Вторая тетрадь смешных любовных историй - Милан Кундера

-- Что случится, если вы не приедете на это свидание?

-- Это сейчас на вашей совести, и вы должны обо мне позаботиться

-- Вы, наверное, не заметили, что я свернул на Новый Замок?

-- Что? Вы с ума сошли!

-- Не беспокойтесь, я о вас позабочусь,-- ответил молодой человек.

Игра вдруг перешла на уровень выше. "Фелиция" удалялась не только от воображаемой цели -- Банской-Быстрицы, но и от цели истинной, куда они и направлялась с утра: к Татрам и заказанной комнате. Жизнь, в которую играют, внезапно атаковала жизнь подлинную. Молодой человек удалялся от самого себя и своей строгой дороги, с которой до сих пор не сворачивал.

-- Но ведь вы говорили, что едете к Низким Татрам! - удивилась девушка.

-- Еду, барышня, куда мне захочется. Я свободный человек и делаю, что хочу и что мне нравится.

6.

Когда они подъехали к Новым Замкам, начало смеркаться. Молодой человек никогда здесь не был, и потребовалось время, чтоб сориентироваться. Несколько раз он останавливался и расспрашивал прохожих, где находится гостиница. Здесь было несколько раскопанных улиц, так что дорога к гостинице, которая, по словам местных жителей, была где-то недалеко, вела такими крюками и объездами, что до нее они добирались почти час. Гостиница выглядела неказисто, но она была единственной в городе, а ехать дальше уже не хотелось. Он велел девушке подождать и вышел из машины.

Выходя, он был, разумеется, самим собой, и ему было неприятно, что к ночи он очутился совсем не там, где предполагал, -- тем неприятнее, что никто его к этому не понуждал и чего, собственно, он и сам не хотел. Он выругал себя за сумасбродство, но потом махнул рукой: комната в Татрах подождет до завтра, и ничего не случится, если он отметит первый день отпуска чем-то незапланированным.

Он прошел через прокуренный, битком набитый шумный ресторан и спросил, где администратор. Его послали к лестнице, где за стеклянной дверью под щитом с ключами сидела поблекшая блондинка. С трудом он получил ключ от единственного свободного номера.

Девушка, оставшись одна, тоже сбросила маску. Ее не беспокоило, что они очутились в неожиданном месте. Она настолько была преданна молодому человеку, что никогда не сомневалась в том, что он делает, доверчиво вручала ему свою судьбу. Но в ее голове снова мелькнула мысль, что, пожалуй, именно так, как сейчас она, ожидают молодого человека в его машине другие женщины, с которыми он сталкивается в командировках. Как ни странно, эта мысль не причинила ей боли; девушка снова улыбнулась при мысли, что чужой женщиной стала сейчас она, -- одной из тех безответственных и бесстыдных женщин, к которым она его ревновала. Ей казалось, что им всем она сейчас натягивает нос, что она нашла способ овладеть их оружием, дать молодому человеку то, чего до сих пор дать не умела: легкость, нестыдливость и несвязанность. Ею овладело особое чувство удовлетворения: она одна-единственная может стать всеми этими женщинами сразу и безраздельно, только собой, увлечь и поглотить своего любимого.

Молодой человек открыл дверцу и провел девушку в ресторан. В грохоте, грязи и дыму нашелся единственный свободный столик в углу.

7.

-- И как же вы теперь обо мне позаботитесь? - вызывающе спросила девушка.

-- Какой вы предпочитаете апперитив?

Девушка не особенно разбиралась в спиртном. Когда ей приходилось пить вино, предпочитала вермут. Но сейчас она уверенно сказала:

-- Водку.

-- Отлично! - сказал молодой человек, -- пусть будет водка. Надеюсь, не опьянеете?

-- Ну, а если да?

Молодой человек не ответил и, подозвав официанта, заказал две водки и бифштекс. Через минуту тот появился с двумя рюмками на подносике.

Мужчина поднял рюмку и сказал:

-- За вас!

-- Чего-нибудь остроумнее вы не могли бы придумать?

В этой ее игре было нечто, начинавшее его раздражать. Теперь, когда они сидели лицом к лицу, мужчине стало казаться, что не только слова делали девушку чужой -- она вся целиком изменилась, в движениях, в мимике, стала удручающе точно походить на женщин, которых он так хорошо знал и к которым чувствовал легкое отвращение.

И он, держа рюмку в поднятой руке, исправил свой тост:

-- Ладно, в таком случае пью не за вас, а за ваше племя, в котором так удачно сочетается лучшее от животных и худшее от человека.

-- Вы всех женщин относите к этому племени?

-- Нет, только тех, что похожи на вас.

-- Знаете, это мне тоже не кажется остроумным.

-- Ну, хорошо. -- Молодой человек все еще держал рюмку на весу. -- Тогда я пью не за ваше племя, а за вашу душу. Согласны? За вашу душу, которая зажигается, когда опускается от головы вниз, к животу, и гаснет, когда поднимается снова вверх, в голову.

Девушка тоже подняла рюмку:

-- Ну, так за мою душу, которая опускается к животу!

-- Еще одна поправка: лучше за ваш живот, в который опускается ваша душа.

-- За мой живот, -- повторила она, и ее живот, который так определенно был назван, как бы ответил на призыв: она чувствовала каждый миллиметр его кожи.

Потом официант принес бифштекс. Молодой человек еще раз заказал водку и газировку (выпили в этот раз за ее грудь), и разговор продолжался в этом странном, фривольном тоне. Его все сильнее раздражало то, как она умеет быть этой развратной девкой. Если у нее это так хорошо получается, подумал он, значит она действительно такая. Ведь никакая чужая душа не могла бы вселиться в нее откуда-то извне. Это не роль -- это она сама. Наверное, это та часть ее существа, которую она в другое время держит под замком и которая сейчас, под предлогом игры, выпущена из клетки. Девушка, вероятно, думает, что игрой она освобождается от самой себя. Но не наоборот ли? Не становится ли она именно сейчас самой собою? Нет, напротив сидит не чужая женщина, а его девушка; не кто другой -- только его девушка. Он смотрел на нее и чувствовал нарастающую неприязнь.

Но была это не только неприязнь. Чем больше девушка отдалялась психически, тем сильнее он хотел ее физически. Отчужденность души обособила ее тело. И, собственно, она именно сейчас в первый раз подействовала на него своим телом, которое до сих пор существовало для него как бы в облаках заботливости, отзывчивости, нежности, любви и умиления -- и словно терялось в этих облаках (да, именно так -- как будто терялось!). Молодому человеку показалось, что сегодня он впервые видит ее тело.

После третьей рюмки девушка поднялась и кокетливо промолвила:

-- Пардон!

-- Смею спросить, куда вы?

-- ......, если позволите, -- ответила она с прямолинейным натурализмом и пошла между столиков к плюшевой ширме в конце зала.

8.

Она была довольна, что так ошеломила молодого человека словом, которого он от нее -- при всей невинности этого слова -- никогда не слышал. Ничто другое не казалось ей лучшим выражением женщины, которую она играла, чем кокетливое ударение на упомянутом слове. Да, она была довольна, была в прекрасном настроении. Игра захватила ее, давала ощущение, которого она еще никогда не переживала -- ощущение беззаботной безответственности.

Она, со страхом думавшая всегда о каждом своем следующем шаге, внезапно почувствовала себя совершенно освобожденной. Чужая жизнь, в которой она очутилась, была жизнью без стыда, без прошлого и будущего, без обязательств, -- жизнь необыкновенно свободная. Девушка, став случайной попутчицей, могла все, все ей было позволено -- и в словах, и в поступках, и в чувствах.

Идя через зал, она чувствовала, как ее рассматривают со всех сторон. И это было для нее новым ощущением, которого она раньше не испытывала, -- бесстыдная радость от своего тела. До сих пор она не могла, не умела освободить себя полностью от чувств четырнадцатилетней девочки, которая стыдится своей груди, стыдится того, что грудь выдается из тела и все это видят. И даже когда она гордилась своей внешностью, своей стройной фигурой, эта гордость всегда корректировалась стыдливостью: она отчетливо представляла себе, что красота женщины действует всегда как сексуальный призыв, и ей было это неприятно. Она хотела, чтобы тело ее было обращено к человеку, который ее любит. Когда же мужчины на улице смотрели на ее грудь, ей казалось, что их взгляды проникают в сокровеннейшую часть ее души, которая принадлежит только ей и ее любимому. Но сейчас она была лишь случайной попутчицей, женщиной без судьбы, свободной от нежных пут своей любви, -- и она начала напряженно остро чувствовать свое тело. И тем сильнее возбуждало ее это ощущение, чем более чужими были глаза, смотревшие на нее.

Она уже обходила последний столик, когда какой-то подвыпивший мужчина, желая похвастаться своей светскостью, обратился к ней по-французски:

-- Combien, mademoiselle? (1)

Она поняла. Выпятив грудь, она переживала каждое движение своих бедер. Потом исчезла за ширмой.

9.

Все это было странной игрой. Ее странность была, например, в том, что молодой человек, даже прекрасно воплотившись в незнакомого водителя, не переставал видеть в попутчице свою девушку. И именно это было мучительно: видеть свою девушку соблазняющей чужого мужчину и иметь горькую привилегию при этом присутствовать; видеть вблизи, как она выглядит и что говорит, когда его обманывает (когда его обманывала, когда будет обманывать), и иметь парадоксальную честь самому быть объектом ее измены.