Идиот - Элиф Батуман

На русском мы проходили глагол «нравиться» и говорили о том, какого рода фильмы нам нравятся. Я сказала, что люблю документальные. Варвара, похоже, отнеслась к моим словам скептически.

– И они тебе не кажутся скучными?

Я опустила взгляд на стол. Неужели это так заметно?

Иван сказал, что ему нравятся фильмы Феллини. Варвара предложила считать, что ему нравится итальянское кино. Я ничего не знала о Феллини, у меня в мыслях возник образ кота в человеческий рост[9].

В Гарвардском киноархиве шла ретроспектива Феллини, и я решила пойти, тем более что у Гэри в программе Феллини тоже был. Казалось странным, что у Гэри и Ивана – один и тот же любимый режиссер. Гэри нравилась «Сладкая жизнь», а Ивану – «Дорога». На «Сладкой жизни» мне составила компанию Светлана. «У тебя в голове только кухня и спальня!» – кричал Марчелло Мастроянни на свою невесту; он отверг ее материнскую удушливую любовь, предпочитая встречи с гламурными иностранками на званых вечерах. В «Дороге» не было ни званых вечеров, ни гламурных персонажей. Джульетта Мазина любила силача. А силач говорил ей, что она больше похожа на артишок, чем на женщину.

Светлана брала частные уроки французского у магистрантки Анук. Раз в неделю она писала по-французски эссе о любви, отсылала Анук по емэйлу, а потом они обсуждали его в кафе «Гато Рохо». Светлана часто пересказывала мне эти эссе на совместных пробежках. Ей запросто удавалось бежать и одновременно говорить; казалось, она в состоянии продолжать это бесконечно.

– Сегодня, – рассказывала она, – я писала, что можно влюбить в себя абсолютно кого угодно, стоит лишь сильно захотеть.

– Но это не так, – ответила я.

– Почему?

– Как я могу влюбить в себя зулусского вождя?

– Разумеется, Селин, тебе потребуется географический и лингвистический доступ. – Мы бежали бок о бок по Оксфорд-стрит. Я на пару секунд отстала, чтобы пропустить женщину с коляской. Светлана писала, что любовь – игра, где опыт можно совершенствовать без конца, как во французских романах – неважно, идет ли речь о картах, которые надо правильно разыграть, или о случаях, когда любовь подобна струе, в которую надо уметь влиться.

– То есть ты полагаешь, любовь – это умение верно разыграть карты? – спросила я.

– Тоска, да? Иногда я думаю, что на свете, наверно, два вида любви. Первый, очень редкий вид – это когда она просто существует между определенными людьми естественным образом. В большинстве же случаев любовь надо выстраивать.

Для меня оставалось загадкой, как Светлане удается генерировать столько мнений. При контакте с любой информацией у нее тут же появлялось мнение. В то время как я ходила с одного занятия на другое, читала сотни, тысячи страниц отборных идей, принадлежащих лучшим мыслителям человечества, и со мной ничего такого не происходило. В старших классах у меня имелись мнения по множеству вопросов, но школа – это вроде тюрьмы, где неизменны противостояния и барьеры. Стоит барьерам исчезнуть, как вместе с ними уходит и смысл. Как у Чехова в «Душечке»:

«Она видела кругом себя предметы и понимала всё, что происходило кругом, но ни о чем не могла составить мнения и не знала, о чем ей говорить. А как это ужасно не иметь никакого мнения! Видишь, например, как стоит бутылка, или идет дождь, или едет мужик на телеге, но для чего эта бутылка, или дождь, или мужик, какой в них смысл, сказать не можешь и даже за тысячу рублей ничего не сказал бы».

Время от времени в той или иной книжке мне встречалось что-то подобное, и это служило некоторым утешением. Но всё-таки иметь мнение – было бы лучше.

Мы обогнули станцию метро на Портер-сквер. Внизу под нами, по другую сторону сетчатой ограды, в свете розовых фонарей блестели рельсы и влажный гравий. Вывеска «Данкин Донатс» и большие часы. Откуда-то доносился голос попрошайки.

– Ничего, если я задам тебе личный вопрос? – спросила Светлана.

– Ничего.

– Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься?

– Нет.

– А кто тот парень, с которым я тебя видела? Понимаешь, о ком я. Твоего роста, шатен, аккуратный, весь такой американский.

– А, Ральф! Мы дружим еще со школы.

– Не смогла понять по вашему языку тела. Сначала мне показалось, что вы – пара, а потом – что нет. Вы уже ходили куда-нибудь вместе или типа того?

– Нет.

– Правда? А почему? Он симпатичный.

– Не знаю, – ответила я. – На самом деле мне кажется, что он гей.

– Почему ты так думаешь?

– Он не на шутку увлечен Джеки Кеннеди.

– Х-м-м. А это любопытно. – Светлана рассказала, что у нее в сербохорватском клубе есть знакомая лесбиянка и что та непрерывно думает о Джеки Кеннеди, Марии Каллас и Мэрилин Монро – насколько они были талантливы, эстетичны, близки к могущественным людям – и несчастны.

На следующий день мы с Ральфом ужинали, и к нашему столику подошла Светлана.

– Можно присоединиться? Не помешаю?

– Конечно можно, – ответил Ральф.

Она плюхнула свой поднос и принялась рассказывать о дружбе Валери с глухой девушкой по имени Пейшенс из ее класса по физике.

– Не думаю, что она ей как-то особенно нравится, но глухого человека – тем более по имени Пейшенс[10] – нельзя просто взять и проигнорить. А ведь тусоваться с ней – это так выматывает! Да, она умеет читать по губам, но ты должен стоять прямо напротив нее и говорить разборчиво, и при этом постоянно помнить, что нельзя позволять себе покровительственный вид. А некоторых людей она не может понять, и Валери приходится переводить. По телефону от имени Пейшенс тоже звонит Валери, и это ее страшно напрягает. Не знаю, сколько она еще выдержит. А у Ферн на шее сыпь из-за коллоквиума по биохимии. У нее вечно сыпь, но на этот раз больше похоже на крапивницу – вниз по всей спине. И довольно крупная, но я не буду вдаваться в детали за едой. Естественно, к врачу она не идет. Кстати, меня зовут Светлана, а ты, наверно, – Ральф. Нужно пожать руку, но я боюсь, что подцепила у Ферн простуду. Она еще и простыла, но это другая история. Извините, что я столько болтаю. Такое облегчение, когда не нужно париться о чтении по губам.

После ужина мы отправились в киноархив смотреть «Казанову» Феллини. Дорожка была слишком узкой для троих, поэтому я шла рядом с Ральфом, и мы обсуждали Джеки, которая не желала брать в руки мемуары Казановы, поскольку считала его жуликом, но Кассини убедил ее прочесть, и она потом поблагодарила его в очаровательной записке.

Через некоторое время мне стало неловко, что я бросила Светлану одну, и я подождала ее. – Теперь я определенно понимаю, что ты имела в виду, когда говорила, что он, возможно, гей, – сказала Светлана. Мою грудную клетку пронзил ужас. Ощущение, что ты кого-то предал, ничуть не лучше ощущения, что предали тебя. Даже, наоборот, хуже.

– Светлана!

– Что? Да он не слышит, не будь параноиком.

Услышал Ральф ее или нет – по его спине было не определить.

Зачем я говорила о нем со Светланой? Зачем я вообще сказала ей о нем хоть слово? Тут я вдруг подумала, что мне будет стыдно, если даже Ханна узнает, как я порой о ней говорю. А как нам следует говорить о людях?

В «Казанове» чувствовалась некоторая мстительность, словно Феллини завидовал богатому сексу своего героя и старался, чтобы тот выглядел поглупее. Почему так хохотали женщины, я не поняла.

Судьба в Новосибирске

– Извините, вы едете в колхоз «Сибирская искра»? – спросила Нина водителя автобуса. Она была в Новосибирском аэропорту.

– Нет, – ответил водитель. – Вам нужно такси.

– Вы едете в «Сибирскую искру»? – услышала Нина вопрос. Она обернулась и увидела молодого человека с чемоданом. – Я тоже туда еду, – сказал молодой человек. – Поехали вместе.

– Хорошо, – ответила Нина.

В такси Нина вынула письмо Ивана из своего учебника по физике и перечитала его.

– Смотрите, – сказал молодой человек, показывая в окно. – Видите эти огни? Это – центр города, здесь больше миллиона жителей.

– О, – ответила Нина.

Молодой человек посмотрел на нее. – Я вижу, у вас книга по физике. Вы физик?

– Да, я на последнем курсе.

– Я тоже на последнем курсе. Давайте знакомиться. Меня зовут Леонид. Я учусь в Иркутском научном центре.

– Я Нина, – сказала Нина. – Я учусь в Московском государственном университете.

– Боже мой, москвичка! А что вы делаете в Новосибирске?

– Изучаю вопросы физики передвижения оленей, – ответила Нина. Она солгала.

У Леонида был задумчивый вид. Нина молчала.

– Иван Алексеевич Бажанов? – повторила директор «Сибирской искры». – Она посмотрела в большую книгу. – Бажановых здесь нет. Но есть один Боярский, тоже Иван Алексеевич.

– Он давно здесь работает? – спросила Нина.

– Нет, недавно. Всего три недели.

Сердце Нины забилось чаще. Иван исчез ровно три недели назад!

– Мне бы хотелось с ним встретиться, – сказала Нина.