Два ворона - Кэролин Кук

Кэролин Кук

Два ворона

Многие станут о нем горевать,Но где он теперь, никому не узнать.Сквозь костяк его оголенный —Дуть будет ветер неугомонный-.

— У-ме-реть, — сказала Гей, жена моего брата, способная испугать человека, и передала крекеры на блюдце. — Умереть, какой сыр, какие крекеры! Просто необыкновенный сыр…

— Это крафтовский нежный чеддер из «Лил Пич», — сказал я, чтобы заткнуть этот фонтан.

— Нежнейший! Ну просто совсем никакой остроты! Не понимаю, как у них от этой остроты избавляться получается? Мы-то, наоборот, чем старше, тем острее умом, правда?

Смех Гей показывал, что имелась в виду шутка.

— Я тупею с возрастом, — сказал я.

— Да ну тебя, Билли. У тебя рапира, а не ум, совсем как у Теда. Острей, чем рапира. Ты согласен, Тед?

Тед тем временем опять подпалил розовое мягкое сиденье своего кресла. Дым завивался вокруг его бедер. В брюках хаки, рубашке в тонкую светлую полоску, синем блейзере и галстуке-бабочке Тед выглядел состарившимся студентом. Выглядел, по сути дела, так же, как в колледже: красивый, сибаритствующий, слегка отчужденный. Но лицо было в красных пятнах, в голубых глазах стоял дым.

— Тед, родной мой, ты горишь, — сказала Гей. Она говорила с Тедом так, словно он был в своем уме.

Она встала и принялась охлопывать сиденье ладонями, чтобы сбить дым. Тед не противился, курил себе в забытьи. Когда сигарета догорела у него полностью, он держал бычок около губ, пока пепел не свалился с жестких подушечек его пальцев. С тех пор как он упал с каменной лестницы в Даксбери, умение курить было единственным, какое у него осталось: он приподнимал подбородок двумя пальцами и смотрел, как из носа выдувается дым. Курение погружало моего брата в прежнюю атмосферу интеллектуальной задумчивости, пробуждало в нем, может быть, былой вкус к удовольствиям жизни. Но он совсем ничего не соображал. Если его спрашивали: «Включить тебе радио, Тед?», он отвечал: «Хочу покурить».

Раньше я и сам вовсю поддерживал табачный бизнес — теперь я в долгу перед этим дымным миром. Курение, можно сказать, было моим единственным грехом, не считая привычки приниматься за коктейли на минуту раньше день ото дня, как весной встает солнце. Перед шунтированием восемнадцать лет назад анестезиолог сказал мне, что предпочел бы видеть меня некурящим, и я оказался таким трусом, что бросил. Во сне, однако, курю постоянно. Просыпаюсь каждое утро с мыслью, что не выдержал.

Кресло Теда продолжало дымиться, даже Гей не смогла совсем его потушить. Она вылила на него столько воды, что здорово промочила старую перьевую набивку. Запахло жженым волосом, и это напомнило мне, как наша с Тедом мать, суфражистка, стояла над железной кухонной плитой и опаляла курицу.

Кончив с креслом, Гей повернулась к приставному столику, отрезала квадратик сыра и положила на крекер:

— Тед, родной мой, вот, попробуй сыр, который привез нам Билли. Это просто чу-удо!

Тед между тем зажигал новую сигарету, заставляя Гей бессмысленно горбиться с крекером на ладони. У ее лопаток под пижамной курточкой с рисунком из пик и треф выступили костные бугры.

Да ты сама, подумал я, колода карт и ничего больше. Ее нечеловеческая худоба казалась то ли элементом декадентской моды, то ли признаком тяжелой болезни. Тед выпустил дым и взял крекер. Одаряя нас улыбкой, зная, что на него смотрят с любопытством, он послушно откусил и стал жевать.

— Очень вкусно, — сказал он. — Сыр.

Мой приезд был делом милосердия: понянчиться с братом, пока Гей будет проходить в больнице «маленькую проверочку». Я был почти уверен, что ее вообще оттуда не выпустят. У кого есть право выпускать таких пациентов? Ей давно уже надо было отправить Теда в интернат, дом продать, а себе подыскать уютное заведение для престарелых. Так нет же — создала положеньице. Спасла его жизнь, воскресила из мертвых. Доктор Уэсли прямо сказал: «Если Тед выживет, до конца дней останется овощем». А Гей, несмотря на это, боролась! Избаловала его до такой степени, что ни в какой интернат теперь не возьмут, позволила вставать и ложиться когда вздумается, позволила курить. А теперь взглянуть на нее — и всякий скажет, что с ней самой беда. В прошлом месяце полезла в буфет за блоком сигарет, упала и сломала три ребра. Через два дня ее на кухонном полу обнаружил почтальон, который увидел, что ящик не опорожняется. «Нам уже кушать немножко захотелось, правда, Тед?» — хихикнула она, лежа на спине, когда почтальон вошел в кухню. Тед попросил мороженого. Пока Гей лежала беспомощная, он сидел в своем розовом кресле со своим блоком «Пэлл Мэлл» и пускал кольца дыма в лицо подступающей нелепой смерти.

— Слушай, пока ты еще здесь, напиши, в какую больницу ты собираешься, — сказал я.

Гей задорно рассмеялась.

— Ах ты, Билли, остряк ты этакий! Значит, если я не вернусь, приедешь и заберешь меня, договорились?

Она действительно приводила меня в ужас. Протянула мне голубую стеклянную миску с арахисом.

— Я просто… — сказал я. Просто что? Я шарил пальцами в миске.

Ее пальцы царапнули мою руку, как сухие мелки.

— Ты просто немножко беспокоишься. Он прелесть у нас, ты согласен, Тед?

На ее кухне с синими крашеными стенами, пока я выливал остатки джина и льда из двух наших бокалов в старинную медную раковину, Гей вылила банку консервированных абрикосов на жареную курицу. Потом наполнила соусник голландским соусом.

Я вошел в очень душную столовую с мебелью красного дерева, где пахло окислившимся серебром.

— Потуши сигарету, Тед, — сказал я и сел за стол. Он был как ребенок: это капризное, ершистое подчинение я хорошо знал по пятидесяти годам преподавания в школе, а впервые познакомился с ним еще раньше — в роли старшего брата. Когда я учился в колледже, преподаватели в больших аудиториях сплошь и рядом курили на лекциях. По этому признаку можно определить мой возраст. Мы все тогда курили — кто «Пэлл Мэлл», кто «Лаки Страйк». Я ставил пепельницу на полочку кафедры, когда декламировал стихи на устном английском. Стихи, сигареты…

Лет с тех пор прошло, прямо скажем, изрядно. Потом стали принимать девушек, которые, конечно же, без ума от Эмили Дикинсон и разных дам-самоубийц. Не понимаю, что в этой поэзии хорошего. Другое дело — Уолтер Сэвидж Лэндор[1] или, к примеру, «Лорд Рэндалл» и «Два ворона». Сгодится даже — в подходящую минуту — Эрнест Лоуренс Тейер![2]

Тед улыбнулся:

— Мне хочется поесть шоколадного мороженого.

— Тед, дорогой мой, разложи, пожалуйста, рис, — прощебетала Гей и поставила около него кастрюлю с ложкой. Тед взял тарелку и начал перекладывать рис. Когда Гей вернулась в столовую с булочками в корзинке, весь рис из кастрюли уже лежал на этой тарелке.

— Ой, Тед, ну какой же ты щедрый! — радостно промолвила Гей. — А ты не думаешь, что надо каждому дать свою порцию?

— Ты рис хотела, — сказал Тед.

— Но тогда, дорогой, что осталось бы тебе и Билли?

Держа в своей руке руку Теда с ложкой, Гей распределила рис по трем тарелкам.

— Мы бы лучше поели шоколадного мороженого, — сказал Тед.

— Мороженое на десерт, милый, — возразила Гей. — Тед, у нас еще есть спаржа с голландским соусом.

Она высыпала на рис кусочки курицы и поставила тарелки перед нами.

— Можно я тогда покурю? — Тед уже вынимал из кармана пачку «Пэлл Мэлл».

— А помнишь, мы договорились: за столом не курить, — сказала Гей.

— Тогда я спать пойду. Спокойной ночи, — произнес он, вставая.

— О Господи, — вздохнула Гей. — Что же нам с тобой делать, Тед?

Он ушел.

Я предполагал, что без Теда мы поговорим откровенно и реалистично. Но Гей достала из серванта две хрустальные ликерные рюмки и принялась сражаться с бутылкой вина.

— По винной стране я не очень большой путешественник, — признался я. — Я лучше еще один мартини, если ты не против.

— Билли, дорогой мой, сделай одолжение! — по-девчоночьи воскликнула Гей.

Она трещала без остановки:

— Мой класс аэробики — это чу-удо! Мы прыгаем, скачем, бегаем на месте — потрясающий тренинг! А люди, люди какие! У нас есть и ветеринар, и биолог. Тебе известно, что перепелки идут на юг зимовать пешком, выстраиваются цепочкой и маршируют по горным склонам? Ну разве это не поразительно? Я Теду рассказала — он изумился.

Говоря, она держала в руке, поставив ее на локоть и расслабив кисть, вилку с несколькими рисинками. По одной они падали, и когда она умолкла, на вилке уже ничего не было. Вилка двинулась к ней в рот, после чего Гей показала пантомиму: прожевала и проглотила пустоту.

— Чу-удо как вкусно, — сказала она, отчасти солгав, отчасти по привычке, но джин и горячая еда помогли мне ее простить.