Замыкая круг - Карл Тиллер

Карл Фруде Тиллер

Замыкая круг

Юн

Салтдален, 4 июля 2006 г. В турне

Мы не спеша въезжаем в центр, если это вообще можно назвать центром — маленькая круговая развязка и несколько домов вокруг. Я сижу наклонясь вперед, гляжу по сторонам, ни души не видно, безлюдье, тишина, магазинов и тех пожалуй что нету, только запертое кафе да бакалейная лавка с темными окнами. Неужто здесь нам предстоит играть, люди-то, похоже, здесь вовсе не живут, непонятно, кому охота жить в таком месте, кому охота этак над собой издеваться. Я откидываюсь на спинку сиденья, опускаю стекло, выставляю локоть наружу. Прохладный свежий ветерок обвевает лицо — приятно. Запрокидываю голову, закрываю глаза, втягиваю носом воздух и чую запахи, сразу после дождя воздух насыщен запахами — пахнет влажной землей и сиренью. Открываю глаза, снова наклоняюсь вперед. Чертовски пусто, безлюдно, никогошеньки не видать, блин, ни звука почти что, только рокот нашего мотора. Да хлюпанье шин по мокрому от дождя асфальту. Нет, не пойму я, кто способен жить в этаком городишке.

— Будь у нас время перед концертом, я бы попробовал порыбачить, — говорит Андерс. — Наверняка в здешней речке полно лосося!

Я оборачиваюсь, смотрю на него, усмехаюсь. Вроде бы говорит на полном серьезе, сидит на заднем сиденье, смотрит на меня, кивает направо. Вытягиваю шею, гляжу туда. В окне на другой стороне улицы вывешено объявление: «Продаются фиш-карты», — черные округлые буквы, с наклоном вправо. Отворачиваюсь, опять смотрю в лобовое стекло.

— Да уж, — говорю, — если не считать траханья, в здешней округе только и развлечений, что охота, рыбалка и прочее в том же духе.

Поворачиваюсь к Андерсу, опять усмехаюсь. Но он глядит в сторону, не на меня, должно быть, вовсе и не слушал. Я снова отворачиваюсь, смотрю в лобовое стекло.

— Ну и, ясное дело, спорт, — добавляю. — Лыжи и все такое! Но не командный, для командного тут наверняка народу не хватит.

Проходит несколько минут.

Ларс сворачивает направо, и мы катим по отлогому спуску, ведущему к набережной. Далеко внизу поблескивает синее озеро, чайки кружат над зеленым контейнером. Но и тут ни души, все будто вымерли, черт побери, средь бела-то дня тоскливое безлюдье. Я чуток наклоняюсь вперед, скольжу взглядом то в одну сторону, то в другую, усмехаюсь, качаю головой.

— Вот хреновина! — говорю я, выжидаю секунду-другую, снова качаю головой. — Похоже, центристам туговато придется, если они сделают ставку на сельскую Норвегию. — Опять ненадолго замолкаю в ожидании, потом оборачиваюсь к Ларсу, гляжу на него, киваю. — Как услышишь бойкое банджо, газуй, черт побери! — бросаю с коротким смешком. Но он не смеется в ответ, сидит, положив обе руки на баранку, неотрывно смотрит вперед; н-да, вряд ли Ларс видел «Пикник со смертью», его интересует одна только музыка, кино ему вообще по фигу, во всяком случае такое. Я опять смотрю в лобовое стекло, ворчу:

— Черт, хорошо хоть, я тут не живу.

Проходит секунда.

— И тут тоже? — спрашивает Ларс, негромко, не глядя на меня.

— Черт, ведь ни души кругом, — говорю я.

— Верно, — коротко роняет он.

Я опять смотрю на него, ничего не говорю, выжидаю. Что это с ним? Голос очень серьезный. И глядит тоже серьезно. Лицо строгое такое, спокойное. Взгляд неотрывно устремлен вперед. Жду несколько секунд, не свожу с него глаз.

— Что это с тобой? — спрашиваю. Смотрю на него, он не отвечает, сидит вытянув руки, обхватив ладонями руль, пристально глядит вперед. В машине полная тишина, все молчат. Но в чем же дело, обычно Ларс совсем не такой, почти всегда в добром настроении, почти всегда позитивный, оптимистичный.

— Что это с тобой? — опять спрашиваю я.

— Со мной? — переспрашивает он, громко, и слегка выдвигает голову вперед.

Полная тишина.

Я озадаченно смотрю на него.

— Мне просто начинает чертовски надоедать твое нытье, твой вечный негативизм, — говорит он.

— Негативизм? — бормочу я.

— Да, негативизм. — Он по-прежнему глядит прямо перед собой, умолкает на миг, сглатывает. — В какой бы город мы ни приехали, это дыра. Всё, что бы ни ели, отрава, все, кого бы ни встретили, идиоты!

Я молча таращусь на него, слова вымолвить не могу — о чем он говорит? Я негативист, нытик? Выжидаю секунду, опять гляжу в лобовое стекло, потом снова оборачиваюсь к Ларсу, не знаю, что сказать, ведь раньше он ни о чем таком не заикался, а тут вдруг возьми и скажи, что я нытик, может, я вправду нытик? Через секунду-другую оглядываюсь назад. Смотрю на заднее сиденье, на Андерса. Он глядит в боковое окно, уткнулся лбом в стекло, делает вид, будто не видит меня и как бы ничего не слыхал. Несколько секунд я не свожу с него глаз и внезапно понимаю, что они уже говорили об этом, обсуждали и оба пришли к выводу, что я негативист, нытик. Чувствую, как сердце начинает биться чуть быстрее обычного, пульс учащается. Смотрю на Андерса и чувствую, как рот сам собой открывается, сижу и глазею, разинув рот. Потом закрываю рот, сглатываю, раз и другой. Снова поворачиваюсь к Ларсу, гляжу на него.

— Очень утомительно находиться в твоем обществе, — говорит он. — Просто до чертиков утомительно! Все это треклятое турне — сплошная морока!

Он говорит, по-прежнему не глядя на меня, все так же упорно смотрит вперед, в лобовое стекло, лицо строгое, бледное, и он регулярно сглатывает. Я не свожу с него глаз. Ни слова не говорю, не знаю, что сказать. Ведь все вышло неожиданно, я даже не предполагал, что они считают меня негативистом, нытиком, от которого в компании сплошная морока.

— Все началось паршиво и становится только хуже и хуже, — говорит Ларс. Потом слегка покашливает, по-прежнему не глядя на меня. — По-моему, ты не понимаешь, сколько сил мы тратим на то, чтобы держать тебя в мало-мальски хорошем настроении. А ты знай поливаешь грязью всех и вся, порочишь все между небом и землей. Неужели тебе непонятно, как утомительно для нас находиться рядом с тобой, а?

Я слушаю, что́ он говорит, и понимаю, что все это заранее отрепетировано, замечаю по интонации. А еще замечаю, что он искренне так думает, сперва мне показалось, будто все получилось ни с того ни с сего, но теперь я замечаю, что он вправду так считает. Гляжу на него. Выжидаю секунду-другую. Не знаю, что сказать. По крайней мере, нельзя просто сболтнуть что попало, надо обдумать. Ведь я должен это стерпеть, должен как взрослый человек принять критику, не лезть в бутылку и не затевать ссору. Но все произошло так внезапно, я этого не ожидал, они ведь все время смеялись над моим пессимизмом, подшучивали над ним и над моими язвительными комментариями. Зачастую я даже напускал на себя еще больше пессимизма, чем есть на самом деле, язвил и ехидничал только затем, чтобы их рассмешить, все время думал, что все идет как надо, что им со мной так же хорошо, как мне с ними, что они относятся ко мне с такой же симпатией, как я к ним. Они ведь очень мне нравятся, никогда не думал, что так хорошо впишусь в группу, музыкальную или социальную, раньше такого не бывало. Хоть я и намного старше их, я все равно думал, что вписался.

Проходит некоторое время. Я медленно поворачиваюсь направо, подпираю голову рукой, смотрю в открытое окно, потом поднимаю другую руку, тру пальцем переносицу. И вдруг начинаю плакать. Просто плачу, такое ощущение, будто какая-то внутренняя запруда, о которой я и не подозревал, пошла трещинами, из глаз хлынули слезы, холодными ручейками катятся по щекам. Я еще больше поворачиваю голову вправо. Утираю слезы, сглатываю. Что, черт побери, со мной творится, сижу тут и плачу, уж и не помню, сколько лет не плакал, а сейчас вот реву, из-за сущего пустяка, просто потому, что они назвали меня негативистом, нытиком, какого черта со мной творится, глупо ведь, впору посмеяться. Проходит несколько секунд, и я вдруг начинаю смеяться, просто смеюсь, надрываюсь от смеха, хохочу во все горло, пытаюсь сделать вид, будто смеюсь оттого, что все это вправду смешно, просто-напросто смешной пустячок, и словно бы стараюсь смехом отогнать слезы, но безуспешно. Слезы все текут и текут, и в результате я сижу и смеюсь сквозь слезы, точно старая истеричка, совершенно как помешанный, будто повредился рассудком, а они не говорят ни слова, наверно, не понимают, что на меня нашло, ведь это не я, я абсолютно на себя не похож, нет, надо взять себя в руки, нельзя же так. Провожу пальцем под носом, шмыгаю. Стискиваю зубы, перестаю смеяться. Покашливаю, прочищаю горло. Больше не смеюсь, но все еще плачу, не могу перестать, плачу тихо, губы мокрые от слез, от их соленого вкуса щиплет язык.

Полная тишина.

— Где ж этот Дом культуры, а? — вдруг спрашивает Андерс. — Он вроде бы недалеко от центра?

Пытается говорить о другом, сидит как ни в чем не бывало, будто хочет дать мне время и возможность утереть слезы и успокоиться, чтобы я вконец не потерял лицо.