В Брянских лесах - Александр Кривицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ни одного выстрела в цель не сделала вот из этого… Теперь вокруг меня друзья. А с таким молодцом-автоматиком уже давно пора к себе, туда, где враги.
В Брянских лесах хорошо знали Валю С. Но еще раньше ее знали многие жителя Брянска, заходившие в сберкассу. В окошечке, над которыми висела табличка «Прием и выдача вкладов» мелькала головка девушки в черных кудряшках волос, с немного вздернутым носиком и серьезными упрямыми глазами. За день до того, как в Брянск вошли немцы, девушка исчезла из города. Мать ее еще раньше уехала на восток.
В Брянском лесу у Вали была аккуратная тетрадь в самодельном берестяном переплете, куда она каллиграфическим почерком разносила по рубрикам свою боевую жизнь — столько-то израсходовано патронов, столько-то убито немцев, столько-то раз ходила в разведку. Это напоминало бухгалтерскую роспись: «Дебет» и «Кредит».
— И сальдо в мою пользу, — говорила с гордостью Валя.
В лесу у девушки очень болели ноги. Она сама не знала, что это такое — ревматизм или другое. Иногда она шла и падала. В то время еще существовала дорога на выход из леса к частям Красной Армии. Товарищи уговаривали Валю попроситься на «Большую Землю» для лечения, но она и слышать не хотела об этом. Однажды утром Валя не смогла встать с досок, покрытых соломой и служивших ей постелью в землянке. Несколько дней она пролежала, будучи не в силах пошевелить ногами. Но потом, когда боль утихла и она уже смогла двигаться, начальник отряда приказал отправить ее на «Большую Землю». Она наотрез отказалась… Но приказ был повторен снова. Ее посадили в сани вместе с двумя ранеными партизанами. В пути они заночевали на «партизанской квартире» в одной из деревень, где немцев еще не было. А на утро Вали в хате не оказалось. Она появилась в отряде через два дня — голодная, с отмороженными пальцами рук. Она сказала:
— Я не уйду никуда из отряда. Ногам стало легче. Если прогоните, буду партизанить одна в лесу.
Она осталась в отряде. Временами по-прежнему ее ноги сводило судорогой, но тогда она старалась спрятаться, чтобы ни кто не видел ее страданий. Она ходила в разведку, несколько раз бывала в Брянске — выполняла важные поручения. Начальник отряда знал — эта маленькая неразговорчивая девушка с упрямыми серыми глазами и сердцем, ожесточившимся против немцев, сделает всё, на что способен очень сильный и мужественный человек.
Однажды, когда немцы бомбили лес, невдалеке от Вали разорвалась бомба. Девушка поднялась с земли без единой царапины, и только в ушах ее стоял страшный звон. Он не прекратился ни на завтра, ни через два дня. Он вообще больше не прекращался. Валя стала плохо слышать.
Шли дин, в она уже не могла быть разведчицей. Она начала терять ориентировку на звук. Треск валежника сливался в ее ушах с шумом ветра. Девушка уже не смогла отличать шелеста лыж от скрипения санных полозьев.
Ей было невыносимо тяжело от сознания, что вот она, давшая себе молчаливую клятву не уходить из Брянского леса до тех пор, пока у его кромки находятся немцы, возмущавшие всё ее существо своим непонятным ей дикарством, должна снова подчиняться приказу в лететь в тыл. Многое увидела девушка за эти месяцы. Она оплакала каждого человека, замученного в окрестных деревнях. Она молча стояла над телами расстрелянных, когда партизанская разведка входила в село, где побывали каратели. Она вдыхала горький дым пожарищ, гладила волосы осиротевших детей. Девушке иногда казалось, что всё, что предстает ее глазам, — это тяжелый дурной сон, который должен исчезнуть, только нужно сделать усилие, чтобы проснуться.
Но всё вокруг оставалось неизменным. И когда Валя действовала — ходила в разведку, снимала немецких часовых, выслеживала вражеские штабы, — она наслаждалась чувством мести, потому что только им и жила теперь, сама удивляясь иногда силе злобы, душившей ее сердце.
И вот этот нелепый звон в ушах, лишавший ее многих боевых качеств и самого главного — возможности находиться почти рядом с родным Брянском, в лесу, знакомом, как свой дом, в этой крепости, откуда можно ежедневно вредить немцам, чувствуя себя мстителем за горе и слезы, напитавшие эту невыразимо прекрасную и опечаленную землю.
И все-такя Валю отправили в тыл, и она подчинилась, но вскоре снова вернулась в отряд и опять уже переходила линию фронта. И вот глухой ночью, когда она пыталась возвратиться обратно, автоматчик из немецкого патруля ранил ее в голову. Она отползла в болото и пролежала там день, но силы ее оставляли, и она уже не могла итти дальше. Ей пришлось ползти назад. Разведчики-красноармейцы подобрали ее, и она полтора месяца пролежала в госпитале. Однажды, когда врач обходил палату, кровать Вали оказалась пустой. Почувствовав себя немного лучше, она скрылась из госпиталя, оставив там свое небольшое имущество — часы, кожанку, сапоги. Она явилась в летную часть, где ее хорошо знали, и когда от туда пошел самолет к партизанам, она добилась своего, и ее взяли на борт машины. Но самолет не должен был садиться на аэродром в лесу, а летел «на сброс», и Валя, полуоглохшая, еще больная, прыгнула с парашютом с большой высоты.
Когда она опустилась на землю, то почувствовала, что уже ничего не слышит. Прыжок сделал ее глухоту полной. Она перестала ходить в разведку и решила стать подрывником. Она научилась ставить мины, узнала, как соединять несколько зарядов с помощью детонирующего шнура, как изготовлять зажигательную трубку, и скоро сумела взорвать первый мост, небольшой, правда, деревянный, но надо было видеть, в какой тревоге забегали немецкие охранники, пораженные взрывом, раздавшимся за их спиной. А Валя это видела, лежа в кленовнике в двухстах метрах от моста. И это был хороший день ее жизни. Вечером она много смеялась и шутила в землянке. А наутро ей стало очень плохо. Невыносимо болела голова, и нога не двигались. Девушке становилось всё хуже и хуже, а когда она получила приказ собираться на «Большую Землю», то ответила: «нет» и не подчинилась приказу. Ей стало лучше, но партизанский врач сказал, что это временно.
Тогда Вале пригрозили арестом и судом за нарушение партизанской дисциплины… Спустя неделю она оказалась в Москве, в слухо-речевом институте. Она лечилась и стала понемногу поправляться. В Кремле ей вручили орден. Рабочие одного московского завода подарили ей именной автомат, что стоял сейчас, прислоненный к изголовью
