Инерция страха. Социализм и тоталитаризм - Валентин Турчин

Семь лет спустя

Каждый раз, когда я берусь писать об общественных проблемах в нашей стране, я сталкиваюсь со следующим противоречием.

С одной стороны, я — убежденный эволюционист и реформист, еще точнее (хотя это слово у нас мало принято) — градуалист, сторонник постепенных преобразований, проводимых параллельно с эволюцией общественного сознания. В этих воззрениях я не одинок: напротив, в Советском Союзе большинство образованных людей, насколько я могу судить, рассматривает общественные явления с таких же позиций. Хотя и говорят, что история учит только тому, что она никого ничему не учит, это, к счастью, не совсем так. Результат большевистской революции научил нас не верить пламенным призывам одним махом уничтожить правящий класс, сломать государственную машину и построить на ее обломках новое общество, справедливое и процветающее. Поэтому меньше всего хотел бы я становиться по отношению к существующему строю и правящему классу в ту позу безоговорочного отрицания, в которой находились в свое время большевики. Нам необходим критический, но конструктивный анализ ситуации. Задачу критиков я вижу не в том, чтобы противопоставить себя правящему слою как враждебную ему силу, а в том, чтобы нащупать путь, который позволил бы выйти из тупика и приступить к давно назревшим преобразованиям. Путь этот не может не быть в той или иной степени компромиссным, он не должен угрожать интересам правящего класса до такой степени, чтобы сделать его непримиримым врагом преобразований. Ясно, что критика, преследующая такие цели, должна быть до известной степени сдержанной. Кто стремится к компромиссу, не должен разрушать для него почву.

С другой же стороны, условия общественной жизни у нас в стране таковы, что когда просто называешь вещи их именами, то превращаешься, с точки зрения представителя правящего класса, в отъявленного экстремиста, с которым нет и не может быть никаких компромиссов. Вероятно, никогда в истории человечества не было такого постоянного, повсеместного и всем обществом принятого несоответствия между словами и действительностью, как в нашей стране в течение последних 50-ти лет. Когда человек начинает о белом говорить, что оно — белое, а о черном — черное, его за это наказывают, и он попадает в отщепенцы, диссиденты.

Осенью 1968 года я написал брошюру "Инерция страха", которая тогда получила  довольно значительное распространение в самиздате. Настоящее издание написано заново и яв­ляется, таким образом, новой работой, хотя и основанной на тех же идеях, что и первый вариант. Я хочу перечислить важнейшие из этих идей: позитивизм в области философии и социализм (но не марксизм) в общественных воззрениях; убеждение в ведущей роли мировоззрения в социальных движениях; основные демократические свободы и права личности как ключевое условие для нормального развития общества; градуализм в политике; усмотрение в интеллигенции той силы, которая в принципе может, а следовательно и должна, добиться демократических преобразований; чрезвычайно критическая оценка реально существующей интеллигенции; призыв к преодолению инерции страха, укоренившегося в сталинские времена и сковывающего общественную инициативу.

Однако в некотором отношении нынешний вариант существенно отличается от первоначального, что объясняется наличием между ними семилетнего интервала. 1968 год был высшей точкой эпохи "подписантства", когда вслед за именами А.Синявского и Ю.Даниэля прозвучали имена А.Есенина-Вольпина, А.Сахарова, П.Якира, А.Гинзбурга, П.Литвинова и других. Можно было надеяться, что в стране имеется какое-то социально значимое меньшинство, готовое активно добиваться осуществления демократических перемен. Свою задачу я, как и многие самиздатовские авторы того времени, видел прежде всего в том, чтобы наметить идейную основу для выявления и объединения усилий этих людей. Действуя с позиций градуализма, я сделал кое-какие терминологические уступки, подчеркнул точки пересечения своей системы взглядов с официальной советской идеологией и исключил из рассмотрения многие важные аспекты, по которым имеет место расхождение. Я считал, что остальное должно быть понятно по умолчанию, если есть желание понять.

Но оказалось, что базы для существенного расширения круга "подписантов" не было, как нет ее и по сей день. Для того чтобы произвести какие-то перемены в обществе, должно существовать активное меньшинство, которое стремится к этим переменам. В процентном выражении оно может быть очень малым например, одна десятая процента от всего населения может оказаться чрезвычайно влиятельной, если речь идет о переменах, которые давно назрели и пассивно поддерживаются более широкими слоями (что и имеет место в данном случае). Но это должны быть люди, которые в самом деле стремятся к переменам, которые хоть чем-то готовы рисковать или жертвовать для этой цели. У нас такой десятой доли процента нет, эти люди исчисляются буквально единицами. Распад культуры в советском обществе, тоталитарное уничтожение лично­сти зашли еще дальше, чем можно было думать в 1968 году. Власти разметали людей, выявивших себя в конце 60-х годов: одни были посажены в тюрьмы или психиатрические больницы, других вынудили эмигрировать, большая часть замолчала, испуганная. Новых не нашлось или почти не нашлось. В 1970 году в совместном с А. Сахаровым и Р. Медведевым письме руководителям Советского Союза нами была предпринята еще одна попытка сформулировать тот минимум предложений, вокруг которого, казалось бы, должны были объединиться люди, понимающие необходимость постепенных демократических реформ. Никто не откликнулся.

Теперь ясно, что надо начинать работу с еще более ранней стадии. Речь идет не о том, чтобы выявлять и объединять сторонников демократизации, способных к социальному действию, а только еще о том, чтобы создавать какие-то очаги мысли и чувства, которые, как можно надеяться, будут способствовать возникновению необходимого социально активного меньшинства.

В этой ситуации важнее всего называть вещи их именами и стремиться к целостной системе взглядов, не оставляя недоговоренностей. По-видимому, единственно правильным является такой курс: совмещать бескомпромиссный анализ в плане фактов и принципов с осторожной градуалистской стратегией в плане выводов и действий. Быть градуалистом вовсе не значит руководствоваться полуправдой или не иметь определенных политических идеалов. Напротив, градуализм предполагает наличие какой-то твердо признанной идеологии. Только на этой основе и можно идти на компромиссы и вообще заниматься политикой. (Впрочем, диссидентам пока что заниматься политикой не приходится. Власти просто не слушают нас. Нам не с кем идти на компромиссы, если бы мы этого и захотели.)

Я хочу заключить это краткое предисловие цитатой из Ганди, которой я всегда старался руководствоваться и которой я руководствовался при написании этой книги.

"Человек и его поступок — вещи совершенно различные. Тогда как хороший поступок заслуживает одобрения, а дурной — осуждения, человек, совершивший поступок, все равно хороший или дурной, всегда заслуживает уважения и сострадания, смотря по обстоятельствам. "Возненавидь грех, но не грешника", — вот правило, которое, хотя его и довольно легко понять, редко осуществляется на практике. Этим и объясняется, почему яд ненависти растекается по всему миру." [1]

Часть 1. ТОТАЛИТАРИЗМ

Выход на стационарный режим

Максим испытывал такое отчаяние, словно вдруг обнаружил, что его обитаемый остров населен на самом деле не людьми, а куклами... Перед ним была огромная машина, слишком простая, чтобы эволюционировать, и слишком огромная, чтобы можно было надеяться разрушить ее небольшими силами. Не было силы в стране, которая могла бы освободить огромный народ, понятия не имеющий, что он не свободен... Эта машина была неуязвима изнутри. Она была устойчива по отношению к любым малым возмущениям.

А. Стругацкий, Б. Стругацкий.2

Сущность того, что происходит сейчас в Советском Союзе, может быть выражена следующим образом: тоталитарное общество стабилизируется, переходит в стационарную фазу развития, когда оно самовоспроизводится от поколения к поколению без существенных изменений. Времена Ленина и Сталина были героической эпохой нового общества, когда оно еще только создавалось, и перед его создателями стояла трудная задача: переделать сознание человека, превратить его в послушный винтик государственной машины. Эта задача потребовала для своего решения моря крови, миллионов человеческих жертв. Ко времени Хрущева она была уже, в общем, успешно решена. Оставалось только ухаживать за новым обществом, аккуратно выпалывая сорную траву и не замахиваясь на гран­диозные перестройки. Методы Никиты Сергеевича не подхо­дили для этой цели: они были слишком эксцентричны. Поэтому он и был замещен новыми, нынешними правителями, при которых бесцветность и безликость стали высшими государственными добродетелями. Теперь наша страна "уверенной поступью" идет к тому общественному порядку, который описывается в романах Замятина, Хаксли, Орвелла, Стругацких.