Мироповорот - Петр Хомяков

– Кроме того, я давно не мент.

– Ах, менты, как и эфэсбэшники бывшими не бывают…

– А вы, Мариночка неплохо разбираетесь в этих делах.

Она посмотрела на него несколько снисходительно.

– Я работаю в офисе одной местной фирмочки. А бизнес в провинции от криманала не отделим. Сам же криминал тесно сплетен с ментовкой.

– А при чем тут ФСБ?

– Это уже из политических триллеров. Я все же по профессии учительница литературы.

Юра, все так же мило улыбаясь, посмотрел на нее, тем не менее, внимательней. Пристальному наблюдателю его взгляд говорил бы о многом. Если бы Марина оказалась агентом ФСБ, и если бы они сейчас не веселились, а были «в деле», он прикончил бы ее профессионально. И тела бы не нашли.

Но сейчас они просто отдыхали. Тем не менее, он не удержался от реплики, содержащей скрытую провокацию.

– А что, сейчас в школьную программу входят политические триллеры?

Она засмеялась, слегка откинув голову назад.

– Нет. Просто бывшие учителя литературы, еще что-то по привычке читают. В отличие от большинства остальной публики.

– Мы в баню пойдем когда-нибудь, в рот компот?! – раздался голос Зои, спрыгнувшей со стола.

– Сей момент, милые дамы, – ответил Чугунов, в это время пытавшийся поймать вертящуюся на столе Лену.

После реплики Зои она на мгновение остановилась, и Чугунов, схватив ее в охапку, закружился с ней на руках по гостиной.

– Поставь на место, Петрович, – сверкая своими шалыми глазами, громко сказала Зоя. – Успеешь еще потискать своего Тигрясика. И если уж сей момент, то давай сей момент.

В это время подкравшийся к ней Зигфрид тоже подхватил ее на руки и закружил по залу. Зоя завизжала.

– Мужики, действительно пора бы погреться, – заметил Юра. – А то, «немного закусим, немного выпьем, немного потанцуем…». Так мы до бани и до завтра не доберемся. А погреться хочется.

– Все, идем, – поставил на пол свою партнершу Чугунов. Он сделал это аккуратно, но достаточно резко. Лена ударила его своим кулачком по спине.

– Тумба чугунная. Поосторожнее.

– А что… – Чугунов посмотрел на нее с искренним недоумением.

– Неисправим, – констатировала она.

Все были одеты, «более чем легко». Но у Чугунова была куча старых и не очень старых тулупов. И не менее шести пар валенок. Вся компания одела тулупы на голое тело и валенки на босу ногу. В таком одеянии все они пошли в баню, стоявшую на краю огорода, недалеко от реки. Летом до реки можно было добежать, выйдя из калитки. Сейчас это было бесполезно. Река в такой мороз замерзла быстро.

Впрочем, река была некой экзотикой. В бане все было вполне цивильно. Имелась вода и даже холодный душ. Чугунов откровенно любил удобства, не считая их излишеством. Это позолоченная бронза на ручках излишество, а вода, подведенная к бане – необходимость.

В предбаннике все разделись. Мужчины, не стесняясь догола, женщины обернулись простынями.

– Ну, вы дамы даете…

– Еще не даем, – отбрила Зоя.

– Я не о том, плясали чуть ли не в неглиже, а сейчас в простыни кутаетесь.

– Хотим, и кутаемся, не гони коней, Петрович, – сверкнула глазами Зоя.

Вдруг все замолкли.

Юра снял рубашку, и женщины увидели следы его ранений.

Лена, почти инстинктивно, порывисто подошла к Юре и профессионально провела чуткими пальцами по огромному шраму на плече.

– Сустав задет? – спросила она.

– По частям собирали, – усмехнулся Юра.

– Где?

– В Боснии. – Он опять усмехнулся. Его рана на плече была самая заметная, но отнюдь не самая опасная.

Лена провела пальцами по его животу и легко коснувшись гораздо менее приметного шрама, спросила:

– А выходное где?

– Не было выходного. Пуля почему-то повернула вниз, прошла вдоль брюшины и застряла в тазовой кости.

Надо было видеть ее лицо в этот момент. Доброе, внимательное, заботливое. Она как будто автоматически переключила режим своего поведения. Увидев такие раны, даже старые и зажившие, она стала, прежде всего, врачом, забыв все остальное.

Глядя на нее, у Чугунова сжалось сердце. Такие женщины достойны жить в хрустальных замках, достойны, чтобы их носили на руках, достойны просыпаться, каждый день, видя в своей спальне свежие цветы.

– А где это было? – спросила она.

– В родном Питере, когда меня убивали по заказу.

Он не любил вспоминать, как киллер подходил к нему, беспомощно лежащему на земле и, приставив автомат к голове, нажал спуск. Выстрела не последовало, патроны кончились. Большую часть пуль приняли в себя, заслонившие Юру соратники. Было 10-30 утра. Киллер, наделав и так много шума, не стал перезаряжать автомат, а скрылся в ближайшем дворе.

– Убийцу нашли?

– Еще бы, ведь я его запомнил точно.

– Ну и что?

– Отпустили за недостатком улик. Сейчас он в Израиле, живет и в ус не дует.

– И за что же вы все воюете, мальчики вы неповзрослевшие?

– Да за вас! – вдруг взорвался Чугунов. – За белых русских женщин, лучших в мире. Чтобы вы жили, как королевы, чтобы ни одна тварь не смела называть вас бабами. Чтобы ты, Тигрясик, врач от Бога, получала на трех работах не жалкие триста баксов, а три тысячи. Но три тысячи эти кремлевские твари собираются платить своим охранителям, а не детским врачам. Ибо им не нужны здоровые русские дети, и поэтому не нужны детские врачи. Им нужны все эти псы, защищающие их власть над нашей страной!

Чугунова трясло от гнева и возмущения, и он продолжал орать. Тесный предбанник, казалось, вибрировал от его крика.

– Для нас нет врагов хуже них. Или русский народ найдет в себе силы уничтожить всю эту сволочь, неважно с чьей помощью, или они заставят русский народ вымереть.

Юра спокойно слушал профессора, а Зигфрид одобрительно мотал головой, разделяя все его эмоции. Марина смотрела на Чугунова несколько удивленно и скептически. Она хотела прервать его ироничным вопросом, но Тигрясик опередила ее.

– Но что же вы можете?! – спросила она с неподдельным сочувствием.

Юра усмехнулся, и сказал:

– Не важно, что можешь, важно, что делаешь.

– Мне всегда нравился американский фильм «Пролетая над гнездом кукушки», знаете такой? – спросил Чугунов.

– Знаем, – ответила за всех Марина.

Хотя Зойка, а может и Лена, вряд ли были в курсе. Но направление разговора было понятно и без этого.

– Помнишь, там был индеец, который говорил: «Но я хотя бы пробовал!».

– Насколько я помню, у него так ничего и не вышло.

– Зато вышло у другого, главного героя этого фильма…

– Мы в парилку пойдем когда-нибудь?! – прервала их дискуссию Зоя. – Задолбали своими серьезными разговорами, в рот компот.

В парилке было уже за сто градусов. Петр плеснул на камни свою фирменную травяную смесь. Одуряющее запахло одновременно мятой, эвкалиптом, лавандой, пихтой. Он не любил разделять ароматизаторы и лил их все сразу и от души. Иным это казалось не совсем правильным. Но… Чугунов он и есть Чугунов. Тонкостью он не отличался.

Банный жар сразу расслабил их всех. Разговор уже не касался серьезных тем. Женщины вскоре сбросили с себя простыни и предстали во всей красе. И это не преувеличение. Как же идет русской женщине легкое марево банного жара!

Все они казались моложе, чем на самом деле, лет на двадцать. И то, такая розовая нежная кожа могла быть только у совсем молоденьких девчонок.

Распарившись, все высыпали на снег. Чугунов барахтался в сугробе как медведь-шатун. Он валялся и урчал, а потом бросился обратно в парную, готовый снести все и всех на своем пути.

Женщины вели себя более деликатно, но в целом не отставали от Петра.

Глядя на них, Зигфрид пропел, перефразируя известную песню:

– Девочки на снегу, Розовые на белом…

– Дальше там было про что-то типа, я уже не могу, – ухмыльнулся Юра.

И гульбище пошло по накатанной колее, неизбежно приближаясь к тому, что откладывать дальше не хотел уже никто из его участников.

Комната Чугунова занимала всю мансарду дома. «Мой чердак», – называл он ее. На втором этаже были три «гостевые» комнаты и туалет с умывальником. На первом гостиная, санузел с душем и кухня.

Мансарда была далеко не чердаком, и из ее окон открывался чудный вид на долину протекавшей рядом реки. Сейчас эта долина была залита лунным светом и казалась заколдованной страной с черным лесом на горизонте и мерцающей полосой заснеженной поймы.

Лунный свет проникал и в комнату через одно из широких окон. В этом свете лицо Лены казалось по-особенному красивым и нежным. Оно как бы растворялось в полумраке. Деталей лица не было видно. Но тем выразительнее на этом мягко очерченном лице мерцала ее широкая, лукавая и задорная улыбка. Ибо второстепенные черты не отвлекали глаз от этих милых губ и ровного ряда зубов.

Однако лукавство и задор были смягчены этим нежным полумраком. Четко виделись лишь ее чуть приподнятые к вискам глаза. Белки их напоминали Петру какие-то полудрагоценные камни, а голубые зрачки казались одновременно и темными и прозрачными. Такой цвет бывает у чистого спокойного моря или озера сразу после заката солнца, когда последний свет ушедшего дня как будто еще бродит и мягкими голубыми искорками мерцает в толще темнеющей воды.