Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735) - Игорь Курукин

В январе 1721 года он лично отредактировал наказ находившемуся на русской службе французу, асессору Берг-коллегии Габриелю Багаре де Пресси. Император приглашал «господина Ляуса» в Россию и обещал ему княжеский титул, 200 дворов крепостных, право основать свой город и населить его «иностранными мастеровыми и ремесленными людьми», разрешал иметь 100 человек личной гвардии. При этом Петр рассчитывал, что «господин Ляус» в «восточной России около Каспийского моря» построит города и села, организует заводы и мануфактуры, привлечет иностранных колонистов. Если же Лоу согласится поступить на русскую службу и «российские рудокопные дела також и Персидскую торговую компанию в Российском государстве сам сочинить и учреждать намерен», Петр I готов был сделать его обер-гофмаршалом двора и действительным тайным советником и наградить орденом Андрея Первозванного. Подобных условий русское правительство до того не предоставляло никому из иностранцев, что явно свидетельствовало и о серьезности намерений развивать восточную «коммерцию», и о впечатлении, произведенном на Петра успехами Лоу в начале его карьеры во Франции. Однако планам царя не суждено было осуществиться: к тому времени банк и компания Лоу лопнули, и де Пресси встретился с шотландцем, когда тот уже покинул Францию{78}. Реорганизация восточной торговли не состоялась.

Но Петр не упускал из вида и военную подготовку продвижения на Восток. В декабре 1720 года решено было отправить консулом в Исфахан «зело искусного» Семена Аврамова, а в Шемаху — капитана Алексея Баскакова с геодезистами. Официально они должны были добиваться от местных правителей «всякого вспоможения» российским купцам на предмет беспрепятственной покупки и вывоза шелка-сырца в Астрахань на употребление царского двора. А неофициально им надлежало собирать сведения военного и политического характера, а также установить, «коликое число в тех провинциях (Шемахе и Гиляне. — И. К.) купечества и поселян, и от чего болше пожитки имеют, и в чем их интерес состоит, и что с них собираетца шаху в год доходов». Баскаков получил еще и указание выяснить все о реке Куре: «…откуды течет и как велика и глубока, и ходят ли по ней какие суда и до которых мест, и по той реке какие живут народы»{79}.

Одновременно шла и дипломатическая подготовка будущей кампании. В сложной дипломатической игре при стамбульском дворе российскому посланнику А.И. Дашкову удалось убедить турок в опасности для них антироссийского союза Австрии и Саксонии и при поддержке французского посла заключить в ноябре 1720 года «вечный мир». Его условия повторяли старые и тяжкие для России обязательства Прутского мира 1711 года. Единственное, что удалось выторговать, — это разрешение на пребывание в Стамбуле постоянного российского резидента. В июне 1721-го договор был ратифицирован султаном: Россия на время получила свободу рук на юге. Турки даже надеялись на возможный союз с Петром против Австрии{80}.

На реальное ослабление Ирана и возросший интерес к прикаспийскому региону со стороны России отреагировали и местные владетели. В 1717 году тарковский шамхал Адиль-Гирей в обращении Петру I выразил готовность по образцу своих «отцов и прародителей» как «покорный раб ваш, всегда с придержанием во услугах ваших пребывати и с союзными и друзьями вашими в дружбе и в союзе быть, а с неприятелями вашими противиться от сердца» и сообщил: «Ныне все в краях наших пребывающие кумыки, и кайтаги, и казикумуки, и их сильные князи и начальники и старшины здесь суть согласившись, вашу службу приняв, поддались». Вслед за шамхалом к России обращались уцмий Кайтага, эндереевский, аксаевский и другие владетели Дагестана{81}.

Петр принял Адиль-Гирея «под оборону нашу и подданство», но действовал осторожно и не спешил объявлять о том, что шамхал состоит ныне «в стороне его царского величества», учитывая только что заключенный с Ираном договор. Тем более что «подданство», как и ранее, носило номинальный характер и ни к чему не обязывало; тот же кайтагский уцмий Ахмед-хан получал от шаха жалованье в одну-две тысячи рублей и подарки (лошадей, халаты, дорогие сбруи), но «воинскую службу» нести отказывался: «Усми даром служить никому не должен… — говорили его подданные возвращавшемуся в 1718 году из Ирана с дареным слоном А. Лопухину, — шаха мы не боимся»{82}.

Шаха здесь не боялись уже давно. Еще в 1711 году восставшие жители Джаро-Белоканских вольных обществ вступили в Ширван и подняли местное суннитское население на борьбу против иранцев-шиитов. Повстанцев возглавил «родом мужик простой», энергичный и предприимчивый Хаджи-Дауд (или Дауд-бек), к которому примкнул уцмий Кайтага Ахмед-хан и правитель Казикумуха Сурхай-хан. Объединенное войско разгромило силы наместника Ширвана и других местных ханов, а в 1712 году разграбило Шемаху. Только в 1719 году Хаджи-Дауда удалось схватить, но вскоре он бежал из дербентской крепости. В это же время началось восстание афганских племен абдали и гильзаев; наследственный вождь последних, Мир-Вейс-хан, захватил Кандагар, а предводитель абдали Абдулла-хан поднял бунт в Герате. Несмотря на все попытки правительственных войск, вернуть утраченные провинции не удалось, и в 1720 году Махмуд, сын Мир-Вейс-хана, начал набеги на Иран.

Шах обратился за помощью к кавказским владетелям, но те не спешили с ее оказанием, а Ширван был вновь был охвачен брожением. Хаджи-Дауд рассылал по горским обществам Дагестана письма с призывом подняться против Сефевидов. «Ныне нам время себя людьми поставить и обогатиться; нежели мы сей случай из рук упустим, на то мы достойны, чтобы весь свет нас дураками признал, ибо сила в наших руках, шах от Мирмахмута утеснен, и ничто мешать не может», — писал он Сурхай-хану. Одновременно он обращался и к русским властям в Астрахани: объяснял, что движение вызвано «обидами» со стороны персов-«кызылбашей», обещал «дружелюбие иметь» и даже «великому государю под руку иттить, также и юрты (владения. — И. К.) свои отдать».

Волынский в июне 1721 года поначалу обнадежил «бунтовщика» и даже «секретно» передал ему, что российскому государю «не противно, что он с персианами воюет»{83}. Но в то же время особых иллюзий в отношении нового «приятеля» он не питал: «Кажется мне, Дауд-бек ни к чему не потребен; посылал я к нему отсюда поручика (как я перед сим вашему величеству доносил), через которого ответствует ко мне, что конечно желает служить вашему величеству, однако ж чтобы вы изволили прислать к нему свои войска и довольное число пушек, а он конечно отберет городы от персиан, и которые ему удобны, те себе оставит (а именно Дербент и Шемаху), а также уступит вашему величеству кои по той стороне Куры реки до самой Гиспогани (Исфахана. — И. К), чего в руках его никогда не будет, и тако хочет, чтоб ваших был труд, а его польза»{84}.

Дауд приглашал русских торговых людей приезжать — «мы и волосом их не тронем», но едва ли был в состоянии реально контролировать «грубых бунтовских мужиков» и пустившихся в поход горцев[4]. Объединившиеся против «еретичного персианского ига» повстанцы во главе с Хаджи-Даудом и Сурхай-ханом совершали набеги на Ардебиль и Баку, угрожали Дербенту. В августе 1721 года они вновь взяли Шемаху. Беглербег города Хусейн-хан был убит вместе с сотнями других горожан; при грабеже гостиных дворов русские купцы были «обнадеживаемы, что их грабить не будут, но потом ввечеру и к ним в гостиный двор напали… иных убили, а товары все разграбили, которых было около 500 000, в том числе у одного Евреинова на 170 000 рублей персидскою монетою»{85}. По более точным сведениям «экстракта ис поданных доношений о том, коликое число было у купецких людей товаров в Шемахе и кого имяны», ущерб оценивался «на персицкие деньги 472 840 рублев на 29 алтын»{86}.

Волынский послал в Шемаху своего представителя, переводчика Дмитрия Петричиса, но переговоры окончились безрезультатно. Предводитель мятежников откровенно заявил гонцу: о возмещении убытков «и думать не надобно, чтоб назад было отдано для того, что у них обычай в таких случаях: ежели кто что захватит, того назад взять невозможно», признав, что даже ему, Дауд-беку, не удалось получить на свою долю того, что он пожелал, из разграбленного имущества шахского наместника{87}.

В донесении от 10 сентября 1721 года Волынский сообщил, что к нему явились ограбленные в Шемахе купцы; двоих из них, Филиппа Скокова и Василия Скорнякова, губернатор сразу же отправил к царю, чтобы Петр получил сведения из первых рук. Однако грабеж русских купцов стал для Волынского принципиальным аргументом в пользу начала военных действий. «По намерению вашему к начинанию законнее сего уже нельзя и быть причины», — убеждал он царя, что такое вторжение теперь будет выглядеть выступлением «не против персиян, но против неприятелей их и своих». Он призывал Петра выйти в поход следующим летом, поскольку, «что ранее изволите начать, то лутче, и труда будет менее». Напористый губернатор был уверен: «…невеликих войск сия война требует, ибо ваше величество уже изволите и сами видеть, что не люди — скоты воюют и разоряют». Он даже подсчитал, что для успешной операции необходимы максимум десять пехотных и четыре кавалерийских полка вместе с тремя тысячами «нарочитых казаков» — «толко б были справная амуниция и доволное число провиянта»{88}.