Играл на флейте гармонист - Влад Стифин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ветераны, ветераны —
Боевые барабаны.
В вас стучат — кому не лень,
Выбивая дребедень…
— Да такую обидную, что настроение вмиг сразу исчезло. А товарищи всем сердцем болеют за общество. Все для него, и такое получить в ответ.
Старик разволновался, руки его стали подрагивать. Он уже с трудом отпивал мелкими глотками свой тоник:
— И как прикажите в этой ситуации делать добро, приносить счастье? Да и что такое счастье? Вот вы, относительно молодой человек, счастливы? Вы как его понимаете — это счастье?
Он уже было хотел изложить старику свое понимание счастья. Но тот и не требовал ответа и все более волнуясь продолжил:
— Мне мой старый друг говорил: «счастье это свобода, достаток и здоровье». А это опять все сводится к деньгам. Боролись с ними уж много веков и пищу стали раздавать, ан нет, без денег никак и счастья никакого нет.
Старик закашлялся и долго не мог остановиться, пока не проглотил пару таблеток.
— А я так думаю, что счастье совсем в другом, — продолжил старик. — Счастье — это осознанная необходимость делать людям добро. Добро надо делать. Вот в чем счастье. И не надо ждать награды. А некоторые еще говорят, что счастье в любви, так то оно и есть — в любви и добре. А без добра счастья нет, а так только одна видимость. Посмотрите-ка на странников — они счастливы? В некотором роде, да. Попивают свой нулевой тоник, сами его делают. Сами и пьют, и тем счастливы. Никому не мешают, друг другу делают добро…
Старику с каждой минутой становилось все хуже и хуже. Руки его дрожали и ослабели настолько, что не могли держать кружку, лицо его побелело, кое-где проступила синева, он говорил все тише и тише:
— А вообще-то все пустое. Все. Не на кого опереться. А вам надо действовать, у вас дар, делайте добро, делайте — это единственное, что имеет смысл.
Ветеран затих. Его голова склонилась на грудь, руки безвольно, как плети, опустились.
Он бросился к нему, чуть тронул за плечо, старик стал крениться на бок. Он поддержал его и машинально нажал кнопку на его браслете.
Врач появился через несколько минут, обследовав старика, он заметил:
— Уже поздно. А кто нас вызвал? — обратился к нему врач. — Вызов сделан после наступления смерти. Вам придется проехать с нами и дать объяснения как свидетелю.
Эта перспектива его совершенно не устраивала.
— Меня здесь и не было, — твердо и четко он произнес эту фразу три раза, глядя врачу прямо в глаза.
Врач вызвал помощников — старика на носилках вынесли наружу. За ними вышел и врач, совершенно забыв о своих вопросах и требованиях.
* * *
Зима в права свои вступила.
К ней не готов был нигилист,
Он жил несчастливо, уныло.
Играл на флейте гармонист.
«Не верит он» — толпа кричала —
«Неверный извлекает звук,
Его мы сбросим с пьедестала,
И не проникнет в наш он круг».
Посредине ангара горел большой костер. Дрова, сложенные шалашиком, давали яркие и длинные языки пламени. Вокруг костра на ящиках сидело человек десять странников. Один из них, наверное старший, выделялся тем, что сидел, опираясь на толстую суковатую палку. Яркое пламя неровно освещало грязные одежды сидящих и их давно не мытые лица.
Он тихо подошел ближе и поздоровался. Старший за всех ответил:
— И тебе здравия желаем, — и добавил: — Братия, новоявленный прибыл. Принимайте, братия.
Ему кто-то подал пустой ящик и разместил его поближе к огню.
— Замерз, странник? Давно ли с нами брат? — спросил старший.
— Недавно, вот только сегодня, — ответил он.
— Имеешь к нам требы? — снова спросил старший.
— Да нет, только вот погреться бы, — тихо ответил он.
— Грейся, грейся, брат. У нас тут тебя никто не обидит, — сказал старший. — Братия, причастим новоявленного.
— Да, да, конечно, ты как всегда прав, Предстоятель, — раздались голоса сидящих.
— Матушка, плесни-ка ему «нулевочки», — обратился старший к существу неопределенного пола и возраста.
Матушка что-то прокряхтела в ответ, в руках у нее появилась помятая кружка и замызганная, стеклянная банка с непрозрачной жидкостью.
— Полкружечки «нулевочки». — Рука матушки протянула ему кружку.
— Не бойся, брат, выпей, это тебя согреет, — сказал старший.
Он, стараясь не дышать, залпом проглотил содержимое.
— Вот и хорошо, брат, а теперь расскажи нам свою историю, — попросил старший.
Жар от костра и «нулевка» разогрели его, тело расслабилось. В голове исчезло напряжение дня, и он неспешно рассказал, как попал сюда.
— Это ты правильно сделал, что не возгневался на странника, того, который на чердаке. Гнев — это последнее дело. Хотя воздастся ему по делам его, — выслушав его, произнес старший.
— В тебе, брат, смирение уже есть, а вот любви ты еще не обрел, — добавил он.
— Да, да, любви нет, мало любви, — поддержали его остальные.
— Там, в миру, — старший махнул рукой на стены ангара, — мало любви. Чего только там нет. Вот уже и мягкие задержания стали применять, а любви нет. Матушка, ведь нет любви, — он чуть коснулся ее рукой.
Матушка очнулась от полудремы и согласно закивала головой:
— Нету, нету, голубчик ты наш, Предстоятель наш любимый.
Около ее ног расположился незаметно появившийся кот. Его кот, без ушей и хвоста.
— Вот Батюшка — Предстоятель и наш «Кардинал» вернулся. Намаялся бедный по морозам-то бегать.
Он смотрел на кота, и кот заметив его, уставился не мигая прямо ему в глаза, как будто что-то спрашивал, ты ли это, хозяин чердака?
Они довольно долго наблюдали друг за другом, пока глаза их не заморгали, стали закрываться, сон сморил и того и другого. Сквозь сон он услышал.
— А вы, я смотрю, батенька, все сопротивляетесь, что-то ищете, когда уже все было и все будет тоже. Надо, батенька, действовать, действовать надо. Вы уж решитесь, уж право, батенька, пора.
* * *
Он стоял на вершине холма, мягкими изгибами спускавшегося вниз к озеру. На берегу, внизу виднелась небольшая деревенька, скорее хутор с несколькими ветхими хатками, покрытыми серо-желтой соломой.
Закатное летнее солнце уже зацепилось за кромку дальнего леса. Он знал, что это — родина его предков.
Высокое теплое небо опускалось к востоку темной тучей полной влаги. Редкие крупные капли дождя уже слегка прибили пыль на еле проглядывающей сквозь траву тропинке.
