Переводы из Альтермана - Натан Альтерман

Он еще зазвучит...

Он еще зазвучит, твой забытый напев,

и простором прозреет дорога.

Облака в высоте и дожди на тропе

ожидают тебя за порогом.

И восстанут ветра, и зигзагом крутым

вспыхнут молнии в небе порожнем,

и овца и косуля расскажут, что ты

их погладил и путь свой продолжил.

Что ты легок и нищ, что твой город – не твой,

что ты падаешь ниц пред листвою

этой рощи простой, смехом женщины той

и ресницами длинными хвои.

http://www.youtube.com/watch?v=1FYfMgsk9l4

Музыка и исполнение Бэрри Сахароф

http://www.youtube.com/watch?v=R2NDT9akvVg

Музыка и исполнение Хавы Альберштейн

http://www.youtube.com/watch?v=YmL1wwZVe1I

Музыка Нафтали Альтера, исполнение - Нафтали  и Рони Альтер

Месяц

Старинный вид – и тот в часы рожденья молод.

Стена небес пустых –

как крепостной раскат.

Ночь под серпом, окно и лунный город,

стоящий, как в пруду, в рыдании цикад.

И ты смотри туда, где кипарисной пикой

проколот месяц.

Над путями – свет.

Неужто это явь? – скажи, Господь великий, –

Дозволено ли мне свой прошептать привет?

Вода глядит на нас из-под озёрной кожи.

Деревья в серьгах,

красных и чудных.

Вовеки не избыть душе моей, о Боже,

печаль Твоих игрушек заводных.

1938  

Прощание шарманки

В город голуби летят -

город крыльями увенчан -

на торговцев и солдат,

на ресницы томных женщин.

Дальний ветер из пустыни,

не зови нас, не мани -

вон, закат несет в корзине

вишен жаркие огни.

Вечер, вечер, град теней,

град воздушный, град бездонный.

Загляну в глаза коней

взглядом женщины влюбленной.

Град бездонный, безъязыкий,

ведь в конце, как ни крути,

как глаза перед владыкой,

закрываются пути.

Трубку старую набьём,

сядем там, где тени тают,

и состаримся вдвоём,

как ребенок засыпает.

Ветер бури и покоя,

ветер леса и жнивья…

Где же ты, присядь со мною,

муза вечная моя.

Где вы, прежние деньки,

лета яркие оттенки,

рынки, ярмарки, свистки,

платья, юбки и коленки.

В этой пыли карусельной

в песне грубого житья,

в этой замеси веселья,

смеха, грусти, забытья -

о, Вселенная! В те дни

как стремился я к познанью!

Маяков твоих огни

ждал, как мальчик на свиданье.

Что осталось? Звук свирели,

росы утренней звезды…

Ведь и мне они краснели -

те запретные плоды.

Ведь и я в своей судьбе,

на волнах крутых и частых,

слеп, катился по тебе

в городах твоих глазастых.

На тебе, как после взрыва -

я, растерзанный солдат, -

на колючке трат и срывов,

встреч и дружбы невпопад.

В город голуби летят -

дней моих полет и прочерк,

свет и камень, женский взгляд,

белый машущий платочек.

Водопаду ночи внемлю.

Бог богов, велик и свят,

на твою ложимся землю…

В город голуби летят.

1938  

Городской вечер

Сочится розовым закат,

голубизной асфальт расцвечен,

и женские глаза блестят,

и дразнят подошедший вечер.

Цветут бутоны фонарей,

окрасив мир пахучим светом,

весна чем ближе тем пьяней –

ну как пропустишь пьянку эту?

Весна – девчонка, сорванец

махнула юбкой и умчалась,

меж наших дней, ночей, сердец

свою разбрасывая шалость.

Из суеты ночей и дней –

туда, где синие туманы,

где наши души в тишине

пасутся на траве дурманной.

А может быть, вон то такси

ее улыбка осветила...

Спаси, весна, и воскреси

все то, что не было и было.

Один, без друга и жены

я наблюдаю без стесненья,

как грудь вздымается луны

из-за соседнего строенья.

О, как я мал, ничтожен как,

но лоб высок, сознанье гулко,

когда я совершаю шаг

по звездной пыли переулка.

Закат по улице течет,

в туннель, где синь и темь, и площадь...

кто до конца ее дойдет,

заплачет от избытка мощи.

Сочится розовым закат,

голубизной асфальт расцвечен,

и женские глаза блестят,

и дразнят подошедший вечер.

Вечер кровавого дня истёк

Вечер кровавого дня истёк

в криках расправы скорой...

Пал побеждённый царь на клинок,

горем оделись горы.

И всю ночь по стране из конца в конец,

скакуна обжигая плетью,

задыхаясь от скорби, спешил гонец –

вестник смерти и лихолетья.

        Вечер кровавого дня истёк,

        царь наш пал на клинок.

И уже под утро, к земле кренясь,

он увидел мать и родимый дом,

и упал пред нею – весь кровь и грязь,

изнывая смертным стыдом.

И когда, склонившись над ним, она

прошептала тихо: "Вставай, сынок",

он, заплакав, сказал: "Решена война –

царь наш пал на клинок.

        Мы проиграли, наш срок истёк,

        царь наш пал на клинок".

И она отвечала: "Пусть кровь и пот

до коленей дойдут нам в огне, в золе,

но воспрянет, стократно силён, народ,

что разбит на своей земле.

А царю, чьё тело враги нашли,

уготован наследник его венка –

ведь вложил он в руку своей земли

рукоятку того клинка".

        Голос матери дрогнул, рыданьем разбит,

        но её услыхал Давид.  

1945  

На большой дороге

Птичий свист, и зелёный луг,

и поля в золотой вуали,

и молчат на сто вёрст вокруг

все дороги мои и дали.

Дерева в росе на пути –

искры стали в стеклянной тверди…

Мне бы только смотреть, мне бы только идти –

даже после – и вместо – смерти.  

Напев

Вечер в ночь кочует, к подножью гор,

час разлуки, ты свят и кроток!

На порог взойти – словно в сонный створ,

женской песне – упасть в воротах.

На краю небес – одинокий ствол,

тает звук, не прожив и метра,

и довольно миру трёх слов всего –

лишь простора, полей и ветра.

Ополченец

День был сер и погода капризна.

Он сошел на причал с корабля.

И ждала на причале Отчизна

в виде "виллиса" и патруля.

Его имя печатью прижала,

его вещи швырнула в мешок,

и присягой ужасной связала,

чтобы он передумать не мог.

Он усердно стрелял и гранату

по команде швырял далеко.

Но мы знали: без дома и брата

подниматься на штурм нелегко.

Ему выдать Страна не успела

ни друзей, ни угла, ни земли –

без которых мы все, как без тела,

и помыслить себя не могли.

Только новую жизнь – что осталось –

от нее получил он в строю.

Но и эту ничтожную малость

он вернул ей в вечернем бою.

Из всех народов...

Слезы наших идущих на смерть детей

мировых не обрушили сводов.

Потому что любовью и волей своей

Ты избрал нас из всех народов.

Ты избрал нас из прочих – на брит и обет –

из огромного пестрого стада.

Оттого даже дети, по малости лет,

знали точно и твердо: спасения нет,

и просили у мамы, идущей вслед:

не смотри, не смотри, не надо…

Плаха сыто стонала, журчал кровосток,

и отец христианнейший в Риме

не спешил на подмогу с заступным крестом,

чтоб хоть день постоять рядом с ними.

Чтоб хоть день постоять под ножом мясника –

как стоят наши дети века и века.

В подземельях спасали от бомб и воров

побрякушки, скульптуры, полотна…

Но тускнеющий взгляд наших мертвых голов

не тревожил музейные окна.

Не смотри на нас, мама, – на ямы и рвы,

на весь мир этот, ставший погостом…

Мы – солдаты одной непрерывной войны.

Мы малы, но не возрастом – ростом.

Ну, а Ты… – Ты, чья воля, и мощь, и стать –

Бог отцов наших, страшный и милый,