Шпион с пеленок - Яна Мазай-Красовская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только крошечная дочка, Абигайл, Эбби, со светло-серыми «папиными» глазами, с его линией рта, его тонкими, едва заметными бровями, немного примиряла отца с действительностью. Но малышка, видимо, чувствуя перепады настроения матери, была весьма неспокойной. Эйлин редко и нехотя брала ее: только покормить и перепеленать, ребенок все чаще был на руках отца или старшего брата. Тобиас удивлялся и не мог не зауважать сына, ставшего спокойной нянькой для малышки. На Эйлин они положиться не могли. Никак.
"Если бы не Северус, — думал Тобиас, — наша жизнь превратилась бы в полный дурдом".
Не выдержав, он сам нанял няньку, вдову соседа, и постепенно все больше времени проводил с ней и с дочкой, которая сразу стала спокойней. Но свободного времени оставалось немного, надо было платить и платить — а значит, работать и работать.
* * *
Когда мать вернулась домой с небольшим, но крикливым сверточком, Северус сразу понял: что-то пошло не так. Таких депрессивных тонов, перемежающихся с горечью и даже яростью, он у матери еще не наблюдал. Бороться с этим было ужасно тяжело: мать буквально «прилипала» к нему, совершенно забыв про дочь и не обращая на нее внимания, даже когда та плакала. А иногда, отдыхая от постоянного «ведения — воздействия», он ловил на себе ее взгляд и содрогался от того, сколько отвращения в нем было. Отвращения к нему. И отвращения к самой себе.
Северус не успевал. В результате тело ребенка однажды сорвалось-таки в полноценную истерику, которую ему оставалось только наблюдать изнутри. Это испугало родителей, и некоторое время мать держала себя в руках, а отец был непривычно ласков.
Наконец Северус решился пройти в заблокированную часть мозга матери, которую не собирался трогать, пока не обретет достаточной самостоятельности и физической силы.
Когда мать расслабилась перед сном, покормив, наконец, Эбби, он погрузился в глубину ее сознания и увидел самое страшное: барьера больше не было.
* * *
Эйлин казалась чужой сама себе… Она вспомнила. Теперь она точно знала, кто она такая.
Она помнила свою жизнь, которая казалась ей неизмеримо далекой и странной, почти чужой. Но и та жизнь, что была у нее сейчас, тоже протекала, как песок сквозь пальцы: мимо, все мимо. Только умница-сын иногда дарил какие-то приятные ощущения и островки покоя.
Юношеская влюбленность в Хопвуда казалась смешной. До слез. Но рыдала ночами она совсем не от этого — она скучала по семье.
А от одного имени и связанных с ним ужасных воспоминаний в ней поднималась волна ярости и страха: Нобби Лич.
Эйлин была в полном раздрае. Теперь она не могла быть уверенной в том, кто отец Северуса. Если это Лич, она, казалось, была готова возненавидеть и сына. Подолгу глядя, как ребенок играет, она иногда ловила черточки врага и чувствовала, как внутри поднимается волна гнева.
Она не знала, что ей делать дальше, не могла смириться с реальностью, в которой жила уже (как говорят подруги — «боже праведный!») четвертый год. Ей хотелось увидеться с отцом и матерью, но она страшно боялась этого. Она горела жаждой мести, но ужас перед силой Лича, стоило только его представить, буквально парализовал. Мужа она теперь воспринимала как чужого человека. А дочь… Видимо, все материнские чувства достались сыну. Кроме того, Абигайл, несмотря на младенчество, была уже слишком похожа на Тоби. Нелюбимого. Чужого. Слишком.
Эйлин не могла простить насилия над своей личностью и телом, не думая, что муж в этой истории был, скорее всего, такой же жертвой, как и она. Почти такой же.
Но, в отличие от нее, ему не рожать. Работа у него не опасная. И он магл. А это значит, блок в его сознании не слетит. Никогда.
* * *
Докопавшись до истины, Северус не был удивлен. Он понял мать. Осталось понять, что теперь со всем этим делать. А времени для размышлений было мало.
Как же он был благодарен отцу, что тот нашел няню! А потом и няне, которая наконец-то успокоила сестру. Мать же приходилось контролировать практически непрерывно, даже когда та спала.
Постепенно он сумел закрепить в ней мысль о том, что надо бы осторожно, пока не привлекая к себе внимания, узнать, что делает ее отец, лорд Принц. Хоть какой-то намек на план действий немного стабилизировала психику Эйлин, после чего сын постарался закрепить новые мысли о том, что Тобиас может быть вовсе не виноват, а уж крошечная девочка — точно ничем не грешна. Увы, это лишь немного улучшило отношения в семье: Эйлин больше не срывалась на мужа и дочь, начала снова исправно ухаживать за ними, зато часто винила себя в «ужасном поведении», и сын едва успевал удерживать ее от приступов раскаяния, прямиком ведущих в очередную депрессию.
"Боже, как я устал, — думал Северус. — Когда же это закончится?"
Хотелось просто напиться, но в Чертогах опьянение смертельно опасно. А бросить все? Ну уж нет. Слабость — это уже не про него.
Теперь, вспоминая Волдеморта, он мог иронически улыбаться. Да, злодей. Да, опаснейший. Но как же примитивно было то, что он творил… Убить, пытать, забрать, присвоить. Как просто.
Держать на плаву того, кто рад утонуть, более того — заставлять его самого держаться и плыть... попробуйте. Вести по жизни двоих взрослых людей, заставлять их развиваться, улучшать их качества, да так, чтобы это выглядело естественно и для них, и для окружающих... Рискните и поймете, что действительно значит слово «сложно».
Его старые душевные раны, от которых он готов был умереть, — да что там, практически не дал тогда себе жить, — а раны ли это были? Или царапины? Он сравнивал себя с матерью — с тем, что произошло с ней. Практически полная подмена личности. Глубочайшее жестокое насилие — физическое и психическое.
Его личность никто не стирал, кроме него самого, конечно. Все, что он в прошлой жизни сделал с собой, — все сам. Своими стараниями. Он использовал свое право на счастье и несчастье — как сумел. Да, все же это были раны. Но его право и воля была — залечивать их или растравлять. Он выбрал второе. Ради чего?
А теперь надо было вернуть мать — самой себе. Ради нее — не ради своего детства. Так было правильно. Северус подумал, что, возможно, для этого он и оказался в этом теле, вот
