ли у меня денег на штраф и соображать, как сделать так, чтобы не сообщили на работу. И это при том, что меня ни разу в жизни контролеры не заставали без билета.

Но на этот раз предъявлять билет не понадобилось. Тот же самый голос, но уже несколько смягченный, весело сказал:

— Ты что же, скотина, совсем друзей не узнаешь? Зажрался?

Я содрал с головы кепку, закрывающую мне обзор и… радостно заулыбался. Передо мной стоял Сережка, мой хороший товарищ и бывший однокурсник. Мы не виделись с ним года два, может быть, даже три. Он заезжал как-то ко мне то ли с дальней родственницей, то ли с любовницей. Я так тогда и не понял, кто ему эта девица. «Кому какое дело…» Жил он теперь в Буденковске не очень далеко от Новополевки и сейчас возвращался с какого-то то ли слета, то ли семинара.

— Какой там автор! Сейчас в Буденковск сходим — и ко мне! И три дня чтобы не заикался ни о каких авторах! — Сережка был неумолим. С большим трудом мне удалось отсрочить визит к нему на несколько часов, но с условием, что сегодня же вечером я вернусь в Буденковск и мы погудим как следует. На прощание Сережка, понизив голос почти до шепота, сообщил:

— Я тут «пушку» приобрел по случаю. Приедешь — в форточку постреляем.

Страсть к оружию у него была, видимо, с детства. Сколько помню, всегда он что-то стреляющее доставал или покупал. Впрочем, в наше смутное время без оружия как-то неуютно.

С тем мы и расстались. Сережка взял с меня честное-пречестное слово, что я непременно буду и вышел в Буденковске. А я поехал дальше.

Новополевка — город. Кто и когда решил, что разросшееся село пора называть городом мне неизвестно. Знаю только, что от изменения статуса в этой дыре ничего не прибавилось. Но и не убавилось. Вдоволь поплутав по грязным улицам, я все же отыскал дом Машкина. Подъезд к дому был основательно забетонирован в отличие от соседних домов, к которым вели только узенькие асфальтовые дорожки.