Проклятые: Военные трофеи - Алан Фостер

Алан Дин ФОСТЕР

ПРОКЛЯТЫЕ III: ВОЕННЫЕ ТРОФЕИ

Посвящается Джону Содербергу – скульптору – Собрату, из эфира ваяющему, Собрату-исследователю.

ГЛАВА 1

– Не бралась бы ты за это. Ты же знаешь, это не только мое мнение.

Они расположившись на приподнятой платформе выступа ресторана. С этой высоты им было видно большую часть города, урбанистически-экстравагантно покрывавшего собой немалую площадь. Не так уж и переселен был Махмахар, но поскольку законом не дозволялась застройка выше четырехэтажной, разросся он преимущественно вширь. К тому же обычаи и эстетика предполагали большое количество садов и парков, что приводило к появлению значительных ровных площадей.

Но город отнюдь не походил на урбанистического спрута. Наоборот, он и на город-то похож не был, по крайней мере, не в той степени, как пускающие метастазы метрополисы, какие можно обнаружить на Гивистаме или О'о'йане. В архитектуре упор был сделан на гармоничность, что только подчеркивали многочисленные сады и парки. В таком соседстве неуместными выглядели как раз крупные сооружения.

Население Туратрейи было чуть больше двух миллионов – одно из самых больших на Махмахаре – и все обитатели города этим гордились. Вейсы по возможности старались ограничить народонаселение своих городов в рамках от одного до пяти миллионов жителей. В градостроительстве – как и во всем прочем – они стремились прежде всего к красоте и определенности. Иногда это угрожало недовольством и завистью со стороны других членов Узора, которые начинали презирать Вейс за манерность и формализм, тайно завидуя при этом их способности создавать и отыскивать красоту во всем. Даже среди недоброжелателей никто не посмел бы отрицать, что общество и культура Вейса являли собой вершину среди цивилизаций Узора, которой другие особи могут только восхищаться и завидовать, даже если действия Вейса (или отсутствие оных) оказывались полностью лишенными смысла. И ответственность за это Вейс принимал на себя со всей серьезностью. Как и все другие расы – члены Узора, Вейс с самого начала участвовал в войне против Амплитура – уже больше тысячи лет. И в стремлении поддерживать своих материально, но всячески избегать открытой схватки, они ничем не отличались от большинства своих союзников. Мать юной Лалелеланг поигрывала тремя традиционными бокалами. Один для аперитива, один для главного блюда и один – для принятого правилами омовения рта между глотками. Как и все прочее, обед в вейсском обществе был превращен в изящное искусство, хотя и говорились за столом не самые приятные речи.

Мать была вынуждена говорить подобные вещи, поскольку была старейшей из здравствующих в семье по женской линии; таково было ее место. Бабушка противилась бы ей куда настойчивей, но эта почтенная жизнедательница уже два года как почила, была разделана, забальзамирована и помещена в фамильный мавзолей. Так что неприятная задача оказалась возложенной на ее мать. Отцу же все будет доложено только тогда, когда женщины сочтут это нужным.

– Ты ведь могла бы стать кем угодно, – говорила ей мать. – В твоей возрастной группе обучения у тебя был чуть ли не самый высокий потенциальный градиент, что в традициях нашей семьи. Ты проявила проблески гениальности в повествовательном стихосложении, а также в промышленном дизайне. Перед тобой открыты просторы инженерии, как, впрочем, и органической архитектуры. – Золотистые на кончиках ресницы хлопали, огромные сине-зеленые глаза смотрели пристально. – Да ведь ты могла бы стать даже, язык не поворачивается, пейзажистом!

– Я сделала свой выбор. Должные инстанции уведомлены. – Голос Лалелеланг был почтителен; но тверд.

Мать склонилась к ней, изящно и скромно потягивая клювом аперитив из бокала с золотыми насечками.

– Я все-таки по прежнему не понимаю, почему ты решила выбрать себе такое опасное и неопределенное занятие.

– Но, мама, ведь кто-то должен этим заниматься. – Чувствительными, непокрытыми перьями кончиками левого крыла Лалелеланг нервно ощупывала четыре тарелочки с пищей, стандартным для дневной трапезы образом расставленные на столе. – Ведь история – ценная и уважаемая профессия. Всем своим замысловатым телом выражая родительскую заботу, старшая нахохлилась и застыла на стуле. Жест ее скорее выдавал огорчение, чем злость. За легким наклоном головы читалось неодобрение, за вскинутым гребешком на голове – недовольство. А у отца-то, представила себе Лалелеланг, сейчас бы уже вовсю пунцовым поблескивал. За неимением таких цветов женщинам приходилось довольствоваться скромным языком жестов. Смысл она, однако, уловила. Мать весь обед старалась донести его, то так, то этак.

– Ты выбрала занятие историей – по какой такой причудливой игре природы, я и догадываться не могу. – Длинные ресницы колыхались в воздухе.

– Это весьма эклектично, хотя само по себе и не предосудительно. Твое неравнодушие к теме войны – вот что беспокоит и угнетает меня. Это совершенно не вейсское увлечение.

– Нам может это нравиться или не нравиться, но она остается единственным значительным компонентом всей нашей современной историки, как, впрочем, и повседневной жизни. – Лалелеланг взяла гроздочку идеальных, крошечных ярко-зеленых ягод и, в точности как полагается, стала самым кончиком клюва по одной склевывать их с черной веточки. Закончив с одной гроздочкой, следовало положить стебелек на тарелку строго параллельно предыдущему и только после этого приниматься за следующую гроздь, причем надлежало следить, чтобы ни одна веточка не указывала концом на нее или на мать. Профессию она, может быть, выбрала и непривычную, но о манерах помнила, включая даже те тонкости, о которых часто и не подозревали представители других видов, пусть даже много лет проработавшие бок о бок с вейсами. Тем сначала приходилось туго, а потом они махнули на все рукой – и напряжение между ними и хозяевами сразу же шло на убыль.

В самые тяжелые минуты некоторых – с Массуда, например – поражала такая трата времени и энергии, не говоря о том, что им это казалось просто глупо, но для вейсов манеры были плотью и кровью осмысленного существования. Именно они были основной причиной, по которой они так долго и так много вкладывали в победу над врагом: будучи насажденным, Назначение Амплитура разрушило бы, обратило в хаос традиционный этикет, без которого, были убеждены на Вейсе, не может быть истинной цивилизации. Другие виды не столько возражали против собственно этого постулата, сколько против той главной роли, которая отводилась ему Вейсом.

– Даже согласившись с правильностью твоего тезиса, дочь, я все равно не вижу причины, почему бы этим не мог заняться кто-нибудь другой. – Глаза матери встревоженно шарили по соседнему саду, где ковром стелились шестилепестковые желтые и оранжевые нарструнии, только-только расцветшие буйным цветом. По бокам они были окаймлены маленькими фиолетовыми юнгулиу, эту деталь пожилая женщина не вполне одобряла. Черно-белые весши придали бы пейзажу больший контраст, тем более, что сейчас для них самый сезон. «Любим мы все покритиковать, – подумала она, – вот и потомство наше – тоже хороший объект для критики». Это была главная причина, по которой Вейс вызывал в Узоре всеобщее восхищение, но мало где пользовался популярностью.

Пустой пакет, оскверняющий цветочное совершенство садовой аллеи, сразу же приковал ее взгляд. Несомненно, от кинул залетный инопланетянин, потому что, она знала, ни один вейс не допустил бы такого небрежения визуальной эстетикой. Это, должно быть, какой-нибудь бородач со С'вана, хотя в этом отношении они ничуть ни хуже всех остальных рас Узора. Вот только по отсутствию трепетного уважения к жизни они чуть ли не хуже всех. Она с трудом подавила в себе инстинктивное желание прыгнуть через резные перила, спланировать и подхватить мусор, пока он не успел оскорбить глаз другого случайного прохожего, но заставила себя сосредоточиться на разговоре с терпеливо ждущей продолжения дочерью.

– Потому что я полагаю, что лучше других приспособлена к этой задаче, мать. – Лалелеланг вежливо искала на остальных тарелках блюдо, которое допустимо было бы употребить вслед за зелеными ягодами. – Тот же широкий подход, благодаря которому я преуспела бы как инженер или специалист по ландшафтам, сослужит мне прекрасную службу и на выбранном мною поле деятельности.

– Распущенное поведение, – прошептала мать самым безобидным елейным тоном.

– Нет. Просто талант… и призвание.

– Вот ведь скажет. Значит, распущенные наклонности. – Она отпила из сосуда с родниковой водой и принялась за еду, настолько расстроенная, что пренебрегла протоколом и стала клевать сразу же с четвертой тарелки. Ее тревога за дочь пересиливала всякий голод и была понятна, но было бы непростительно заказать пищу и не поесть.