Игрок - Иэн Бэнкс

Внезапно он услышал чей-то глубокий вздох, потом нечто вроде смущенного покашливания у себя за спиной. Он повернулся и увидел мистера Делтрама, у которого был странно неловкий вид. Гурдже нахмурился, а мистер Делтрам, который вернулся из туалета с широкими зрачками от смеси секретированных наркотиков и в сопровождении подноса, снова сел на свое место, глядя на руки Гурдже.

И лишь когда поднос расставил бокалы на столике, Гурдже понял, что карты, которые он поднял в поисках своей пластины и держит в руках, — это оставшиеся карты-мины мистера Дрелтрама. Гурдже посмотрел на них (те были повернуты рубашками вверх, и местоположения мин он не видел) и понял, что должен думать об этом мистер Дрелтрам.

Он положил карты туда, откуда их взял.

— Прошу прощения, — рассмеялся он. — Я искал свою скрытую фигуру.

И увидел ее, еще не кончив говорить. Круговая пластина лежала на самом виду — на столе, почти прямо перед ним.

— Ух ты, — сказал он и только тут почувствовал, как кровь прилила к лицу. — Вот же она. Гм. А я не заметил и стал искать.

Гурдже снова рассмеялся — и будто какая-то странная судорога ухватила его изнутри, вызвав нечто среднее между ужасом и экстазом. Он никогда ничего подобного не чувствовал. Он подумал (с внезапной ясностью), что самое близкое к этому ощущение испытал еще мальчишкой — первый оргазм от рук девушки на несколько лет старше его. Нечто примитивное, чисто человеческое, словно инструмент, ведущий в одиночку, ноту за нотой, простейшую тему (в сравнении с тем, во что превратился секс впоследствии — симфонию чувств, стимулируемую внутренними наркотиками), но тот первый раз все же стал одним из самых ярких воспоминаний — и не только из-за новизны ощущений, а потому, что, казалось, ему открылся новый, необыкновенный мир, совершенно новый способ чувствовать и жить. То же самое он испытал еще ребенком, когда на первых своих соревнованиях выступал от Чиарка против юниорской команды с другого орбиталища, и это повторилось, когда его наркожелезы полностью развились спустя несколько лет после наступления половой зрелости.

Мистер Дрелтрам тоже рассмеялся и вытер лицо платком.

Дальше Гурдже сделал несколько агрессивных ходов, и противнику пришлось напомнить ему о том, что подошел восьмидесятый по счету. Гурдже перевернул свою тайную фигуру, даже не проверив ее перед этим, с риском, что она окажется на поле, уже занятом одной из открытых фигур.

Скрытая фигура оказалась на том же поле, что и его сердце (главная фигура — завладеть ею и было целью игры), хотя вероятность этого была 1600:1.

Гурдже уставился на пересечение, где находилось его хорошо защищенное сердце, потом бросил взгляд на координаты, которые набрал наобум двумя часами ранее на пластине, — один к одному, никаких сомнений. Если бы он проверил ходом ранее, то мог бы убрать сердце с опасного поля, но он не проверил. Он терял обе фигуры, а теряя сердце, проигрывал и игру. Он проиграл.

— Вот так невезение, — сказал мистер Дрелтрам, откашлявшись.

Гурдже кивнул.

— Кажется, при таком разгроме побежденный забирает сердце на память, — заметил он, щелкая пальцем по потерянной фигуре.

— Гм… Да, вроде бы, — сказал мистер Дрелтрам, который одновременно и сочувствовал Гурдже, и радовался собственному везению.

Гурдже, кивнув, положил сердце на доску и поднял керамическую пластину, которая так подвела его.

— Но я, пожалуй, лучше возьму это.

Он показал пластину мистеру Дрелтраму, тот кивнул в ответ:

— Да, конечно. Почему бы и нет. Ничего не имею против.

Состав тихо вкатился в туннель, тормозя перед станцией, расположившейся в горной пещере.

— Любая реальность — это игра. Физика в самой фундаментальной своей части, сама ткань нашей Вселенной — прямой результат взаимодействия некоторых довольно простых правил и случайностей. Это же можно применить к лучшим играм, наиболее изящным и достойным как в интеллектуальном, так и в эстетическом плане. Будущее неизвестно и обусловлено событиями, которые на субатомном уровне не полностью предсказуемы, а потому оно остается пластичным и несет в себе вероятность перемен, надежду на торжество, на победу, если использовать немодное слово. В этом отношении будущее — игра, где время — одно из правил. Обычно все лучшие механистические игры, те, которые в любом смысле можно разыгрывать «идеально», как то: решетка, праллианский кругозор, нкрейтл, шахматы, фарнические измерения — возникали в цивилизациях, которым не хватало релятивистского взгляда на Вселенную, я уж не говорю — на реальность. А кроме того, могу добавить, все подобные общества еще не вступили в эпоху разумных машин… Даже самые первоклассные игры допускают элемент случайности, пусть в них при этом вполне справедливо и ставятся барьеры грубому везению. Пытаться создать игру на основе любых других принципов, какими бы сложными и изощренными ни были правила, масштаб и расчлененность игрового объема, качества фигур, — значит замыкаться в рамках подхода, который не только с социальной, но и с технико-философской точки зрения на несколько эпох отстает от современности. Это может быть полезным как некое историческое упражнение. Но как интеллектуальное занятие — это пустая трата времени. Если вы хотите соорудить что-нибудь старомодное, то почему не деревянную парусную лодку или паровой двигатель? Они не менее сложны и требуют от вас не меньших усилий, чем механистическая игра, и в то же время поддерживают вашу форму.

Гурдже иронически поклонился молодому человеку, который предложил ему идею новой игры. У того был растерянный вид. Он набрал в грудь воздуха и открыл рот, собираясь заговорить. Гурдже ждал этого и, как уже было при пяти или шести попытках парня что-то сказать, прервал его, когда тот еще не произнес ни слова.

— Видите ли, я говорю абсолютно серьезно: нет ничего интеллектуально неполноценного в том, что человек создает что-то руками, а не головой. И тут можно извлечь те же уроки, приобрести те же навыки на том уровне, который один только имеет значение.

Он снова сделал паузу. Автономник Маврин-Скел направлялся к нему над головами людей, заполнивших широкую площадь.

Основной концерт уже закончился. От вершин гор вокруг Тронце эхом разносились по окрестностям звуки музыки: люди пробовали себя в тех жанрах, к которым питали склонность, — и строгих, и импровизационных, и танцевальных, и тех, что слушают под воздействием определенных наркотиков. Стояла теплая, облачная ночь; слабое сияние обратной стороны орбиталища подсвечивало высокие тучи прямо над головами людей молочным блеском. Тронце, самый большой город как на плите, так и на орбиталище, был построен на границе большого центрального массива плиты Гевант, в том месте, где поднятое на километровую высоту озеро Тронце перетекало через порог плато и несло свои воды вниз, в долину, откуда они непрерывным ливнем обрушивались на дождевой лес.

Тронце был домом менее чем для сотни тысяч людей, но Гурдже считал его слишком перенаселенным, несмотря на все его просторные дома и площади, его широкие галереи, площади и террасы, его тысячи понтонных домов и изящные, связанные мостами башни. Хотя Чиарк был относительно новым орбиталищем, насчитывающим всего около тысячи лет, Тронце достиг уже предельных размеров — орбитальные сообщества редко бывали крупнее. Настоящими же городами Культуры были ее огромные суда — Бессистемные корабли. Орбиталища были захолустными провинциями, где поселялись любители пожить без толкотни. Что же касается масштабов, то по сравнению с крупными ВСК, на которых обитали миллиарды людей, Тронце был просто деревенькой.

Гурдже обычно посещал в Тронце концерты Шестьдесят четвертого дня — и обычно попадал в кольцо докучливых энтузиастов. По большей части Гурдже вел себя вежливо, хотя изредка и бывал резок. Но сегодня (сначала поражение в поезде и тот странный, постыдно-возбуждающий прилив эмоций, когда его сочли шулером, а теперь еще и беспокойство при известии о том, что девушка с корабля «Карго-культ» сейчас здесь, в Тронце, и ищет встречи с ним) он был нисколько не настроен любезно выслушивать дураков.

Правда, этот молодой человек вовсе не обязательно был полным идиотом; он всего-то-навсего предложил идею новой игры, и совсем неплохую, но Гурдже обрушился на него, как лавина. Разговор (если это можно было назвать разговором) стал своего рода игрой.

Цель заключалась в том, чтобы не прекращать говорить, но не говорить непрерывно, что мог делать любой идиот, а останавливаться, только когда по движениям молодого человека (по языку его тела или лица, по сжатому рту) было ясно, что в этот момент он не собирается подавать реплику. Гурдже замолкал неожиданно в середине какого-нибудь пассажа или говорил что-нибудь слегка оскорбительное, но всем своим видом давал понять, что он еще не закончил. И еще Гурдже почти дословно цитировал одну из самых знаменитых своих статей по теории игр, что было дополнительным оскорблением: молодой человек, видимо, знал этот текст не хуже самого Гурдже.