И волны поднимутся из темных глубин… - Елена Ворон

Елена Ворон

И волны поднимутся из темных глубин…

Часть I

Кажется, рассвета сегодня вовсе не будет. Прав старый Кунго-Кун, прав, хитрый жрец: не след браться за весла в такую погоду, гораздо мудрее отсидеться на берегу, во дворце. Тенга-Миол глянул через плечо – туда, где по утрам Великий Таку-Теи выпускает на небо чисто вымытое, остывшее за ночь солнце. И ничего не увидел: недавно зарозовевшая полоска угасла, сожранная темными тучами. Тучи сомкнулись плотнее, сшиблись упрямыми лбами; через полнеба хлестнул слепящий хвост Вили-Ру – Стража Неба, раскатился его недовольный рев. Мол, напрасно юный дейланг – правитель острова – не послушал мудрого Кунго-Куна, будет наказан дерзкий мальчишка!

Тенга-Миол снова налег на весла. Узкая белая лодка резала волны, на носу поблескивало серебрёное изображение Морской Девы Лантаны – покровительницы острова. Длинные волосы Девы бежали завитками по бортам, сливались с пеной и брызгами, что срывал с волн злой ветер.

Страж Неба опять хлестнул хвостом, оглушительно рявкнул прямо над головой, отвлекся – и не уследил за гайранами. Проказливые духи только и ждут, когда Вили-Ру отвернется. Тут же срежут у него с шелковых шнуров серебряные ключи и откроют ворота дождю. И дождь хлынул. Тенга-Миол мгновенно ослеп под бешеным водопадом, оглох от рева воды, бьющей в спину Великому Таку-Теи. Великий взъярился, волны пошли круче; легкие весла гнулись, норовили вырваться из рук. Впрочем, руки у дейланга крепкие, весел не выпустят.

По лицу бежала вода. Морщась и быстро моргая, Тенга-Миол задержал весла на весу, повертел головой. В полутьме, за пеленой дождя едва угадывался остров Лукиакерман. Его ближняя плоская часть лежала среди океана лепешкой, а в той стороне, куда скатывалось по вечерам усталое солнце, подымались невысокие лесистые горы. Горы отлично видны ясным утром, а днем тонут в дрожащей горячей дымке. В ненастье их совсем не видать.

Бешено хлестал дождь, слепил глаза. Каменное изваяние Мирати-Ная, младшего сына Великого, подымалось из воды далеко в стороне. Тенга-Миол подивился: надо же, куда его занесло! Это все дождь и ветер повинны, да шкодливые гайраны. Им лишь бы посмеяться над человеком, заморочить его, увлечь в бурные волны или в непроглядный туман… Младший сын Великого вздымал над водой гривастую голову, разинув пасть, светил красными глазами. Если б не эти глаза, мелькнувшие в полумраке, Тенга-Миол мог проскочить мимо. Заплыл бы к самому Белому Поясу – туда, где на границе мелководья вздымаются пенные валы и с грохотом рушатся вниз, и затем отбегают, унося в объятья Великого все, что им попадется. Из-за Белого Пояса не вернется ни рыбачья лодка, ни лучший пловец, и тем более – увитый цветами плотик со спящим младенцем.

Тенга-Миол шепотом выругался. За последние три луны жрецы отослали за Белый Пояс двоих. Под нежные звуки флейт, пение девушек, крики и плач матерей… Дрожь пробирает, как вспомнишь.

Он направил лодку на свет красных глаз. На мелководье внутри Белого Пояса волны обычно невысокие, смирные; да и морские хищники сюда заплывают редко. Сквозь Пояс им не прорваться, и подплыть к острову можно только с противоположной стороны, через узкий пролив между Лукиакерманом и соседним крошечным островком, где разрывается Белый Пояс и стоит береговая стража. А здесь безопасно… почти безопасно.

Бегущие к Мирати-Наю волны не бились о каменную фигуру, не взлетали вверх, перекатываясь через непокорную голову, а уходили в щель под каменной гривой – и с шумом извергались из пасти. Вода пенилась и бурлила меж длинных клыков, а в выдолбленных нишах на месте глаз горели светильники красного стекла. Через две ночи на третью приплывает младший жрец и подливает в светильники масло. А иначе гордый бунтарь ослепнет.

Вокруг острова стояли изображения пяти сыновей океана, но Тенга-Миол неизменно приплывал к изваянию младшего. Великий Таку-Теи не жаловал последыша, считал его глупее прочих отпрысков и возмущался непочтительными выходками. Юный правитель острова тоже вел себя непочтительно – со жрецами – и никому не желал покоряться. Особенно старому Кунго-Куну, хитрому змею.

Дейланг подвел лодку к каменной голове, бросил веревку с петлей, зацепил за вделанный в камень крюк. Лодку развернуло, серебряная фигура Морской Девы Лантаны обернулась к широкому уху Мирати-Ная, как будто Лантана желала о чем-то поведать сводному брату. Она – тоже дочь Великого Таку-Теи, но от другой жены. Жен и дочерей у Великого было без счета, а сыновей – только пять. Тенга-Миол нахмурился, невольно слизнул с губ почти сладкую на вкус дождевую воду. Верховный жрец Кунго-Кун не устает талдычить, что правителю острова пора обзавестись супругой и наследником. А потом еще двумя-тремя детишками…

Не дождется. Тенга-Миолу до сих пор в душные ночи снится, как в объятия Великому Таку-Теи отправилась новорожденная сестренка. С безумными криками металась по берегу мать, натыкалась на неколебимо стоящих жрецов, которые не подпускали ее к воде, толкали назад; что-то беззвучно шептал помертвевший отец, и его тяжелый, из золота и серебра, венок дейланга съехал набок и грозил свалиться. Выводили нежную мелодию флейты, старательно пели незамужние девушки, облаченные в яркие шелка, увитые нитями жемчуга. Кунго-Кун столкнул с берега украшенный гирляндами цветов плотик, на котором спала опоенная сонным отваром кроха, и в воду шагнули четверо старших жрецов в шитых серебром одеждах. Они поведут плот к Белому Поясу и как следует подтолкнут, чтобы волны его подхватили и унесли. Да найдет покой душа дочери Лукиакермана в объятьях Великого Таку-Теи… Празднично разодетая толпа стояла на берегу тихо, недвижно. Привязанные к золоченым шестам пучки пальмовых листьев не мотались бешено в воздухе, а замерли в опущенных руках. Обычно люди радостно смеются и машут вслед плотику с жертвой; в тот раз они потрясенно молчали. Ведь у дейланга только двое детей. Не четверо или даже шестеро, как у многих, – всего-то один сын да дочь. И уж если у самого правителя Великий Таку-Теи забирает одного из двоих, чего тогда ждать остальным? Великий польстится на первенцев? Или, быть может, начнет требовать не только младенцев, но и ребятишек постарше? Лантана, заступница, услышь мольбы матерей и отцов, похлопочи перед суровым родителем…

Юный дейланг потряс головой, отгоняя воспоминание о страшном дне.

Лодку тянуло прочь от изваяния, она рвалась с привязи, будто живая. Какое-то странное течение, которое взялось непонятно как и откуда. Опершись веслом о дно, Тенга-Миол встал со скамьи – под сандалиями захлюпали мокрые разбухшие циновки – и осторожно шагнул за борт. В безветрие, когда Великий Таку-Теи лежал умиротворенный и тихий, вода здесь доставала правителю до середины бедра; сегодня же волны дыбили спины, норовили сбить с ног, дергали висящий на поясе кинжал в черепаховых ножнах. Да еще удивительное течение; Тенга-Миол поскользнулся на плоской раковине и едва не упал – с такой силой его толкнула вода.

Не выпуская из рук весла, он обогнул каменную голову с угрюмо горящими глазами и направился прочь от берега, навстречу темным лохматым волнам. Конечно, безопаснее было бы остаться возле Мирати-Ная, под прикрытием его могучей головы. Однако не мог же Тенга-Миол беседовать с Морской Девой возле самых ушей ее брата. Вон они какие широкие, эти уши! А из пасти вода хлещет потоком; того и гляди, так же польются слова. Всем известно: Мирати-Най остер на язык, его даже старшие братья побаиваются…

Над головой ярился Страж Неба, ревел без умолку, требуя, чтобы Тенга-Миол вернулся на берег. Хлестал освобожденный гайранами дождь, слепил глаза, волны толкали в живот. Тенга-Миол брел по знакомому дну. Дно возле Лукиакермана было ровное, без камней – не как у многих других островов. Впрочем, под ноги то и дело попадались раковины, подошвы сандалий скользили в водорослях. К тому же сегодня дно так и норовило уйти из-под ног, волны шатали юного правителя, пытались сорвать перевитый красным шнуром белый шелковый кайтур – парадное одеяние дейланга. Не оторвались бы нашитые на кайтур перламутровые пластинки с вырезанными письменами: мудрость предков запечатлена в этих хитро переплетенных завитках. Жаль, что не сказано здесь самое важное… Дейланг провел рукой по груди и животу; пластинки, хранилище знаний, были целехоньки. На поясе, возле кинжала в ножнах, болтался туго затянутый мешочек, пропитанный соком бертаны; такому мешочку нипочем соленая вода.

Борясь с волнами и течением, правитель острова шел вперед, пока не различил грохот Белого Пояса. Самих пенных валов не было видно, хотя Вили-Ру яростно полосовал небо хвостом, освещал белым светом мокрый кипящий мир. Тенга-Миол уперся веслом в дно, свободной рукой прикрыл глаза от бешеных струй дождя.

– Прекрасная Дева Лантана! – крикнул он. – Услышь меня, приди сквозь волны, прилети сквозь ветер!